История села Мотовилово. Тетрадь 12

Старики, яблоки, мёд. Смерть деда Крестьянинова

В даровитый август, кто чем занимается: кто молотит, кто веет, кто снопы с поля везёт, кто посконь из конопли выбирает, кто плоды в саду убирает, кто мёд качает, кто вику докашивает, а кто озимые сеет. Одним словом, август всем дел придаёт, не даром в народе говорят: август пора крестьянской страды. Савельевы с Федотовыми на установленной в овине молотилке, в спешке домолачивали рожь. Из овина слышна была, по шмелиному, хлопотливо-настойчивый гуд молотилки и торопливое тарахтенье веялки. Крестьянинова семья в этот день спешно добирали посконь из коноплей, посеянных на усадьбе за сараем. Старики, из-за своей немощи отсиживались дома. Бабушка Савельева Евлинья, тоже домовничала, она не принимала участия в молотьбе с семьёй. Выйдя из избы на улицу, проветриться и завидя деда Крестьянинова, сидящего на завалине своего дома, она для беседы подошла к нему. Высунувшись из открытого окна избы, бабушка Дуня, тоже гуляла, разговаривая со своим стариком и Евлиньей:

— Дедушк, завтра, пожалуй, надо яблоки в саду оборвать. Я давечя в сад выходила и наблюдала как дозревающие на солнышке яблоки сами срываются, падают и о землю раскалываются! А вить жаль их!

— И то дело, возьмём да завтра и оборвём. Да и морозов боюсь не будет, хотя, яблоки, тронутые морозом слаще! — с деловитостью отозвался на слова своей старухи дед.

Из поля с возом овсяных снопов, на изнурённой своей кобыле, по уличной дороге, тащился Семион Селиванов. Ему повстречался Николай Смирнов. Смотря на испятнанный кнутом лошадиный круп, он шутки ради крикнул:

— Семион Трофимыч! Ты уж больно велик воз-то наворочал!

— А что? — добродушно отозвался Семион.

— Как что? Воз то вон какой высоченный! Верхом-то он почти в облако упёрся, не боишься, что своим возом, все облака с неба можешь смести как метлой! — задорно усмехаясь проговорил Николай.

— А мне воз-то кажется маленьким, всего 250 снопов я в него уложил и облака с неба, я сметать не собираюсь. Пусть дождик из них брызнет, вот Веригино-то, кажется, начинает замолаживать! Для осеннего сева это не повредит! — на шутку, шуткой вставил Семион.

Старики отвлеклись от своей беседы, слушали шутливый разговор на дороге и наблюдали как натужно волокла свой воз кобыла.

— Вон, уж и журавли в отлёт собрались, — проговорила Евлинья, вглядываясь вверх, откуда слышалось журавлиное курлыканье.

— Да и осень с зимой не за горами, на берёзах уже появились прожелтень, — проговорил дед, наблюдая, как при порывах ветра жёлтые листочки срываясь с ветвей берёзы, бабочкой порхая в воздухе неторопливо падают на землю.

— А зима-то, по всем признакам, суровой будет, — предсказательно проговорила бабушка Дуня.

— А откуда ты знаешь? — спросила Евлинья.

— Лук, во много одёжек оделся, чует холодную зиму, — с чувством знатока добавила бабушка Дуня.

— Да, вот нам старикам не дожить бы до зимней стужи, помереть бы за тёплое время, — упаднически проговорила Евлинья.

— Ты что, так рано в старухи-то записалась! — с явной досадой на неприятные слова Евлиньи отозвался дед.

— А ты на седьмом десятке лет или особую силу почувствовал! — оборвала его бабушка Дуня, — уж чего яхриться-то, уж и взаправду мы все стариками стали, и ты дедушк не ерахорься под старость- то. Ты и говоришь как-то хриповато, словно прохудившийся лапоть на ходу по скрипучему снегу! — охаяла своего деда бабушка Дуня.

Да и взаправду, речь дедова, под старость стала, какой-то заплетающейся, в которой часто слышится меж словесный ык. Старик, чувствуя недружелюбные к его старости помыслы Евлиньи и своей старухи Дуни, не стал с ними злословно защищать свою и ихнюю старость. Он только для самоуспокоения сказал:

— Да как вокруг нас всё хорошо и прекрасно, вольготно и жизнерадостно. А мы и на самом деле, свой век отжили, надо уступить дорогу тем, кто нас моложе. Ведь и без нас людей на вольном свете много останется! А без людей земля пустыня! — мечтательно философствовал дед…

Слова шабрёнки Евлиньи и своей старухи Дуни, свои мысли, отлёт журавлей и отпадающие листья оказались пророческими, через неделю дед умер, как-то глупо и скоропостижно. На кануне Успенья, под самый вечер, Матвей Кораблёв ему принёс в горшочке, только-что накаченного, ещё тёпленького мёду. Дед поблагодарил Матвея за мёд и не дожидаясь утра, в темноте ночи, решил испробовать подарственного мёда. Случилось же такое, и в темноте Матвей не заметил, и дед в темноте не видел, а меду была завязшая пчела. Дед отпил несколько глотков и пчелу вместе с мёдом проглотил, а она видимо застряла в пищеводе, самозащитительно пустила жало, ужалив деда. Дед сразу же почувствовал нестерпимую боль в горле, мыкая запрыгал от жгучей боли, вспомнил всю семью, но помочь ему никто ничем не смог. Всю ночь дед метался в постели от боли и жара, шея у него страшно пораспухла, дыхание спёрло. За врачом, в больницу Чернухи, не поехали, так как признаки были не в пользу жизни деда, и он скончался, как только на церковной колокольне отзвонили к успенской обедни. После похорон деда, бабушка Дуня, как-то сразу заметно постарела. Она с болью на душе переживала утрату своего старика и не прожив и году, ушла вслед за дедом.

И дело, в народе существует примета. В старом доме семья цельно живет. Построили новый дом — семья жди урона. А урон, почти всегда бывает со стороны стариков, всего скорее, из семьи выбывают престарелые члены семьи. Так получилось и у Крестьяниновых; в старом доме семья жила- размножалась, построили новый дом — семья пошла на убыль: Алёша с Мишкой отделились, Анку выдали замуж, дед с бабушкой Дуней, а вскоре и старушка — тетенька Александра умерли.