Голоса потерянных друзей

Глава двадцать седьмая

Ханни Госсетт. Техас, 1875

Люди считают, что Элама Солтера пули не берут. Да и он сам так считает. И все же я молю небеса: «Пусть он избежит смерти, где бы ни оказался!»　

Его не застрелят! Этому не бывать!　

Я собираю о нем истории, которые рассказывают солдаты, и зарываюсь в них, подобно амбарному коту, который греется в соломе холодной зимней ночью.　

«Ему дважды простреливали шляпу».　

«Под ним трижды убивали лошадь».　

«Он в одиночку поймал опаснейшего преступника, Дэнджа Хиггса».　

«Он выследил этого полукровку, Бена Джона Лестера, на индейской территории и сцапал его в Канзасе. Элам Солтер лучше всех умеет ходить по следу».　

Я все думаю об этих историях, а тем временем масса наконец покидает этот мир, после чего следуют дни печали и скорби, а потом — похороны, и я нет-нет да и задумаюсь, насколько хорошо мисси понимает, что случилось. После похорон она падает ничком на могилу рядом с Джуно-Джейн и жалобно хнычет. Я вижу, как она яростно роет пальцами землю и цепляется за нее.　

Это странные печальные дни, и я жду не дождусь, когда же им придет конец.　

А когда они проходят, мы отправляемся в путь по Сан-Саба-Ривер-роуд. Мы едем в повозке, запряженной армейскими мулами, и кроме кучера нас сопровождают еще трое солдат. По плану они должны проводить нас до Остина, получить там груз с оружием и вернуться в форт.　

Солдаты беспечно держатся в седле, болтают, пересмеиваются, а ружья и пистолеты висят у них на поясе. Кажется, они не знают ни забот, ни тревоги. Только жуют табак, дразнятся да соревнуются, кто дальше плюнет.　

Кучер тоже держится очень спокойно — иногда он обводит окрестные земли взглядом, но, кажется, нисколько не боится нападения.　

Мы с Джуно-Джейн обмениваемся встревоженными взглядами. Кожа у нее под глазами распухла и покраснела. Она постоянно плачет, и так безутешно, что я уж и не знаю, переживет она свое горе или нет. Пока мы едем, она без конца оборачивается, высматривая тот клочок земли, где мы похоронили ее папу. Но не будет ему мирного упокоения здесь, так далеко от Госвуд-Гроува. Джуно-Джейн хотела забрать его домой и похоронить там, но это было невозможно. Даже чтобы самим туда вернуться, нам приходится полагаться на помощь незнакомцев. Когда-то у массы во владении было больше четырех тысяч акров земли, а теперь он покоится под простым деревянным крестом, на котором выцарапано его имя. Даже год рождения — и тот указан примерно. Ни я, ни Джуно-Джейн точно его не знаем, а мисси молчит.

Начинает накрапывать дождик, и мы, задвинув шторки, сидим и слушаем, как стучат колеса, отсчитывая милю за милей. А чуть позже я слышу вдалеке голоса мужчин, которые шумно кого-то приветствуют. Меня охватывает волнение. На коленях я ползу к краю повозки и поднимаю холстину. Джуно-Джейн следует за мной.

— Оставайся тут! Присмотри за мисси! — велю я, и она мне не перечит. За последние недели мы сблизились куда сильнее, чем полагается «почти кузинам». Мне кажется, мы теперь как сестры.　

Он снова кажется мне призраком, которого и не сразу заметишь среди коричневато-золотистой травы и колючего кактуса. На этот раз он скачет на рослом буланом коне, к которому привязан еще один, под мексиканским кожаным седлом, запачканным засохшей кровью.　

Сердце в груди колотится быстрее, и я тут же отдергиваю занавеску и внимательно оглядываю Элама Солтера, чтобы только удостовериться, что кровь на седле — чужая. Он видит в моем взгляде вопрос и делает несколько шагов в мою сторону:　

— Мне в этот раз повезло больше, чем кое-кому.　

— Какое счастье! — я широко улыбаюсь ему, даже не задумываясь толком о человеке, который рухнул замертво со второй лошади. Если его убил Элам, значит, он того заслужил!　

