Чагинск. Книга 1

Глава 9. Новый удар

Хазин разбудил меня в семь.

В этот раз он стучал робко и прилично, я даже подумал, что это не Хазин, а Роман, или Маргарита Николаевна, или кто-нибудь из жителей Чагинска скребется с челобитной в горсти. Но, к сожалению, это оказался Хазин.

— Смотри! — требовательно всхлипнул Хазин. — Смотри что!

Я приоткрыл дверь, и Хазин тут же просунул в нее руку.

Рука у него неприятно увеличилась, наверное, в полтора раза, разбухла, приобрела бордовый цвет и гладкую структуру, вены под кожей почернели и стали как паутина.

— У меня уже пальцы не шевелятся, — сообщил Хазин. — Не шевелятся, Витя!

Но пальцами он пошевелил, впрочем, со вполне различимым скрипом и без надлежащей амплитуды. Паршиво пошевелил.

— Заражение крови. — Хазин вошел вслед за рукой. — Я так и знал.

Надо признать, Хазин выглядел действительно скверно. Рука у него явно болела, такая рука не болеть не может, кроме того, от нее исходил ощутимый болезненный жар. И, похоже, чтобы этот жар заглушить, Хазин ночью опять пил — разило от него немилосердно.

Хазин оглядел мою комнату, увидел графин с водой, схватил его и выдул половину, прямо из горлышка, захлебываясь и обливаясь.

— Хотел сам ехать, — сказал Хазин, напившись. — Не могу. Ни передачу воткнуть, ни рулить… Пальцы немеют, и больно…

— Надо было вчера в больницу, а не бухать.

Хазин прорычал неразборчивое.

Ясно, тянуть нельзя. Я обрядился в спортивный костюм.

Но Хазин собирался тянуть. Он по привычке бухнулся в мою койку и огляделся, остановив воспаленный взгляд на холодильнике.

— Ничего нет, — предупредил я. — Хазин, пойдем в машину, отвезу тебя в больницу.

— Да-да… Что-то пахнет у тебя странно…

Хазин понюхал в сторону холодильника.

— Она что, и тебе подкинула?

Я не успел ответить.

— Дикая баба… Знаешь, Чагинск богат бабами, они пьют чагу и совсем немножечко кровь…

Хазин громко выдохнул и подул на руку.

— Буйная баба.

— Поехали, Хазин. С рукой действительно плохо, лучше не тянуть.

— Подождать надо. Там она, в коридоре, я видел…

— Нет там никого.

Я выглянул в коридор, пусто.

— Никого. Путь свободен.

— Точно? А то набросится, а я с такой рукой не отобьюсь. А у нее явные планы…

— Не переживай, Хазин, — успокоил я. — Твоя интимная неприкосновенность в безопасности.

— Смотри, Витя, ты обещал!

Я зашнуровал кеды, мы вышли из номера. Коридор гостиницы был пуст, но по линолеуму тянулась широкая мокрая полоса. Словно что-то тащили — кожаный мешок с костями.

— Вот! — указал Хазин. — Видишь?!

— Пол моют, — успокоил я.

Мы быстро миновали коридор, спустились по лестнице, сели в машину. Хазин управлять не мог, держал распухшую руку наперевес и поскуливал, пришлось рулить мне.

От гостиницы до больницы меньше километра, можно и пешком, но пешком Хазин капризно отказался. Поехали.

Руль подрагивал, видимо, успели подбить диски, но мне казалось, что это тряска от Хазина. Его лихорадило, Хазин кашлял и дергался, и его состояние заметно передавалось машине. На автомобильный мост «шестерка» Хазина взобралась с трудом, Хазин проклинал паршивый бензин и боялся, что ему отнимут руку, а когда спускались, проклинал Чагинск, меня и сволочь Крыкова, который подписал его на эти все приключения почти даром, боялся, что сдохнет от заражения.

Сразу за поворотом с моста показалась больница.

