Голоса потерянных друзей

Глава четвертая

Бенни Сильва. Огастин, Луизиана, 1987

Воскресным утром я просыпаюсь в холодном поту. В моем скромном жилище, которое я чудом нашла в самый последний момент, кондиционер старый и слабый, но причина вовсе не в этом душном фермерском доме тысяча девятьсот первого года постройки, а в тягостном страхе, навалившемся мне на грудь, точно борец сумо. Я не могу дышать.　

Густой, влажный воздух пахнет сыростью, а все из-за небольшого тропического циклона, пришедшего с побережья. Облака — густые, набухшие влагой — нависли над самыми кронами дубов. Вчера на кухне начала протекать крыша, и теперь капли дождя звонко стучат о стенки самой большой кастрюли, что у меня только нашлась. Я съездила в офис к агенту, сдавшему мне это жилье. На двери меня ждало объявление: «Закрыто по причинам медицинского характера». Я оставила в почтовом ящике записку, но со мной пока так никто и не связался. Позвонить мне невозможно: в новом доме попросту не подключен телефон — позволить его себе до получки я не могу.　

Электричества тоже нет. Я обнаруживаю это, когда поворачиваюсь к прикроватной тумбочке и замечаю, что табло электронных часов погасло. Понятия не имею, сколько же я проспала.　

«Да какая разница, — говорю я себе. — Можешь хоть весь день проваляться. Соседи все равно ничего не скажут». Я пытаюсь шутить, чтобы немного подбодрить себя.　

С двух сторон дом обступили фермерские поля, а с третьей он граничит с кладбищем. Это соседство меня не пугает, потому что я не суеверная. Наоборот, приятно, когда есть тихое место, где можно гулять, не ловя на себе косые взгляды, в которых так читается вопрос: «Что ты вообще тут забыла?» Все думают, будто я, как и большинство молодых тренеров и учителей, в Огастине лишь до той поры, пока мне не подвернется что-нибудь получше.　

Внутри меня вновь просыпается знакомое чувство опустошенности и одиночества, вот только на этот раз оно куда сильнее, чем в детстве, когда моя мама, работавшая стюардессой, бывала дома от силы пару дней в неделю. А я, в зависимости от того, где мы тогда жили, оставалась на попечении знакомых, соседей, воспитателей, маминых сожителей, а время от времени — учителей, соглашавшихся присмотреть за мной за небольшую плату. Этот вопрос решался по ситуации. На родственников тут полагаться не приходилось. Мамины родители отреклись от нее, когда она вышла замуж за отца, за, прости Господи, итальянца, которого они называли «чужаком». Это был непростительный грех, и, возможно, этим-то отец и зацепил мою мать — как-никак запретный плод сладок. Но на самом деле их брак продлился недолго. Отец был редким красавцем, так что не исключаю, что между ними просто разгорелась страсть, которая очень скоро остыла.　

Мамины нескончаемые перемены, переезды и то вспыхивающие, то гаснущие отношения научили меня виртуозно находить общий язык с незнакомыми людьми. Я очаровывала чужих мамаш, соседей, которым надо было помочь с выгулом собак, одиноких стариков, недополучавших внимания от родственников. Так что мне казалось, что я отлично умею заводить друзей.　

Но город Огастин в штате Луизиана словно решил проверить меня на прочность. Здесь на меня вдруг нахлынули воспоминания о моей тщетной подростковой попытке сблизиться с родней по отцовской линии после ее переезда в Нью-Йорк. На нас с мамой тогда столько всего свалилось, что мы не знали, за что хвататься. Мне очень нужны был отец и его семья, нужно было, чтобы меня приняли, поддержали, приголубили. Но вместо этого я ощущала себя как иностранка в чужом и совсем не дружественном краю.　

И в Огастине это чувство острого неприятия многократно усилилось. Здесь я улыбаюсь людям, но в ответ получаю недобрые взгляды. Шучу — но никто не смеется. Говорю: «С добрым утром!» — но люди только хмыкают и сухо кивают, а если повезет, удостаивают меня односложным ответом.　

