История села Мотовилово. Тетрадь 12

Наташкина жизнь и свадьба

Емельян Петрович Статников перед революцией работал на хуторе, у помещика Кощеева конюхом. Там же работала немолодая забракованная девка Авдотья помощницей повара. Авдотья приглянулась бездетному вдовцу Емельяну, да и она не против, и они поженились. А через год у них народилась дочь Наташенька. Мать души не чаяла в своей любимой доченьке, а Емельян к ней относился с безразличием и хладнокровием. А к этому у него была причина: замечал Емельян, что отношения между его женой и поваром не совсем казённые, подмывающие в нём подозрение. Одним словом, жили — поживали, и Наташеньку растили. Наташка росла и, сподобляемая матерью гостинцами с казённой кухни, полнела, как пышка на свежих дрожжах и наливалась, как яблоко в ухоженном саду.

Была у Наташки подружка-одногодка Нина, дочка повара, с которым на одной кухни и работала Наташкина мать. Обе девочки до того схожи личиками, что посторонние люди их почти не могли различить, а помещика сынок Боря, иногда совсем смешивал их имена. Подружки дружно жили своей детской беззаветной жизнью, они вместе забавлялись, вместе играли, вместе резвились, бегая по саду и на улице. Однажды под осень 1907 года Наташа с Ниной затеяли игру в прятки в саду, к ним примазался и Боря. Он хотя и постарше девочек целых на пять лет, но он частенько принимал участие в играх с этими двумя девочками. Дом самого помещика, утопая в зелени сада, находился вблизи от людской избы: где в разных комнатах и проживали со своими родителями Наташа и Нина. Во время игры в прятки, когда водила Нина, Наташка резвой ласточкой шмыгнула в темень сарая, чтобы спрятаться, за ней туда же быстрокрылым стрижом горкнул Борька. В полумраке сарая Наташка забралась в укромное место и спряталась, в углу поставленные на лето санки, с тем расчётом, чтобы Нина дольше не могла её найти. Запыхавшийся от бега Борька тоже хмызнул туда. Наташка с Борькой сначала сидели смирно и молча, успокаивая учащённое дыхание от беготни и пережидая, когда успокоятся сердечки, колотившиеся, как птичка в клетке. Нина, испытующе и опасливо оглядываясь кругом, не отойдя далеко от «Чурного места», на — цыпочках, робкими шажками чертила землю, стараясь обнаружить спрятавшихся. Крадучись, она заглядывала за углы построек, пытливым взором вглядывалась в кусты сада, но ни Наташки, ни Борьки обнаружить не могла. Она, конечно, и нашла бы их, если бы обшарив все углы, догадалась заглянуть в сарай. Но тут, вышедшая из дома мать, позвала её обедать. Нина, нехотя побрела за матерью, с тревогой оглядываясь назад, как бы не выпорхнули оттуда Наташка и Борька: зачурают и придётся снова ей водить. Но Наташка с Борькой не появлялись, они с тревогой заждались, что Нина так долго их не может найти. А искать-то их было уже некому: Нина преспокойненько обедала. Борьке с Наташкой уже стало скучновато сидеть в пропыленной полутьме. Борька, устремив свои нахальные глаза на Наташку, предложил ей: «Давай играть в голопузики!» Хоть и не знала Наташка сущности этой игры, а наивно согласилась. Задрав ей подол платья до самой шеи, он нежной ладошкой погладил ей брюхо, а потом докрасна натёр ей низ: проткнул плёнку, нарушив её девственность. От боли Наташка приглушённо вскрикнула, встрепенулась, вскочила на ноги и, оправившись, выпорхнула на волю. В глаза ей бросился яркий солнечный свет, на мгновение она закрыла их. Борька же, сконфуженно прикусив язык, озираясь по сторонам по-кошачьи крадучись, неторопливо выбирался из сарая.