— Я надеялся перехватить вас до отъезда. Но работа отняла больше времени, чем хотелось бы, — говорит Элам, облокотившись на рожок своего седла. Он весь мокрый, забрызганный грязью. На груди лошади виднеются белесые пятна засохшей пены. Элам отпускает поводья, и измученный скакун опускает голову, с шумом втягивая воздух.　

— Хотел сообщить вам, что мы обезглавили эту змеюку, — заявляет он, переводя взгляд с меня на Джуно-Джейн и обратно. — Марстон собственной персоной арестован в Хико и теперь будет судим за свои злодеяния, а затем и повешен. Надеюсь, это хоть как-то утешит вас. — он смотрит на Джуно-Джейн и мисси. — Теперь нам предстоит поймать остальных его лейтенантов и высокопоставленных офицеров, но многие из них скорее всего предадут его идеи и отправятся в Мексику или на фронтир. Надо сказать, их главарь не сумел бесстрашно встретить свою участь. Мы сцапали его в житнице, где он прятался, точно загнанная крыса. Даже ни одного выстрела не сделали.　

Джуно-Джейн кивает и шмыгает носом, крестится и опускает взгляд на свои руки, лежащие на коленях. Слеза сбегает по ее щеке и оставляет маленький полукруг на корсаже платья.　

Во мне вскипает ярость:　

— Рада, что так вышло! Рада, что он сполна за все заплатил! И что вы вернулись целым!　

Его густые усы приподнимаются от улыбки:　

— Я же обещал вам, что так все и будет, мисс Госсетт. Обещания нарушать нельзя.　

— Ханни, — поправляю я его. — Помните, я вас просила звать меня по имени?　

— Еще бы не помнить, — он касается полы шляпы и идет переговорить о чем-то с солдатами.　

Его улыбка преследует меня целый день, до вечера. Я слежу, как Элам то отъезжает от нашей повозки, то возвращается, а потом исчезает за холмами. Временами его силуэт проступает на горизонте. Мне спокойнее от мысли, что он рядом.　

А когда мы устраиваем привал, меня снова охватывает тревога. Животные, привязанные к кольям, беспокойно роют землю, подергивают головами и ушами. Джуно-Джейн берет за недоуздок крупного мерина и гладит его по носу.　

— Они что-то чувствуют, — говорит она.　

Я со страхом думаю об индейцах, пантерах и койотах, а еще о серых мексиканских волках, которые завывают в прериях по ночам. Старый ридикюль мисси я всегда держу при себе — тяжесть пистолета, спрятанного внутри, меня успокаивает, хоть и не сильно.　

Вскоре к нам возвращается Элам Солтер, и вот тогда мне становится намного спокойнее.　

— Держитесь между скалами и повозкой, — велит он нам, а потом, обойдя повозку с другой стороны, тихо о чем-то переговаривается с солдатами. Я вижу, как они двигаются, как указывают куда-то.　

Один из солдат натягивает одеяло между двух кедров, чтобы мы могли справлять нужду, спрятавшись за ним, а другой разводит костер.　

Больше в тот вечер Элам не удостоил меня ни дружеской беседой, ни улыбкой.　

Когда мы готовимся ко сну, он опять исчезает. Уж не знаю, спит ли он вообще. Темнота поглощает Элама, и больше я его не вижу и не слышу.　

— Что же он такое ищет? — спрашивает Джуно-Джейн, когда мы устраиваемся в палатке, положив между собой мисси. Я привязываю ее лодыжку к своей, чтобы она не ушла посреди ночи… или чтобы я сама не начала бродить во сне.

Мисси засыпает сразу же, стоит ей только накрыться одеялом.

— Сама не знаю. — В воздухе мне на мгновение чудится запах дыма. Совсем слабый, так что даже не уверена, был ли он в самом деле. Костерок, на котором мы готовили ужин, затушили уже несколько часов назад. — Но думаю, ночь пройдет мирно. Не забывай: за нами присматривают пятеро мужчин! Уж мы с тобой знавали времена и похуже! — Мне вспоминаются болота и страх не дожить до утра. — Сейчас мы не одни, и это уже хорошо!　

Джуно-Джейн кивает, но в свете фонаря, горящего на улице, я вижу, как у нее на щеках блестят слезы.　