Может, напрасно я так стараюсь?　

Не будет преувеличением сказать, что от обитателей огастинского кладбища я узнала об этом городе куда больше, чем от его здравствующих горожан. Чтобы отвлечься от переживаний, я приноровилась рассматривать склепы и мавзолеи. Судя по датам, захоронения были сделаны в период Гражданской войны, а некоторые — даже раньше. Сколько же людских судеб здесь таится! Женщины, похороненные рядом с собственными детьми и погибшие с ними в один день. Малыши, чья жизнь безвременно и трагично оборвалась. Целые семьи, члены которых погибли один за другим. Солдаты-конфедераты, на чьих могильных плитах выбиты буквы «КША». Ветераны обеих мировых войн, войны в Корее и Вьетнаме. А вот новых могил на кладбище нет. Самая свежая принадлежит Хэйзел Энни Берелл — «Любимой жене, матери и бабушке», почившей двенадцать лет тому назад, в тысяча девятьсот семьдесят пятом.　

Кап-кап-кап.

Звонкое сопрано дождя на кухне сменяется альтом, а я все лежу в постели и думаю, что в такую погоду даже погулять не сходишь. Я заперта в этом скудно обставленном домике, где есть только самое необходимое — ровно половина из того, что обычно присутствует в жилье аспиранта. Другая часть вещей осталась у Кристофера, который в самый последний момент раздумал совершать марш-бросок через всю страну и менять Беркли на Луизиану. Впрочем, в нашем разрыве нельзя винить его одного. Это у меня были от него тайны, это я не рассказывала ему многих вещей до самой помолвки. Такое долгое молчание само по себе показательно.　

И все-таки я тоскую по тем временам, когда мы планировали наш совместный побег. Но в то же время — не буду лукавить — после конца отношений, продлившихся целых четыре года, я не так уж и сильно скучаю по самому Кристоферу.　

Судя по звукам, мой импровизированный каплесборник вот-вот переполнится, и я невольно отвлекаюсь от размышлений и вскакиваю с постели. Пора вылить воду из кастрюли. А потом я оденусь и пойду в город — поищу кого-нибудь, кто сможет подлатать крышу. Наверняка кто-то найдется.　

Сквозь мутное от влаги окно кухни я различаю очертания человека, который идет по кладбищенской дороге недалеко от моего дома. Я подхожу ближе, провожу ладонью по запотевшему стеклу, чтобы было лучше видно. Человек ведет на поводке крупную собаку с рыжеватой шерстью. Внушительная фигура мужчины частично скрыта за черным зонтом.　

На мгновение мне кажется, что это идет директор Певото, и внутри у меня все сжимается. На прошедшей неделе я была слишком уж частой — и не то чтобы желанной — гостьей его кабинета. «Ваши требования чересчур высоки, мисс Сильва, — говорил он мне. — А просьбы о закупке дополнительных материалов — и вовсе нелепы. Вы возлагаете на учеников ожидания, не имеющие с реальностью ничего общего». Он даже не стал помогать мне с восполнением пропавших экземпляров из комплекта «Скотного двора», который с каждым днем становился все меньше. Иногда книги исчезали по две штуки за раз, пока на руках у меня не осталось только пятнадцать копий. Преподавательница химии, чей кабинет находится как раз напротив моего, нашла одну из книг в лабораторном ящике, а еще одну я вытащила из мусорного ведра, стоявшего в коридоре. Мои ученики буквально разворовывали материалы, чтобы не пришлось ничего читать.　

Изобретательно, ничего не скажешь, но только если бы речь не шла о грубом обращении с книгами, которое, как мне кажется, совершенно недопустимо, с какой стороны ни посмотри.　

Посетитель кладбища и сам точно сошел со страниц какой-то книги, В своем длинном синем пальто и желтой шляпе он напоминает медвежонка Паддингтона. Мужчина прихрамывает, слегка подволакивая за собой ногу, — а значит, это точно не директор Певото. Остановившись у одной из могил, он нащупывает краешек стены склепа и, опустив зонтик, медленно наклоняется и целует камень.　