После революции, когда всех помещиков новая власть прибрала к рукам, а их имущество всё полностью реквизировали, Емельяну на хуторе больше стало делать нечего, и он со своей семьёй переехал в Мотовилово в свой дом, на постоянное местожительство. Во многих семейных делах верховодила Авдотья. Емельян же, смирившись с этим, посвятил свою жизнь лошади и полевым работам. В интимные семейные дела он мало когда ввязывался и ко всему этому был безразличен. Наташка возрастала и нежилась под опекающим крылышком матери, а она свою доченьку Наташеньку лелеяла, сдувала с неё пыль, не приучала её к непосильной работе. Мать позволяла ей делать только мелкие дела по дому: подмести пол, принести воды с озера, которое у них под боком, и по субботам вымыть в избе пол. В летнее время, в сенокос и жнитво мать также допускала Наташку к граблям и серпу. Как-то в жнитво (Наташке было уже 15 лет) отец с матерью взяли Наташку с собой в поле жать рожь. До обеда она кое-как прожала, промучилась: то жаловалась, что спину больно ломит, то ныла от жары. После обеда, встав с серпом не на своё место, где жала до обеда, нечаянно обрезала серпом палец. Мать с тревожным оханьем, оторвав от своей исподней юбки клочок тряпицы, перевязала порез Наташкиного пальца и, сожалеючи приговаривая слащавые слова, отослала её отдыхать: «Поди-ка, Наташенька, ляг под десятком, отдохни! Вон как палец-то отхряпнула, того гляди, кровью изойдёшь!» Наташка только и ждала этого. Забравшись под уставленные скопы в виде десятка-попа, она развалилась в тени на затравленной жниве. По всему телу у неё разошлась приятная дремотная истома, от снопов пахло преснотой созревшего зерна и соломы; от цветков, которые торчали посреди жнивья, текла дурманящая голову стынь. Наташка сладостно потянулась всем телом и под пение жаворонка вскоре заснула….

Наташка росла, и как яблоко, наливаясь, рано заневестилась. Она изысканно наряжалась, павой проходила по улице села, возбуждая в парнях — женихах восхищение и желание быть с ней в близких дружеских отношениях и быть её женихом. И у этой сельской Афродиты, женихов было невпроворот; всяк был не прочь быть её ухажёром. Её мать с гордостью наблюдала за доченькой и с придирчивой разборчивостью шевырялась в сельских парнях-женихах; кумекала своей бабьей головой, кого выбрать и строптить Наташеньке в суженые женихи. Первым вплотную к Наташке подвернулся Федька Лабин, он масленым блином подеферился к ней, улестив её ласковыми и обнадёживающими словами, и, как уже известно, коварно от неё отвернулся. И пришлось Наташке за первого попавшего выходить замуж. И, как уже известно, этим первым попавшимся оказался Яшка, который и Наташке понравился, и мать её похвально отозвалась о нём:

— Внезапно жених для Наташеньки нашёлся, да какой хороший! — радостно восхваляла она на озере перед бабами достоинства будущего зятя.

Первый день свадьбы по случаю обручения Яшки с Наташкой прошёл сравнительно весело и шумно: на пиру в доме Дураковых, как следует, подвыпившие гости пели песни. Пьяные бабы голосисто подтягивали одуревшим от самогона мужикам. Один мужик, уже потерявший чувство меры и приличия, горланил песни не в голос в такой разнобой, что к нему было трудно приладиться остальным. Он, высоко подняв тон, и опередив в пении остальных, ошалело и некстати так зычно рявкнул своим широко распалённым кадыком, что висевшая над столом лампа помигала, помигала и погасла. В темноте появился такой невообразимый гвалт и бабий визг, смех и возня, видимо, воспользовавшись темнотой, некоторые мужики полезли щекотать чужих баб.

На ответном пиру у Статниковых гостей угощали тоже изрядно. На закуску на столе красовался курник — «бабья мечта», занявший место в полстола, к нему вдобавок на тарелках румянились пироженцы, разные завитушки, селёдка, огурцы, капуста и телячий холодец. За передним столом гостей угощал сам хозяин Емельян Петрович. Он церемониально потчевал и просил баб выпивать из стаканчиков всё до дна. А самогонка, между прочим, была до того слаба и кисла; до обидного похожа на воду, в которой целые сутки тушили вынутую из печи тлеющую головёшку. Для придания крепости, Емельян заранее и предусмотрительно всыпал в самогонку нюхательного табаку и перцу. Яшка предусмотрительно много не пил, старался держаться в трезвом состоянии; он не выкидывал из головы мысли о предстоящей первой брачной ночи. Наташка же с довольной улыбкой, нежно прижимаясь к Яшке, заботливо угощала его закусками, старалась, чтобы он напился до потери чувственности…. Она любезно заглядывала ему в лицо, беспрестанно целуя его, ворковала над его ухом.