Городская районная больница имеет богатую историю. Антиох Чичагин, еще будучи гардемарином и приезжая в родовое гнездо на вакации, неоднократно составлял прожекты по организации крестьянского здравоохранения и школы для повитух. В крае широко ходили желудочные недуги — от грубой пищи, частых неурожаев, использования в качестве провианта осота, щавеля и березовой коры; от дороговизны соли в уезде свирепствовали кишечные паразиты и бесчинствовал кровавый понос, от родовой горячки погибала каждая двадцатая роженица, а каждый четвертый новорожденный погибал и вовсе непонятно от чего, а в дальних урочищах завелись колдуны и шарлатаны, лечившие выкатыванием и порошком из мышиных костей. Изобилие чаги в окрестностях отчасти помогало, но в целом можно было с уверенностью сказать, что медицина в уезде отсутствует прочно.

Антиох, будучи последовательным гигиенистом и гуманистом, предлагал открыть в Чагинске постоянную шпиталь, в которой осуществлялся бы прием некоторым отставным полковым врачом, ну или другим эскулапом, готовым послужить своему народу. Прожекты эти были одобрены Медицинской коллегией, однако как раз случилась очередная турецкая война, и Антиох оказался на долгие годы оторван от родных краев ратными заботами.

В годы царствования Александра Благословенного мысль об открытии в Чагинске врачебной части регулярно посещала и прочие просвещенные умы. Помещик Брусницкий, ученик и, можно сказать, духовный преемник Антиоха Чичагина, завещал на это предприятие сумму и был готов отдать под лечебницу старый барский дом на косогоре. Была составлена комиссия по рассмотрению, однако по каким-то неизвестным причинам ее деятельность окончилась ничем. Наставшие времена оказались нелегкими: Отечественная война, возмущения в губерниях и возмущение в Санкт-Петербурге, жизнь, повернувшаяся на новый непонятный лад, — все эти негоразды однозначно помешали развитию медицины.

В результате больница была основана лишь в середине девятнадцатого века как земская общедоступная лечебница, укомплектована попечением меценатов-лесопромышленников, взявших на себя строительство трехэтажного кирпичного корпуса. После революции больница еще несколько раз расширялась. Во время войны здесь работал госпиталь и мастерская по производству ихтиоловых мазей.

В начале семидесятых больница была полностью перестроена, открыты хирургическое отделение и отделение легочных болезней.

— Здесь лечился сам Кржижановский, — сказал Хазин, ткнув пальцем в трехэтажный корпус.

— Здесь лечился адъютант фельдмаршала Паулюса, — сказал я.

Когда под Сталинградом сдались в плен остатки шестой армии, фельдмаршал и некоторые высшие офицеры были помещены в Чернцы, в спецлагерь, а всех обормотов помельче отправили сюда. Здесь они быстро обустроили бараки, стали перевыполнять план в сплавной и смолокурке и сотрудничать в комитете «Свободная Германия», а в пятьдесят третьем их отпустили. Все отправились в Германию, кроме адъютанта фельдмаршала, который не спешил возвращаться, опасаясь, что реваншисты не простят ему сдачи в плен. Адъютант остался в Чагинске и устроился в «Музлесдревк», поскольку еще до войны работал на мебельной фабрике в Кобленце. Он быстро наладил производство древков и фанеры, но однажды угорел в сушилке и был доставлен в районную больницу, где ему оказали всю надлежащую помощь. После чего он написал открытое письмо Конраду Аденауэру…

Я с трудом остановился.

— Лучше Кржижановский, — возразил Хазин. — Адъютант фельдмаршала Паулюса в краеведческом вопле… Витя, от подобных пассажей лучше держаться, что мне тебя учить… Теряешь хватку.

Машину тряхнуло, Хазин зашипел от боли.

— Терпи, Хазин, приехали…

Я сбросил скорость и повернул в ворота районной больницы, по сторонам от ворот стояли серебристые ракеты. В шестьдесят пятом году, проездом из Москвы в Киров, здесь лечился от острой зубной боли…

— Только не говори, что здесь лечили Гагарина, — попросил Хазин.

Приемный покой находился в сыром п-образном дворе; окна были забраны решетками, а внутрь вела неприветливая дверь, обитая пухлым черным дерматином.

— Казематненько… — сказал Хазин. — Нам точно сюда? Это не покойницкая случаем?

— Морг чуть дальше, — указал я. — Кажется, рядом с котельной.

— Очень удобно, — сказал Хазин. — Но все равно эта черная дверь меня невыразимо будирует… Тут точно лечат?

Я вспомнил историю про Габриэля Гарсию Маркеса, который всю жизнь страдал мокнущей экземой, приехал в СССР и был вылечен фельдшером гостиницы «Украина» мазью за тридцать восемь копеек. Так вот там была точно такая же дверь, будущий лауреат Нобелевской премии верно отметил, что главное не дверь, а то, что за нею.

— Но я не страдаю экземой, — заметил Хазин.

— Ты и не Маркес, — сказал я.

Мы выбрались из машины, Хазин толкнул дверь. В приемном покое оказалось гораздо светлее, чем снаружи. И уютнее. И…

— Клеенки, — сказал Хазин. — Пахнет клеенками, слышишь?

Медики отсутствовали, Хазин умилился, уселся на лежанку и стал дружески гладить клеенку.

— У моей бабушки была точно такая же…

Он подул на руку.

— Смотри, какая толщина пропитки! — Хазин теребил скатерть. — Как раньше делали! Какое качество! Помнишь, как Рогожин?! Укрыл Настасью Филипповну, так только через три дня завоняло…

Хазин понюхал воздух.

— Да уж… Запах детства… И цвет детства…

В стенах, крашенных давнишней зеленой краской, были просверлены многочисленные отверстия, причем недавно; из дырок сочился красный кирпичный прах, несколько пугающее зрелище.

— Бегемота расстреляли, — оценил Хазин. — Зачем?

Я не смог ответить.

— Странно, — сказал Хазин.

— Что?

— Дырок насверлили, а ничего не приделали. И насверлили… как попало… Дры-дры-дры… Где все? Я тут погибаю…

Хазин постучал ногой по стеклянному шкафу, и почти сразу показалась заспанная медсестра.

— Что у вас? — буркнула она не глядя.

Хазин протянул ей руку.

— Ожог, вижу, — утвердительно сказала медсестра. — В кастрюлю, что ли, сунул?

— Меня сюда мышь укусила, — пожаловался Хазин.

Я кивнул, подтверждая.

— Понятно, — сказала медсестра. — Подождите, я сейчас.

Медсестра удалилась, мы снова остались одни.

— Я однажды два месяца в такой больнице пролежал, — сказал вдруг Хазин. — Угорел на сепараторе, такое случается…

— Ты работал на сепараторе? И на нем можно угореть?

— Все возможно в этом мире. Знаешь, это был весьма необычный…

В приемный покой вошла женщина в синем халате, доктор, и уставилась на нас. Хазин потряс и протянул руку.

— Что случилось?

— Меня два раза укусила гигантская мышь, — показал Хазин.

— Крыса? — уточнила доктор.

— Нет! Это была именно мышь! Никогда не видел такой огромной! Эта мышь… конкретная мышь…

— В процедурную давайте, — махнула рукой доктор. — Рану промыть, там посмотрим.

Мы отправились в процедурную. Я предполагал, что она найдется за дверью, но там обнаружился лишь коридор, и мы долго пробирались по темному ходу, заставленному железными ящиками и бочками. Хазин болтал.

— Доктор, мне не впервой такое, — говорил он. — Меня раньше кусали, но в этот раз не обошлось — смотрите, вся рука разбухла…

Хазин пытался показать руку доктору, но она шагала слишком быстро. А я вовсе отстал, зацепившись рукавом за штырь, торчащий из стены. Меня дожидаться не стали, я остался в коридоре и некоторое время избавлялся от штыря. Хазин, доктор и медсестра повернули за угол и скрылись. Но я слышал Хазина, он жаловался и врал.

Я остался один в коридоре и подумал, что сейчас погаснет свет и послышатся зловещие шаги, но ничего такого не произошло. Рукав пришлось порвать. После чего я быстро дошел до поворота, направо обнаружился такой же длинный коридор, в конце дверь с табличкой «ПРЦД-2». Процедурная ничем не отличалась от приемной, только стена не иссверлена и на стеллажах множество автоклавов. Доктор писала за столом, медсестра промывала руку Хазина фурацилином.