Его щемящая, трогательная печаль задевает во мне какие-то чувствительные струны. На глаза наворачиваются слезы, я рассеянно притрагиваюсь к верхней губе и чувствую вкус дождевой воды, мха, влажного бетона, неуловимого времени. Кто же там похоронен? Возлюбленная? Ребенок? Брат или сестра? Давно почивший родитель или прадед?　

Обязательно выясню, когда он уйдет. Схожу к той могиле и посмотрю.　

Я отхожу от окна, оставляя незнакомца наедине с его чувствами, опустошаю кастрюлю, ем, одеваюсь, снова выливаю то, что накапало за это время, — на всякий случай. Потом собираюсь в город: беру ключи, сумочку и дождевик.　

От сырости входная дверь вспухла, и захлопнуть ее за собой оказывается не так-то просто. Старинный замок сегодня особенно капризен.　

— Да чтоб тебя… Ну давай же… давай…　

Когда я наконец отворачиваюсь от двери, застаю незнакомца с собакой на середине тропы, ведущей к моему дому. Он шагает к покосившимся бетонным ступенькам, прячась под зонтом от сильного ветра. У лестницы он останавливается и нащупывает перила, а я вдруг замечаю, что на золотистом ретривере вовсе не поводок с ошейником, а снаряжение — шлейка и ручка. Это служебная собака.　

Поводырь и его хозяин легко поднимаются по ступенькам, а смуглая рука незнакомца проворно скользит по перилам.　

— Вам помочь? — спрашиваю я, стараясь перекричать барабанную дробь дождя по железной крыше.　

Собака поднимает на меня глаза и виляет хвостом. А следом я замечаю и взгляд незнакомца.　

— Да я тут подумал: почему бы не навестить мисс Ретту, раз уж я все равно забрел в эти края. Мы с мисс Реттой много лет назад вместе работали в суде, так что являемся давними знакомцами, — он кивает в сторону кладбища. — Здесь похоронена моя бабушка, Мария Уолкер. А я муниципальный советник Уолкер. Точнее сказать, бывший советник. Но никак к этому не привыкну, — он протягивает мне руку, и я, наклонившись вперед, чтобы ответить на его рукопожатие, замечаю за толстыми стеклами очков затуманенные глаза. Он склоняет голову набок, силясь рассмотреть меня получше. — Как поживает мисс Ретта? Вы — одна из ее помощниц?　

— Я… заселилась сюда только на прошлой неделе, — отвечаю я, высматривая на подъездной дороге автомобиль, на котором, по моим прикидкам, он должен был сюда приехать, — или кого-нибудь из сопровождающих. — И в город приехала совсем недавно.　

— А дом-то вы купили? — со смешком уточняет он. — А то знаете, что поговаривают про городок Огастин в штате Луизиана? «Коли купишь тут домик, так будешь последним, кто в нем хозяйничает».　

В ответ на шутку я смеюсь:　

— Нет, я просто снимаю.　

— А… Ну и прекрасно. Значит, вы слишком умны и на такие уловки не ведетесь!　

Мы снова обмениваемся улыбками. Собака выражает солидарность тихим, довольным лаем.　

— Мисс Ретта переехала в город? — допытывается советник Уолкер.　

— Не знаю… я сняла дом через агента по недвижимости. И как раз собиралась в город, чтобы отыскать кого-нибудь, кто починит мне крышу, — я снова смотрю на пустую подъездную дорогу, на собеседника, на кладбище. Как он сюда добрался, интересно знать?　

Собака подходит на шаг ближе — ей явно хочется со мной подружиться. Я знаю, что трогать служебных животных ни в коем случае нельзя, но не могу удержаться от соблазна и поддаюсь ему. Одно из самых теплых моих воспоминаний о калифорнийской жизни — это воспоминание о двух котах, Вороне и По, с которыми я проводила немало времени до переезда и по которым я теперь страшно скучаю. Они, не без помощи людей, конечно, заправляли делами в магазине новых и подержанных книг, где я тогда подрабатывала, чтобы потом все равно спустить на книги почти все заработанные деньги.