— А я вот оставила папу. Он теперь совсем один.　

— Он ушел в другой мир! В том теле его больше нет, — пытаюсь я ее успокоить. — А теперь ложись-ка спать, — я натягиваю одеяло до самого подбородка, но сон все никак не идет.　

Наконец он просачивается ко мне высохшей летней рекой, ручейком, который змеится между камней, омывает упавшие ветви и древесные корни, а к утру иссыхает до крошечной капли росы, лениво скатившейся по армейской палатке.　

Когда я просыпаюсь, мне вновь чудится запах дыма. Но наш костерок до того слабый, что едва удается приготовить кофе, да и ветер дует в другую сторону.　

«Тебе померещилось, Ханни», — говорю я себе, а потом мы, все втроем, идем за одеяло справлять нужду. Мисси хочет нарвать беленьких, точно снег, цветочков, но я ей запрещаю.　

Уж не знаю, где провел ночь Элам Солтер, но он возвращается. Судя по его виду, поспать ему так и не удалось. Он все высматривает что-то, а что — не говорит.　

Мы подкрепляемся галетами, макая их в чашки, чтобы хоть немного размягчить. Мисси ерзает и выплевывает еду.

— Хочешь голодной остаться? — отчитываю я ее. — Тебе надо есть, чтобы силы были и у тебя самой, и у… — слово «ребенка» застревает в горле, и я натужно сглатываю.　

Джуно-Джейн заглядывает мне в глаза. Скоро беременность мисси станет заметна для всех. Мисси обязательно надо посетить доктора, но если разум так к ней и не вернется, любой врач отправит ее прямиком в душелечебницу.　

Мы снимаемся с места, а Элам опять уносится вперед на своем буланом мерине — поднимается на холм и скрывается за его вершиной. Я слежу за ним в его же бинокль, а небо в это время все больше расцвечивается красками зари — алой, розовато-желтой с золотистой каймой, такой яркой, что, если взглянуть на нее и зажмуриться, она так и останется на изнанке век. Небо теперь похоже на перевернутые угольки, оно огромно и тянется от одного конца света до другого.　

Кажется, что среди этого небесного пожара, среди безжизненной пустоши Элам и его конь чувствуют себя как дома. Наша повозка огибает холм и быстро спускается в лощину. Я снова вижу Элама, но через какое-то время он опять исчезает из виду. И как я ни высматриваю его то с одной стороны повозки, то с другой, ничего не могу разглядеть. Он не появляется до самого полудня.　

А в полдень я достаю пистолет из ридикюля мисси, проверяю его, кладу так, чтобы удобнее было выхватить в случае чего. Я по-прежнему не уверена, что он стреляет, но с ним все-таки спокойнее.　

Джуно-Джейн косится сперва на оружие, потом на меня.　

— Я просто смотрю, — спешит она заверить. — Ничего больше.　

В течение дня мы встречаем несколько повозок фермеров, перегонщиков и почтарей. А подъезжая к городам, видим, как фермеры идут пешком на работу или возвращаются с нее. Мимо нас то и дело кто-нибудь проезжает верхом. «Интересно, — думаю я, — что же это за народ такой, кто не боится приближаться к солдатам?»　

Ночью мы останавливаемся на ночевку, и солдаты велят нам не отходить далеко. Мы повинуемся. Утром сворачиваем палатки и снова отправляемся в путь. А на следующий день — все то же самое, и так день за днем. Иногда Элам присоединяется к нам, пока мы на привале, или скачет рядом с нашей повозкой, но чаще — опережает нас, чтобы разведать местность. А когда возвращается, всегда кажется осторожным и тихим, будто заприметил впереди что-то недоброе.　

Дни идут, а мы всё продолжаем путь. Пока погода стоит хорошая, мы едем целый день, от рассвета до заката.　

Но когда начинается гроза, движение замедляется. Мы плотно задергиваем полог повозки, а лошади и мулы едва не тонут в лужах и грязи. К счастью, ливень заканчивается так же внезапно, как и начался. Я высматриваю Элама, но его нигде нет. Утром он тоже не появлялся, и моя тревога становится все сильнее.