Комемадре

Годы спустя, после того как Либераче, разбив лицо о фортепиано, задумался о том, чтобы попросить своего возлюбленного, чтобы тот сделал себе при помощи пластической хирургии такое же лицо, но еще до того, как Орлан[8] сообразила, какие преимущества ей может дать операционная, в Буэнос-Айресе родился первый истинный монстр, в полной мере осознававший себя и мир искусства, наблюдавший за его взрослением. «Мы сделаем это потому, что у нас есть для этого средства, и потому, что мы — первые, кому пришло в голову, как это сделать». Это наш повод для гордости, услада нашего тщеславия. Некоторые исследователи (включая Линду) уверены, что наше творчество порождено диктатурой, увечьями Эвиты[9] и, конечно же, надоевшей всем до тошноты «Бойней» Эчеверрии.

Дневник не лгал: достаточно было полить водой черный порошок, и комемадре ожило. По форме это растение напоминает кактус. Появление личинок происходит через восемь недель, на десятой неделе их концентрация на кубический миллиметр достигает своего максимума.

Мы думаем заразить личинками комемадре настоящую человеческую ногу, сделать так, чтобы она растаяла, оставив после себя черный порошок, который под микроскопом окажется кашей из ртов и ножек. Лусио представляет себе много ног, танцующих увечный канкан за счет электрических импульсов, посылаемых зрителями. Мне нравятся канкан и интерактив, но претит механическое повторение предыдущей инсталляции. Кроме того, я не хочу больше бегать по моргам. Одной ноги достаточно. Предлагаю, чтобы это была конечность живого человека.

Нам нужно найти кого-то сговорчивого и нуждающегося в деньгах, чтобы усадить его на велосипед (непременно велосипед) и держать его там, пока личинки будут пожирать его ногу до колена. Здравый смысл подсказывает, что ногу следует предварительно отрезать, чтобы личинки не съели всего человека.

Тот же самый хирург сделает наши лица одинаковыми, убрав мельчайшие различия. Мы уже заставили греметь наши имена, осталось дополнить их одним общим лицом. Лусио Лават считает это перебором. Я готов поставить свою жизнь на кон: это будет иметь медийный успех.

Лусио спрашивает, кто из нас двоих будет образцом. Он склоняется к своей кандидатуре и говорит, что сбрить растительность проще, чем отрастить волосы там, где их нет от природы. В этом случае мне придется уменьшить губы и скулы, начать принимать гормоны, чтобы замедлить рост волос, и спилить некоторые части черепа. «Звучит по-мальчишески», — говорит мне Даг по телефону. За неделю ему удается найти первых инвесторов. То, что кто-то согласился вложиться в наш проект, выбивает нас из колеи, словно мы заранее нацелились на провал, рассчитывая не воплощать своей задумки.

В биографии Лусио есть почти украденный Бёрдслей, зато я могу похвастать добровольно отсеченным пальцем, а теперь мы говорим о необратимых изменениях. Я вызываюсь отдать хирургу мое тело. «Ты уберешь меня со сцены», — отвечает Лусио.

Даг предлагает нам выбрать в качестве модели кого-то третьего, настоящего или придуманного человека. Известные персонажи (Бетт Дейвис, Христос Мантеньи и Перон) отпадают, потому что с ними связано слишком много ассоциаций и потому что ни один хирург не сможет сделать нам эти лица, не испортив их. Мы склоняемся к выбору в пользу реального человека. Лусио усложняет задачу: им должен быть тот, кто пожертвует свою ногу искусству.

Готовность к красивому жесту облегчает согласие. Себастьян смотрит на сетку с цифрами, которую мы нарисовали на его лице. Сложнее всего будет сделать нос: он у него очень тонкий у основания и расширяется у ноздрей. Это значит, что нашему хирургу придется сточить кость в верхней части, расширить основание и добавить внутренний противовес. Квадратный лоб можно сделать с помощью титанового импланта, который будет держаться за счет естественного натяжения кожи головы. Губы нужно будет утончить. Челюсть, к счастью, не слишком отличается от нашей. Кроме того, нам придется похудеть, научиться правильно горбиться и подобрать соответствующий тон кожи при помощи профессионального гримера.

На все, включая заживление шрамов и восстановление, уходит три месяца. С каждой снятой повязкой на наших лицах появляется кусочек лица Себастьяна. Наблюдая за тем, как его лицо обретает новые отражения, Себастьян исполняется спокойствием, словно ему удалось в конце концов найти дорогу к чуду.

В фильме «Декартова шутка» видно, как мы сидим на койке в операционной. Смотрим на Себастьяна на велотренажере. А он глядит на мониторе электронного микроскопа, как личинки комемадре пожирают его ногу изнутри. Ступня отваливается от икры и остается на педали. Мы с отрепетированной секундной задержкой имитируем гримасы боли Себастьяна.

На видео в цифровом формате из-за какой-то особенности воспроизведения мы не слишком похожи.

Даг возвращается в Аргентину с матерью Лусио и организовывает для нас четверых ужин. В последний момент он приглашает отца Лусио, с которым никто не говорил с момента свадьбы в Норвегии.

Отец приходит в безукоризненном сером костюме. Даг, одетый в спортивное трико, заключает его в продолжительные объятия. Даг убежден, что аргентинцы любят долго и горячо обниматься.

Отец заводит разговор о цене на квадратный метр в Нью-Йорке. Мы говорим об этом. Потом он рассказывает, как какая-то горничная в гостинице зажала его в лифте, поздравила его с тремя близнецами и посочувствовала в связи с потерей одним из них ноги. Он считает, что это прямо указывает на успех нашей постановки. Он поздравляет нас.

Мать Лусио громко рассказывает о том дне, когда она обнаружила, что у ее первого мужа не хватает яичка. Самым любопытным, по ее словам, было не столько его отсутствие, сколько то, что это вскрылось через пятнадцать лет брака. Она узнала об этом от врача скорой помощи, реанимировавшего мужа после инфаркта.

Отец Лусио увлеченно пережевывает кусок мяса. Это дает нам время обсудить правдоподобность рассказа и представить себе половую жизнь, основанную на постыдных болезненных недугах. И хотя мать Лусио отказывается приводить подробности, она клянется, что все сказанное ею — правда. Даг спрашивает, не думали ли они имплантировать искусственное яйцо. Отец Лусио выдавливает из себя «нет» и закашливается. Даг бьет его по спине. Мать Лусио говорит, что из всех видов стеснения ее бывший муж всегда выбирает самый вульгарный.

«Тебе придется показать нам его, папа», — говорит Лусио.

Дорогая Линда, я не могу помочь тебе с идеями для заключительной части твоей работы. Какую теоретическую пользу принесет тебе информация о физических различиях, которые мы приобрели с годами? Та фотография, о которой ты просишь, просто невозможна. Вестей от Себастьяна у меня не было с тех пор, как он рассказал мне о своем намерении выращивать комемадре для аргентинской мафии.

Я был бы благодарен тебе, если бы ты сообщила Лусио, что копенгагенский музей прислал мне проект, который включает мою черепаху в коробочке, моего хомяка в банке и мое тело. Если я продам им себя (они называют это возмездным дарением), то получу пожизненную пенсию и смогу стать куратором зала, где меня выставят после смерти. Вдруг и Лусио получит похожее предложение от какого-нибудь музея из Осло.

Забившийся в шкаф отец вызывает полицию. Прибыв на место происшествия, полицейские обнаруживают двухголового ребенка во дворе, он лежит лицом вниз под проливным дождем. Одинокий рот второй головы издает нечленораздельные крики. Через несколько дней он присваивает себе голос своего брата и начинает произносить отдельные слова и целые предложения. В одном из интервью его спрашивают, каково это — быть принужденным жить в теле другого человека. Вот его слова:

«Я чувствую голод и холод, как он и вместе с ним, но это его тело. Он — тот, кто видит и дышит. Это он чешется, когда его кусают. Я слушаю его мысли, которые словно протез накладываются на мои мысли. Будто мне пришили ногу поверх моих ног, глаз поверх моего глаза.

У нас разные воспоминания.

Если бы мое лицо было обращено в его сторону, я перегрыз бы ему шею, разорвал бы ее своими зубами и добрался бы до спинного мозга. Оставил бы его парализованным. А если бы просчитался, переборщил и умер бы вместе с ним, у меня было бы несколько секунд, прежде чем исчезнуть, чтобы ощутить мир, будучи только собой».

Буэнос-Айрес, сентябрь 2009 года