Голоса потерянных друзей

Глава шестая 　

Бенни Сильва. Огастин, Луизиана, 1987

Когда я возвращаюсь домой, дождь наконец прекращается. Осторожно ступая по скользкой от влаги земле, я прохожу мимо статуи святого и поднимаюсь по ступенькам. Мне никак не удается отделаться от чувства вины за то, что мой звонок тетушке Ладжуны, ради которого пришлось зайти в пустующую школу, получился слишком уж эмоциональным. Тетя Сардж, которую, как я теперь выяснила, на самом деле зовут Донна Элстон, теперь, чего доброго, считает меня истеричкой. Но в свою защиту могу сказать, что во время того звонка дождь так сильно хлестал по школьным окнам, что за ними ничего толком не было видно, и я с ужасом воображала, какой водопад, должно быть, стекает с крыши дома и что он наверняка вот-вот переполнит мой импровизированный резервуар.　

Тетя Сардж, к ее чести, оказалась человеком слова и приехала почти одновременно со мной. Мы вместе заходим в дом, проверяем кастрюлю, а потом несем ее на крыльцо, чтобы выплеснуть воду, и только после этого обмениваемся приветствиями.　

— Да уж, проблемка тут у вас, — деловито замечает тетя Сардж — крепко сбитая афроамериканка с выправкой то ли военного, то ли фитнес-тренера и лицом, на котором отчетливо читается: «Даже не вздумай со мной шутить». — Могу приехать завтра и все починить.　

— Завтра? — переспрашиваю я. — Мне бы хотелось со всем закончить сегодня. Пока дождь опять не начался.　

— Завтра днем, — отвечает она. — Раньше никак.　

А потом она рассказывает, что присматривает за детьми одной своей родственницы и поэтому освободится не раньше завтрашнего дня. Сейчас она их оставила с соседкой, чтобы только посмотреть, что у меня случилось.　

Я предлагаю самой посидеть с детьми — даже привезти их ко мне домой, чтобы они тут побыли, пока Сардж будет чинить крышу.　

— Двое слегли с фарингитом, — поясняет она. — Поэтому детей пока нельзя отправить к няне. А маме их никак нельзя пропускать работу. Тут ее нелегко найти, — последнюю фразу она произносит каким-то странным тоном, и мне даже начинает казаться, что меня в чем-то обвиняют. Может, в том, что мне досталась работа, которую мог бы получить кто-то из местных. Но вообще-то меня пригласили на должность в последний момент. За неделю до начала учебного года мистер Певото готов был принять любого обладателя диплома учителя.　

— Вот оно что, — отвечаю я. — Тогда извините. Мне сейчас болеть никак нельзя. Только вышла на работу.　

— Знаю-знаю, — с невеселой усмешкой отзывается тетя Сардж. — Одна из новых жертв.　

— Именно.　

— Прошлой весной, когда я вернулась из армии, пару раз подрабатывала в школе. Ничего лучше не нашлось.　

Этот комментарий дальнейших разъяснений не требует, а выражение ее лица говорит само за себя. На мгновение между нами воцаряется чуть ли не коллегиальное единодушие. У меня такое чувство, будто Сардж с трудом сдерживает улыбку, и тут она с абсолютно невозмутимым лицом произносит:　

— Просто за волосы их хватайте и прикладывайте лбом друг о дружку. Мне помогало.　

Я раскрываю рот от изумления.　

— Само собой, после того случая от моих услуг отказались. — Она забирается на кирпичную подпорку у подножия одного из столбиков, поддерживавших козырек крыльца, цепляется за перекладину над стропилами, подтягивается, застывает в таком положении ненадолго, оглядывая крышу, а потом легко спрыгивает на крыльцо. Приземляется она эффектно — любой супергерой мог бы позавидовать.　

Нет, думаю я, уж кого-кого, а эту женщину точно обычной не назовешь. Такое чувство, будто она может шутя влезть на крышу без всяких лестниц. Вот на кого хочется равняться. То ли дело я, мягкотелая провинциалка, которая даже в битуме ничего не смыслит.　

— Ну что я вам скажу: залатать можно, — объявляет она.　

