История села Мотовилово. Тетрадь 12

Васька и крыша. Святки. В гостях у свата

И наступил 1929 год. Ох уж этот двадцать девятый, не последний ли год вольготной, самобытной жизни русского крестьянства, да и не последний ли год безмятежной жизни вообще всего русского народа… За два дня до Рождества Василий Ефимович был занят обыденными работами по хозяйству. Запрягши лошадь, прихвативши с собой Ваньку, он поехал в овин за соломой, которая спонадобилась на подстилку скотине. Отец кидает солому на сани, а Ванька, принимая от отца навильники подгнившей соломы, разравнивает её и уминает на возу. Пока отец занят подгребанием соломы на току овина, Ваньке делать нечего, он вглядывается издали в родной дом. Видит Ванька, как братишка Васька, забравшись на конёк своего высоченного двора, собирается ухарски съехать по крутизне крыши. Для благополучия, перекрестившись, он с шумом съелызнул по заснеженной крыши и уткнулся в мякоть снежного сугроба, намётанного у самого двора. Ваське, видимо, понравилось с замиранием сердца лететь с такой вышины, и он раз за разом влезал на крышу и снова съезжал по ней, подобрав под себя полы полушубка. Воз навит и увязан, Ванька с отцом поехали к дому. Отец, ни слова не разговаривая, шагает около лошади. Видимо, он занят мыслью о глодавшем его душу Минькином настойчивом желании отделиться из семьи. Отец, скрепя сердце, сдерживая себя от буйного сопротивления в этом деле, всё же решился и согласился на раздел семьи. Но внутренний червячок досады на то, что Минька его сын-первенец и любимец, не хочет жить в большой семье, в своём родном доме — под его крылышком, болезненно глодал его, не давая спокою, вызывая злобу. И сейчас, шагая рядом с возом, он, мысленно перебирая все семейные неурядицы, в душе сердился на то, что он, Василий Ефимович Савельев, всеми уважаемый труженик — семьянин, не может удержать свою семью от раздела. Это-то и возрождало в нём досаду и зло, которое искало повод на ком бы возместить его. При приближении к двору, отец заметил Ваську, стоявшего на самом верху двора:

— Да как тебя туда лукавый-то занёс! Слезай скорее, а то двину чем-нибудь и слетишь оттудава! — с бранью обрушился отец на Ваську, который, видимо, с довольством увлёкся катанием.

— Отец, а ты уйми Ваську-то, он меня не слушается. Я баяла, унимала его: перестань, а то отец забранит; а он залезает на самый конёк крыши и ёлызжет оттуда, того гляди голову сломит и портки-то чай косятся, — пожаловалась мать на Ваську за обедом.

— Я уж его и так поругал за это елызганье, одёжу бестолку рвать и лапти хлыстать понапрасну я не позволю, а если не послушается, башку размолочу! — с новыми угрозами напал отец на Ваську.

И мать, видя, что отец сверхзлобно обрушался на безобидную шалость Васьки, решила разговор перевести на другую тему.

— Ты бы, отец, встретил где-нибудь свата-то да поговорил с ним на счёт нашего раздела-то; уж не они ли со свахой, Миньку-то встрепыхнули на это.

— Я давно намереваюсь сам сходить к ним и поговорить на эту тему; так что сходить мне крайне необходимо. Я ещё давно пилу к нему для точки затащил, так что после праздника схожу обязательно.

Сидя за столом, за обедом, вяло пережёвывая постную пищу, как воды набравшая в рот ни слова не проронила сноха Анна, ни слова не промолвил и Минька. Прислушиваясь к разговору о нежелательной делёжки семьи отца и матери, Минька внутренне размышлял сам с собой: «Вы как хотите, а я надумал отделиться: не вечно же я буду в такой большой семье жить; пора своё хозяйство заводить; да к тому же я за станком тружусь, а Санька отлынивает: по курсам разъезжает!» — справедливо рассуждал Минька.

Василий Ефимович со своим сватом Герасимом жили не так, чтобы дружно, но и не ругались. Как-то в этом посте Василий понёс к свату свою пилу, чтобы тот поточил её, так как по этой части сват был искусным спецом. Принимая пилу, сват попросил у Савельева:

— Сват, будь добр, выручи меня деньгами с червонец, позарез мне на перевёрт деньги нужны.

