Чагинск. Книга 1

Глава 17. Пламя, похожее на пчелу

Мне приснилась река. Не Ингирь, Номжа. Лето, самое начало, дни наглой зелени и цветов, самая любимая часть каникул.

Мы с Федькой и Кристиной отправились на Номжу, потому что позавчера Федькин двоюродный брат наловил здесь полведра жирнющих ельцов. Кристину мы брать не хотели, но она увязалась, хотя рыбу ловить не любила.

Номжа набрала дурной силы после недельных майских дождей и стала шире в два раза, из мелкого лесного ручья превратившись в небольшую речушку с торфяной водой. Берега ее затянуло шиповником и травой в человеческий рост, так что нам пришлось оставить велосипеды и пробираться через растительность налегке, с удочками и эмалированным ведром — Федька серьезно намеревался обловить своего брата.

Пробирались долго, медленно продавливая камыш и осот, и к полудню вышли к удивительно красивому месту — узкий краешек, поросший короткой сочной травой, полого уходил в реку, у самого берега течение шевелило белые купальницы, а напротив, метрах в трех из воды торчал островок, поросший иван-чаем. Вокруг тоже цвел иван-чай и еще какие-то незнакомые мне цветы. Устроились на кочках, мы с Федькой стали закидывать удочки, а Кристина щелкала семечки. Стали клевать ельцы. Я никогда не видел таких ельцов — толстых, мощных и лобастых, вываживать их было здорово и весело. Мы подсекали упрямых рыбин и сажали в ведро.

А Кристина болела за ельцов, и когда ельцу удавалось сорваться, Кристина хлопала в ладоши и дразнила нас лопухами. Ельцы ловились и ловились, и мы за полчаса натаскали ведро, Федька радовался, что утер нос своему братцу, но тут Кристина поднялась с кочки, подошла к ведру и как бы нечаянно опрокинула его в реку.

Федька насупился, а потом расхохотался. И я расхохотался. И Кристина. И из камыша на другом берегу выглянула лиса, посмотрела на нас и, как мне показалось, улыбнулась в ответ.

Я проснулся и, не открывая глаз, попробовал снова уснуть, потому что там, в этом сне, была настоящая жизнь, я понимал это и не хотел просыпаться. И вернуться удалось, но сон был уже другой: мне приснился двухэтажный магазин, заполненный всевозможной подержанной дрянью — дверными петлями, замками, монетами, исцарапанными бронзовыми ступами и подсвечниками. Я бродил по этому бессмысленному магазину в поисках непонятно чего, сожалея о приснившемся ранее дне, впрочем, долго это не продлилось, сознание избавило меня от пыльной муки.

Я открыл глаза.

Я лежал на диване в большой комнате дома Снаткиной, один.

Кристины не было.

Некоторое время я пытался обдумать, что произошло, но потом понял, что лучше этого не делать. Произошло и произошло, ладно. Я поднялся с дивана.

Половина четвертого. Светло, люблю утренний свет, не режет глаза. Голова не болела, плохой признак — привыкаю, впрочем, сейчас это кстати, лучше валить на свежую голову.

Я оделся и прошел в свою комнату. Вещей у меня немного, сгреб все в чемодан, туда же запихал ноутбук, все, готов. Наука Крыкова — вещей следует иметь столько, чтобы они могли войти в один чемодан и чтобы их можно было успеть собрать за две минуты.

Заглянул на кухню, оставил деньги под заварочным чайником, Снаткина найдет.

Роман…

Вряд ли Федор его долго прокомпостирует, свидетелей нет, да и Рома не оборванец, а все-таки танцор. На крайний случай папа его приедет, Большак, покрутит лиру, тряхнет сусеками, выкупит бестолкового сына. Максимум десять суток помаринуется Ромик — и все, гуляй, путь на Юрьевец чист. Конечно, некрасиво, но… Что мне, собственно, Рома? Мы с ним знакомы полтора дня, лучшие друзья, что ли? Комнату в гостинице перепутал, вот и вся дружба. К тому же я его предупредил, что сегодня уезжаю, все честно. Я, между прочим, в этом походе потерпел многие поражения, спасибо этому дому, пойдем к другому…

Вышел на веранду. Хотелось сказать дежурную глупость или оставить многозначительную записку, но решил, что не стоит. Уехал, и все, исчез, Снаткина сама мне сотню раз говорила: зачем приехал, зачем приехал… Да не знаю зачем, кретин.

Спустился на крыльцо, закрыл дверь, повесил замок, а ключ спрятал в галошу. Снаткина вернется из Михалей, найдет, старушка она неглупая.

До свидания.

Быстро, стараясь держаться поближе к забору, пошагал к вокзалу. Не смотреть по сторонам, чего смотреть, спят все, а улицы я и так прекрасно знаю: Парковая, Пионерская, Вокзальная; на Пионерской, перепрыгивая через лужу, вывернул из чемодана выдвижную ручку. Людей не встретил, и вообще никого возле вокзала.

Касса была закрыта на часовой перерыв, ничего, я огляделся.

На креслах в кассовом зале, подложив под голову корзину и укрыв лицо платком, спала дородная женщина. Из корзинки торчал китайский цветастый термос, а на полу под креслами валялась яичная скорлупа и стояли полуботинки, женщина тяжело сопела, было видно, что ночь на лавке на пользу ей не пошла.

За загородкой кассы запиликало, я подумал, что сейчас откроется дверца и появится дежурная по вокзалу, но она не появилась. Послышался гудок, и через станцию полетел пассажирский, зазвенели стекла и запрыгали под креслом яичные скорлупы, спящая женщина заворочалась и сдвинула корзинку, термос упал на пол и, дребезжа, покатился через зал.