— А сколько это будет стоить?　

— Тридцать-сорок баксов. Я обычно беру по восемь баксов за час, плюс материалы.　

— Справедливо! — В душе я радуюсь, что работа обойдется так дешево, правда, эта трата сильно урежет мой «бисквитный фонд». Надеюсь, хозяин дома компенсирует мне эту сумму.　

— Но этим дело явно не кончится, — предупреждает Сардж и указывает на несколько темных пятен плесени на полу крыльца — судя по всему, и здесь есть протечка. — По-хорошему этой крыше одна дорога — вон туда, — она кивает в сторону кладбища. — Такую уже не воспеть, а отпеть — в самый раз.　

Я согласно хихикаю.　

— Метко сказано! — обожаю коллекционировать необычные поговорки. Как-то раз я написала о них целую аспирантскую работу. В этом смысле Луизиана — мечта любого коллекционера.　

— Да пользуйтесь на здоровье. Это бесплатно, — Сардж, приподняв бровь, искоса смотрит на меня.　

Когда годами не вылезаешь с кафедры английской филологии, начинаешь забывать, что люди за пределами этих священных коридоров редко обсуждают идиомы или различия между сравнением и метафорой. Они не спорят о границах этих понятий, пока прогуливаются по улице, спешат куда-нибудь с тяжелыми рюкзаками за спиной или, сидя в чьей-нибудь крохотной квартирке, попивают дешевое вино, разлитое в бокалы из магазина бюджетных товаров.　

Я обвожу взглядом вздутый, покрытый россыпью пятен потолок крыльца и гадаю, скоро ли эта напасть захлестнет и внутреннюю часть дома.　

— Может, хозяин согласится поставить новую крышу?　

Тетя Сардж почесывает ухо, собирает растрепавшиеся пряди густых каштановых волос в короткий, тугой хвост на затылке.　

— Тут я вам только удачи могу пожелать. Натан Госсетт худо-бедно ухаживал за этим домом лишь потому, что мисс Ретта была в семье судьи как родная. И после инсульта надеялась вернуться сюда. А теперь, когда ни судьи, ни ее нет в живых, Натану Госсетту, уж поверьте мне на слово, наплевать, что тут делается. Сомневаюсь, что он вообще знает, что дом сдали такой, как вы.　

— Такой, как я?　

— Приезжей одинокой женщине. Для таких этот дом не очень подходит.　

— Меня все устраивает! — возражаю я, чувствуя, как к лицу приливает жар. — Вообще-то я планировала въехать сюда со своим парнем… точнее, с женихом… Но, как видите, получилось иначе.　

И тут я вновь ощущаю с Сардж странное родство. Такое чувство, будто мы пересекли некую черту и теперь оказались на одной стороне, ощущая друг к другу странную симпатию. Чувство мимолетное, совсем как внезапный ветерок, который вдруг налетает на нас, а следом воздух вновь наполняет запах дождя. Я с тревогой смотрю на собеседницу.　

— В ближайшие пару часов дождя точно не будет, — заверяет она меня. — А утром тучи рассеются.　

— Надеюсь, до той поры кастрюля выдержит напор стихии!　

Сардж смотрит на часы и спускается с крыльца:　

— А вы подставьте лучше мусорное ведро. У вас же оно найдется?　

— Точно! Спасибо! Поставлю! — О том, что мне это даже в голову не пришло, я ей сообщать не спешу.　

— Ну что ж, увидимся завтра, — она поднимает руку в неопределенном жесте — как человек, который хочет то ли от тебя отмахнуться, то ли показать средний палец.　

— Слушайте, — окликаю я ее, когда она уже собирается сесть в свой красный пикап с лесенкой сзади, — а как мне отсюда добраться до дома судьи? Мне сказали, он недалеко — надо только перейти поле.　

— Это вам Ладжуна сказала?　

— А откуда вы знаете?　

— Она любит там бывать.　

— А как же она туда добирается? — Как-никак, мой дом стоит милях в пяти от города.　

— На велосипеде, наверное, — Сардж встречает мое любопытство настороженным взглядом. — Вы не подумайте, вандализмом она не балуется. Она девочка воспитанная.　