— Ты что, с ума спятил! Откуда у меня деньги-то! Было время, всем давал, выручал, а теперь чай у меня деньги-то не бешеные и бросовых денег у меня нет! Налоги-то нынче знаешь, как по карману-то бьют! — твёрдо отрезал Василий, отказав свату в выручке; питая на него затаённую злобу за то, что он подбивает зятя, сына Василия, Миньку, на раздел.

На второй день Рождества шёл Василий Ефимович из церкви от обедни мимо сватова дома, заметив его, сват выбежал из дома и, чтобы задобрить, еле затащил Василия в гости. Долго упирался Василий, отыскивался, намереваясь сходить к свату не в праздник, а в будень. Наконец-то всё же согласился, зашёл и в праздник. Войдя в избу, помолившись, Василий Ефимович, прямо с порога поприветствовал хозяев:

— С Рождеством Христовым вас! Сваточки!

— Поди добро жаловать! — отозвалась сваха, выплывая из чулана.

— Садись за стол, сват. Ты у нас вон как давно не был! — усаживая Василия, хлопотал сват, доставая из шкапа бутылку с самогонкой.

— От тех пор, как пилу тебе приносил, от той поры и не был! — отозвался Василий, усаживаясь у края стола.

— А ты бы, чай, когда так и зашёл к нам посумерничать, — от нечего говорить, между прочим, предложил сват, разливая самогонку в два стаканчика.

— Есть когда мне разгуливаться, дома делов уйма! — уклончиво и решительно отговорился Василий.

— Ну, давай, сваток, выпьем, а там у и… — чокаясь стаканчиками, произнёс сват.

— Ну, за компанию! — отозвался гость.

Выпили, закусили. Гость вилкой из тарелки подцепил жареного мяса ломоть мякоти, а хозяин счёл за приличие рукой взять из тарелки мясцо с косточкой. Кошка, вертевшаяся около стола, зорко следила за поведением хозяина, её наблюдающий взор как бы говорил хозяину: «Ты не очень-то дочиста обгладывай мосол-то, бросай его скорее под стол, я им полакомлюсь!»

— Сват, если в угоду я, пожалуй, ещё налью стаканчик самогонки-то! — предложил Василию Ефимовичу сват.

— А ты налей, налей и для такого гостя не жалей! — поддакнула сваха, сидящая на лавке у шкапа.

— Нет, сват, я уже и так что-то захмелел! — отнекивался Василий. — Ну, разве только за компанию, тогда и выпить можно! Компанию поддержать я всегда готов!

Выпив по второй, Василий Ефимович, совсем захмелев, ещё пуще осмелился:

— Сват, я ведь зашёл к тебе пожурить тебя, сват!

— Это за что же, сват? — недоумённо спросил его хозяин дома.

Не удостоив его прямым ответом, Василий Ефимович повёл разговор на свой лад:

— Уж не вы ли подбиваете Миньку на раздел моей семьи. Этот каверзный вопрос, прямо вам скажу, застиг меня врасплох, и я от Миньки этого не ожидал. Так бы и жили все вместе: по силе возможности, по божьей воле. И ломать семью, мельчить хозяйство, по-моему, не стоило бы. Не разумно!

Сват Герасим, выслушивая упрёк свата, молчал и не спешил высказываться в своё оправдание. Он, по-гусиному задрав кверху голову, шепча про себя, видимо, что-то в уме подсчитывал. А Ефимыч продолжал:

— Если, сват, ты подмызыкнул Миньку на делёжку, то ты этим меня без ножа зарезал! А я прямо скажу, кто суётся в мою семью и пакостит, тому я не прощу. На всю жизнь запомню!

— Ах, батюшки, оказия-то какая! — всполошилась сваха.

— Да что ты, сват, так на нас разгневался-то, да мы и так тебя хвалим, довольны тем, что наша дочь живёт у вас при полной чаше. Да разве мы тебя коли хаяли, или когда баяли, что нашей дочери плохо живётся у вас; всем мы довольны тобой! — высказался и сват.

— Я никак не пойму, сват! Этими словами ты восхваляешь или упрекаешь меня? — вслушиваясь в нотки высказываний свата, спросил его Василий Ефимович.

