Комемадре

Мы стоим не вмешиваясь (это дело младшего персонала, говорит Гуриан) и видим мистера Алломби. Он идет, обхватив обгорелую голову руками, его брови дымятся, ладони смочены водой, стекающей по рукавам пиджака.

В холл входит Менендес с ведром воды. Она колеблется: вылить ли его на мистера Алломби, чтобы умерить его боль, или на стену, чтобы не дать пожару охватить всю лечебницу.

Чрезмерная нерешительность для старшей медсестры. Я смотрю на раскаленную кладку, которая вот-вот рухнет на голову мистеру Алломби. Затем подскакиваю к нему, хватаю его за ноги и оттаскиваю к выходу, под восхищенные возгласы присутствующих, угадывающих мой героический поступок среди дыма и криков.

Вода Менендес запоздало проливается на пол. Она не умерила боль мистера Алломби и не помешала огню овладеть зданием, зато помогла Ледесме поскользнуться и упасть лицом вниз, пропав из виду.

Хорошие манеры испаряются без следа. Какой-то пациент срывает с руки катетер и отбрасывает подставку капельницы, чтобы перекрыть проход и первым добраться до выхода. Гуриан, срезая углы, с каменным лицом несется вперед.

Я прикуриваю сигарету от пламени на стене. Это самый красивый театральный жест в моей жизни. Я совершаю его не ради зрителей, только для себя. Мертвенно бледная Менендес сидит на корточках. Дым мешает ей заметить меня. Я зову ее по имени, двигая сигаретой из стороны в сторону: красный огонек — единственное, что она может видеть.

Она окликает меня «доктор» и идет на мой голос, пока я не подхватываю ее за руку и не обнимаю за шею. Наклоняю ее вперед и прошу согнуть ноги в коленях. Надо, чтобы она шла быстрее. Чтобы она дышала. Чтобы смотрела на меня искоса, думая, сколько времени потеряла, прежде чем встретиться со мной. Чтобы путалась, спотыкаясь о собственные ноги. Чтобы не могла скрыть, что принадлежит мне.

Я вытаскиваю ее на улицу, на поле, окружающее лечебницу. Ее туфли и передник перемазаны грязью. А что же лицо? Окунаю ее в грязь, чтобы освежить. Поднимаю. Веду дальше. Увожу, ради ее же блага, подальше от чужих глаз.

Мы уже далеко. Мои пальцы отпечатались на ее шее. Она может дышать ночным воздухом. Как и все медсестры, она верит, что ночной воздух отличается от дневного. Она благодарна мне.

Я показываю ей на развязавшийся шнурок на ботинке. Не могу больше идти: если наступлю на шнурки, упаду. Исполненная нерушимой любви, Менендес встает голыми коленями на землю и начинает завязывать мне шнурки.

2009