— О, это я заметила, — отвечаю я, хотя в действительности не знаю о Ладжуне ровным счетом ничего, кроме того, что она была очень мила со мной в кафе. — Просто ехать далековато, если на велосипеде, вот и все.　

Тетя Сардж останавливается у машины и меряет меня взглядом:　

— Можно срезать вдоль дамбы у старой фермы. Так короче, — она кивает на сад за моим домом и на возделанное поле, раскинувшееся за ним и покрытое высокими — до колена — изумрудно-зелеными сочными травами. — Шоссе огибает земли, которые раньше назывались Госвуд-Гроув. Тропа рассекает плантацию ровно пополам и ведет мимо большого дома. Когда я была ребенком, по ней часто ходили фермеры — везли урожай на продажу и тростник на сахарный завод. А старики возделывали землю при помощи мулов. Все-таки пара миль имеет большое значение, когда у тебя скорость — те самые две мили в час.　

Погодите-ка, что-то тут не сходится. Мулы? Но на дворе ведь тысяча девятьсот восемьдесят седьмой. А Сардж на вид немногим больше тридцати.　

— Спасибо вам еще раз за отзывчивость. От всей души! Вот только завтра я смогу подъехать и отпереть дом только после уроков.　

Сардж внимательно смотрит на крышу:　

— А мне заходить скорее всего не понадобится. Возможно, к вашему появлению я уже все доделаю и уеду.　

Признаться, я немного разочарована. Тетя Ладжуны — личность интересная, пусть и немного грубоватая. И об Огастине знает немало, хотя меня не оставляет ощущение, что и она здесь не вполне своя. И все же ее рассказы могли бы мне пригодиться. Честно говоря, хотелось бы завести в городе хотя бы пару приятелей.

— Поняла вас, — отзываюсь я. — Но если вдруг получится, что я вас застану, можно будет посидеть на веранде, выпить чашечку кофе. Я после работы всегда его варю. — Мое приглашение звучит нелепо, но надо же с чего-то начинать.　

— Милая моя, да я же тогда ночью глаз не сомкну, — замечает Сардж и открывает дверцу машины. Потом оборачивается ко мне и смотрит с тем же недоумением, что и Бабушка Ти, когда я попросила ее прийти ко мне на урок. — Да и вам не советую кофе по вечерам гонять. Спать будете плохо.　

— Ваша правда, — отвечаю я. И действительно: последние ночи я почти не сплю, но виню во всем проблемы на работе и финансовые неурядицы. — Если мы завтра разминемся, оставите мне чек? Или, может, в школу завезете?　

— Суну в дверную щель. В школу я больше ни ногой, — бросает она и уезжает, не тратя времени на дальнейшие любезности.　

Все это напоминает мне о том, что Огастин живет по своим неписаным законам, абсолютно непонятным для меня. И когда я пытаюсь в них разобраться, в памяти всплывает тот день, когда я сидела с зажатым между колен чемоданом в крошечной спальне нью-йоркской папиной квартиры и слушала, как он, его жена и дедушка с бабушкой о чем-то ожесточенно переговариваются на итальянском. Я знала, что речь идет обо мне (интересно, знали ли это мои маленькие единокровные сестры, лежащие у себя в кроватках за стеной), но все мои попытки понять, о чем спорили взрослые, были так же бесплодны, как и мои нынешние усилия постичь тайны Огастина.　

Отогнав эти воспоминания, я торопливо захожу в дом, где меняю туфли на ботинки с прорезиненным низом, в которых я часто ходила в колледже, когда случались дождливые дни. Не бог весть какая обувь, но другой у меня нет. Надеюсь, она выдержит. Вряд ли мне придется пробираться через глубокие болота, пока я буду искать эту самую тропу, ведущую вдаль дамбы. Надо хотя бы попытаться, пока снова не начался дождь.　

Медленно, чтобы не поскользнуться, я пробираюсь через задний двор к зарослям олеандра и жимолости, которые служат живой изгородью между прилегающей к дому территорией и маленьким садом с грядками и фруктовыми деревьями, за которым начинаются поля.