— Как хошь понимай! — сказал Герасим.

— Я уж и так, весь хрен до капельки, понял, что вы взбузетенили Миньку на раздел! И мне всё это поперёк горла встаёт, как репей колючий, едва проглотишь! — вспылил Василий на свата. — Хоть некоторые люди и считают меня трудным и грубым человеком, и якобы в моей семье трудно ужиться, а я прямо скажу, что так думают те, кто по жестокосердию своему мою простоту в моём характере просто недопонимают. Мой характер грубый, но зато справедливый, — высказался Василий Ефимович о своём характере.

— Ну и что же, ты свою большую семью век держать около себя будешь что ли? — спросил его сват. — Когда-нибудь, а делиться-то всё равно надо!

— Это уж не твоя забота! И не твоего ума дело, — грубо оборвал его Василий Ефимович. — Как-нибудь без тебя справлюсь!

— А ты, сват, погоди горячиться-то! — пробовал урезонить Василия сват Герасим.

— Тут годить нечего! Всё понятно! И весь тут мой сказ! — запальчиво выкрикнул Василий. — Подай мне пилу, и я пошёл! — надевая шапку, гневно попросил он у свата.

Злобно хлопнув дверью так, что в шкапу загремела посуда, гремя своей пилой, он медведем протопал по ступенькам крыльца. Выскочив на улицу, ускоренным шагом пошёл домой.

— Ну и не жалко! — проговорил сват, когда громыхание в сенях затихло.

Идя по дороге, Василия Ефимовича всё же покачивало, самогон сделал своё дело: сразу видно было, что он выпивший.

— Где это ты, Василий Ефимович, на пробку-то наступил? — шутейно спросил его повстречавшийся Николай Ершов.

— Да вот иду из гостей от свата, вот малость и подградусился! — с весёлой ноткой в голосе отшутился он.

— Где это ты столько время пробыл?! — с упрёком проговорила Любовь Михайловна, ставившему в угол пилу, Василию. — Обедня-то давно отошла, а ты где-то запропал, мы пождали, пождали, да без тебя и пообедали!

— А я после обедни-то обежал почти всех родных и всё по делу! У сватьёв был, пришлось немножко поскандалить и вон пилу от них захватил! — проговорил он, усаживаясь за стол, готовясь к обеду.

— И что ты с ними поскандалил из-за чего, со сватьями-то? — интересуясь о причине ссоры, спросила Любовь Михайловна, подавая на стол чашку с жирными щами из свинины.

Василий Ефимович, при Миньке и снохе не стал объясняться о причине спора, он нарочито перевёл разговор на другую тему.

— Эх, а ведь сегодня Святки начинаются! Девки поди-ка с ног сбились, готовятся! — между прочим, проговорил он, сникши над чашкой, хлебал он горячие щи.

Не повезло Паньке Крестьянинову в первый день Святок. Девки, сидевшие в келье у Анны Гуляевой, бесцеремонно выпроводили его на улицу, упрекая его нелестными словами: «Куда ты припёрся, мы чай тебе не ровня, ты молокосос, побудь дома!» С досады, снедаемый позором, Панька решил отомстить девкам. Во второй день Святок он тайно вымазал внутренность кельи жидким коровьим навозом, а сам поспешно удалился. Когда были обнаружены Панькины проказы, и по всей избе разошлась навозная вонь, негодующие девки были вынуждены келью закрыть на два-три дня для промывки и проветривания. Девки отмывали и скоблили стены, стирали занавески, зато Панька не появлялся сюда всю зиму.

Отсиживаясь дома, Панька был свидетелем неприятной семейной сцены. Брат его Мишка, отделённый уже от семьи, живший уже самостоятельно в своём доме в этот святочный вечер, напившись, решил посетить дом отца… Сначала тягостно проскрипели ступеньки высокого крыльца, тупо прошаркали ноги по сенному полу, потом зашарили руки, отыскивая в темноте дверную скобу, дверь расхлебанилась, в избе засквозило холодом. Клубы холодного воздуха, опередив вошедшего «гостя», резвыми псами прокатились по полу вперёд и тут же растаяли под лавкой. И тут в избу пьяно ввалился Мишка.