Я зачем-то поднял его — все китайские термосы похожи друг на друга, я подошел к креслу и вернул термос в корзинку. Женщина повернулась на бок, платок сполз с ее лица.

Снаткина.

Она спала, на щеке отпечаталась квадратная плетенка от прутьев корзины. Видимо, у нее не получилось уехать в Михали обирать жуков, пригородный ведь стоит на опрессовке, и она решила переночевать… на вокзале.

Пусть отдыхает.

Я переместился в пригородный зал и сел в кресло, вытянул ноги, положил на чемодан. В шесть придет автобус, билеты продают по факту, буду в очереди первым. Все будет хорошо. Костя Лапшин уже на Байкале, скоро его поймают и вернут. Роман поступит… куда он там собирался, познакомится с первокурсницей, женится. Хазин проведет свой унылый День города, когда он там, послезавтра, получит пригоршню долларов. Светлов позвонит и пригласит меня на работу, писать книгу про будущее. Все хорошо. Я напишу эту книгу, неплохую, мне интересно писать про будущее, а потом возьмусь за настоящую. Стану писать ее после работы, и по выходным, и во время отпуска, годика через три закончу…

Я вытянул ноги подальше.

Закончу через три года, найду приличное издательство, пристрою, возьмут, все-таки я автор «Пчелиного хлеба», а не мимо пробегал. Надо, правда, определиться, о чем писать, в этот раз я тщательно все продумаю заранее: никаких вольных вурдалаков, никакой старой интеллигенции, никаких рефлексивных арбатских импотентов. Да, совсем без вурдалаков нельзя, какой реализм без вурдалака, но в меру, в меру.

Тема…

Допустим, так. Роман про хитросделанного заведующего музеем Бородулина, мечтавшего в молодости поступить на юридический, но осилившего только истфак Кировского госуниверситета и, совершенно неожиданно для себя, на четвертом курсе во время археологической практики взалкавшего нетленной научной славы.

И в стяжании этой славы поместившего в пласты стоянки позднего неолита ИНГИРЬ-2 артефакты, предусмотрительно припасенные им еще в студенческую пору при раскопке стоянки Кызыл-Яр палеолита раннего. Про сенсацию, потрясшую академическое сообщество, про присвоение путем перескакивания кандидатской сразу докторской, про поездки на международные симпозиумы и конференции.

И про скандал, потрясший академическое сообщество еще сильнее сенсации.

В финале романа директор Бородулин лишается всех научных регалий и званий; опозоренный и оставленный женой, заведующий отправляется в изгнание в дальнюю деревню на самом севере вятского края. Здесь он работает на почте и истопником в фельдшерском пункте, и в один из дней на каменном выступе возле небольшой речушки находит на гладкой скале чрезвычайно странные петроглифы.

Во-вторых, роман про Чичагина. Не про исторического Антиоха, адмирала, поэта, оптика и просветителя, а про его далекого и незадачливого потомка Антона Чичигина. Широкое полотно уездной жизни, в котором безнадежно переплелись судьба человека и судьба родины. Некогда обширное дворянское семейство, в наши дни редуцированное до Антона Чичигина и его матери, утратившее в годы перестроечного лихолетья остатки имущественного благополучия и обрывки самоуважения, прозябает в унылом областном городке, который до сих пор носит имя его великого предка. Антон окончил педагогическое училище и работает в школе педагогом дополнительного образования, ведет краеведческий кружок, туристическую секцию и заведует уголком юннатов. Существование Антона Чичигина безрадостно. Денег на жизнь хватает с трудом, на личную жизнь их не хватает вовсе, что приводит к серьезному падению качества этой жизни — Антон вынужден общаться с простолюдинками самого невзыскательного разбора, зачастую не имеющими среднеспециального образования и элементарных понятий интимной гигиены. Антон чувствует, что стремительно деградирует, объятый удушающими лапами провинции. Глядя на бесконечный личностный тупик и финансовое прозябание, он решает оставить мать и бежит спасаться в центр, искать себя на культурном поприще. Однако тут по фантастическому и счастливому стечению обстоятельств юннаты из курируемого Антоном кружка в одной из своих экспедиций обнаруживают на берегу Ингиря необычную улитку, которая, как выясняется, науке неизвестна и, вполне может быть, относится к реликтовому, давно вымершему виду. Вдохновленный Антон начинает борьбу за то, чтобы увековечить свою фамилию в латинском названии улитки, стать достойным дальнего предка и заново возвысить славное имя Чичагиных.

Помимо этого, Антон предлагает изменить герб города и вместо не пойми зачем присутствующего на гербе Чагинска ерша, которого в Ингире уже сто лет никто не ловил и который, в сущности, есть возмутительный элемент, поместить на щит благонадежную улитку. По поводу этого вопроса в мэрии имеются серьезные сомнения, однако Антон утверждает, что его предок — адмирал Антиох Чичагин еще в восемнадцатом веке в своей переписке с княгиней Дашковой указывал, что леса, логи и нивы в среднем течении Ингиря богаты множеством редких и необычных животных, и утверждал, что самолично видел на его берегах отпечатки вроде крокодильих, наблюдал, как огромный рак утащил под воду селезня, и записал рассказ поселян, у которых гигантская черная птица похитила двухмесячного поросенка. Адмирал полагал, что сии явления подлежат исследованию и тщательной каталогизации, поскольку, без сомнения, развитие промышленности и крестьянского хозяйства приведет к тому, что эти существа или исчезнут, или будут вытеснены в самые дальние и безлюдные куты северной земли. Посему, по мнению Антоши, адмирал Чичагин был первым русским экологом, защитником исчезающих видов, и фактически можно было утверждать, что недавнее обретение улитки произошло по прямому и недвусмысленному предвидению адмирала, а следовательно, размещение улитки на гербе вместо ерша закономерно и даже обязательно.