Авдотья, мать Наташки, с умилением наблюдала за ухаживанием доченьки за женихом от радости, закатав глаза под лоб с жеманной улыбкой на лице бубнила:

— Наташенька, милая, какова тебе ещё женишка, всем взял: и хорош личиком, и гармонист на все лады. Жить ты с ним будешь, как у царя за пазухой. Только ты, Наташенька, уж больно его зацеловала, не дашь ему, как следует выпить и закусить, а ты остепенись и дай Яшеньке передышку.

А в первую брачную ночь Яшка узнал, что его невеста, а теперь жена Наталья, с непоправимым и позорным изъяном. В эту ночь на её нежных пышных грудях появились багрово-красные отметины. В буйной ярости от злобы Яшка с остервенением больно исщипал её нежное тело. Мрачная темень с крепко припёртой дверью избы-бокоушки тайно сохранила от постороннего глаза и уха буйную кутерьму первой ночи. На второй день свадьбы, как ни старалась Наташка быть весёлой, а приметливые люди уже догадались, что между молодыми не всё ладно, видимо, пробежала чёрная кошка. В этот второй день свадьбы, на пиру в доме тестя Яшка сидел угрюмый и нахохленный, как петух во время дождя. Чтобы как-то сгладить своё расстройство, Яшка редко выпускал из рук свою потеху — гармонь. Он безжалостно растягивал её на всю ширь, рвал полинявшие от времени её мехи. Но гармонь плохо подчинялась пальцам хозяина, фальшивила голосами и вместо продолжительной мелодии исполняла или только начала, или какие-то отдельные обрывки песен, да простудно дыхала своими кое-где провалившимися мехами. Наташка, сидя рядом, закусив нижнюю губу, на сей день редко что говорила, она предпочла больше молчать. Мать, напыжившись от неловкости и тягостных раздумий, зорко следила за поведением молодых. В заду избы, млевшие в жарком поту, тесно толпившиеся бабы-глядельщицы притаённо перешёптывались меж собой:

— Молодые нынче что-то не в ладу сидят, не как вчерась?!

— Наверное, невеста с трещиной оказалась! — скользнула ехидная усмешка среди баб.

Дружеский ядовитый смешок от двери, где толпились бабы, дополз до передней лавки, где в красном углу сидели молодые. Девки, Наташкины подруги, познавательно досыта наглядевшись на молодых с шумом выпорхнули из избы на улицу овечьим табуном сгуртовались около угла избы, лущили семечки и грызли орехи, купленные на деньги, которыми их дарствуя, наделили женихи: товарищи и родня Яшки — за приданое невесты. За сундук, полный добра, за железную, на городской лад, койку, с пухлыми подушками и сатиновым одеялом из нарядных клинышков. Всё это добро, ещё вчера во время венчания в церкви молодых перед началом первого свадебного пира было погружено на сани и с весёлыми песнями и девичьим визгом, и трепыханием подушек переправлено в дом жениха. По улице вихрем с ухарской удалью пронеслась эта шумная нарядная процессия. Быстрая в беге, разнаряженная лентами, с колокольчиками под дугой, гнедая лошадь. Отдуваясь клубами белёсого пара, стрелой промчались загруженные до отказа сани: добром и взвизгивающими девками. Выбегающие из домов, любопытные бабы с завистью встречали и провожали глазами этот нарядный и шумный кортеж… Второй день свадьбы был не особенно весел для Яшки. Он во время пира в доме тестя и тёщи не бил традиционной тарелки; с первого же дня затаил непрощённую злобу на свою молодую жену. А под вечер этого дня Яшка напился до потери сознания, и ночь провалялся в безумном угаре. К концу свадьбы гости, не обращая внимания на разлад молодых, под сдруживающие изречения: «Стерпится, позабудется!», старались дело поправить изрядной выпивкой и песнями. Некоторые песни пели по нескольку раз, запевали, обрывали песни на половине, под чьё-нибудь безразличное высказывание: