Персонажи альбома. Маленький роман

5. Ку-Зина, судейский и Гоголь

«Ах, знаю я, что вы непременно мне скажете про отсталость – восклицала Зиночка – но лучшая женщина – Пульхерия Ивановна!» Это мнение никто из собравшихся у Петра Петровича гостей оспаривать не собирался: все незамедлительно и безусловно принимали Зиночкину сторону, какими бы сумбурными высказываниями она ни оглашала застолье.

Зиночку любили.

Зиночкина история была до поры до времени простой: она была первенцем в бедной дворянской семье и, как только превратилась в девицу на выданье, мать постаралась поскорее сбыть её с рук. Бесприданницу выдали за секретаря суда, средних лет человека, усердного и исправного в делах службы, понаторевшего в обращении с бумагами, о которых он забывал сразу после того, как покидал служебное помещение. Когда присутственная дверь после рабочего заседания за судебным чиновником захлопывалась, он через несколько минут оказывался у Мучных рядов напротив чайной Общества трезвости, которую со счастливой улыбкой огибал и входил в маленький зал первого этажа в двухэтажном трактире. И здесь с секретарем суда происходило преображение: предшествующая часть дня стиралась у него в уме как сон и, скидывая пальто, чиновник уже не смотрел с удивлением на свою жизнь со стороны, как поутру и пополудни, а видел её прямехонько перед собой, поскольку в этот самый миг она являлась непосредственно in persona, свидетельствуя душевную благорасположенность и готовность открыть ему свои объятия. Иван Иванович ещё усаживался на стул, расправляя плечи и принимая удобную позу, а половой уже нёс маленький графинчик с рюмкой и тарелку, на которой лежал пирожок со стерлядью. Но пить, будучи человеком воспитанным, Иван Иванович не спешил: для реставрации душевных состояний коллежскому асессору потребна была не столько белая горькая, сколько символы жизненного постоянства, воплощающиеся в столе, накрытом белой скатеркой, привычном половом, графинчике и пироге. Засунув кисти рук в карманы жилета и откинувшись на спинку стула, чиновник грезил, словно просматривая фильму. При этом посещали его только отрадные видения, например, унаследованное им расстроенное и обремененное долгами имение припоминалось только в тот период времени, когда ему было не более пяти лет и маменька с папенькой качали его на качелях. Или приходил на ум блестящий ответ на гимназическом экзамене, когда он прочитал собственного сочинения стихи во славу родного города… А ещё ему представлялась Италия, потому что Италия – это Италия, всякий понимает…

Просидев так около часа, Иван Иванович выпрямлял спину, негромко втягивал воздух в ноздри, выдыхал его, решительно – одна за другой – опрокидывал в себя две или три рюмки с водкой и, на ходу доедая пирожок, надевал пальто. Уходя, судейский ронял, адресуя половому, неизменную фразу: «Легче пуха душенька у меня сейчас, легче пуха! Спасибо, братец!»

Привыкший к повадкам клиента половой вместо ответа безмолвно улыбался и победно воздевал руки, но Иван Иванович уже выходил из трактира – он торопился домой к Зиночке, пред которой мог появиться только с просветленным умом и полегчавшим после возмутительных судебных дрязг сердцем.