Любимое уравнение профессора

А через пару дней после выздоровления Профессора меня вызвали в «Акэбоно». Я встревожилась: для квартального отчета было еще рановато. Если нашу сестру-домработницу вызывают на ковер так внезапно, значит, на нее пожаловались, и теперь ее либо отчитают, либо заставят извиняться, либо оштрафуют за причинение какого-нибудь вреда. В общем, ничего хорошего не жди. Но Профессор с его ограниченной памятью просто физически не смог бы на меня пожаловаться, а наказ Мадам не беспокоить ее я выполняла неукоснительно. Так, может, Директор просто захотел проверить, как я справляюсь с нашим самым проблемным, «девятизвездным» клиентом?

Но я ошиблась.

— Дело дрянь, моя дорогая! — сказал Директор, как только я рано утром вошла к нему в кабинет. И почесал свою лысину так озабоченно, что я поняла: расслабляться не стоило. — На тебя поступила жалоба.

— О чем?!

Жалобы на меня поступали и раньше. Однако до сих пор Директор всегда признавал, что «клиент был неправ или перевозбудился», советовал мне уладить конфликт полюбовно и отпускал меня с миром.

Но не в этот раз.

— Только не пудри мне мозги, — поморщился он. — Ты провела ночь в доме этого старого математика, так или нет? Лучше признайся сразу.

— Признаться? — оторопела я. — И в чем же моя вина? Я не сделала ничего дурного. Что за грязные подозрения? И главное — чьи?

— Но это не подозрения. Ты же и правда там ночевала, так?

Я неохотно кивнула.

— Ну вот! Хотя о любых переработках должна докладывать агентству заранее. А при особой срочности — получать согласие клиента на оплату твоих сверхурочных. Это ты понимаешь, так?

— Да, конечно.

— Так при чем же тут «подозрения»? Ты нарушила правила, вот в чем твоя вина!

— Но это не было переработкой! Я просто осталась, чтобы помочь клиенту. От чистого сердца. Может, кому-то это показалось излишним, но тогда…

— Но тогда — как это еще назвать? Если ты осталась с ним не по работе, кто угодно заподозрит, что ему вздумается!

— Он заболел! С таким жаром человека нельзя оставлять одного! Конечно, это не по правилам, и мне очень жаль. Простите меня, ради бога. Но я не совершила ничего запрещенного. Наоборот, делала все, что от меня требовалось, лишь бы…

— А что с твоим сыном? — перебил меня Директор, теребя в пальцах клиентскую карту Профессора. — Я сделал для тебя исключение. Никогда в жизни я никому не позволял являться на работу с детьми. Это беспрецедентно! Но раз уж таково пожелание клиента, все-таки решил пойти тебе навстречу. И что? Все твои коллеги тут же раскудахтались — ах, как это несправедливо, что я завожу любимчиков… Если даже в этих условиях ты не работаешь так, чтобы оставаться вне подозрений, что прикажешь делать мне?

— Мне правда очень жаль, простите меня, — залепетала я. — Я потеряла бдительность. Но я так благодарна вам за сына…

— Так вот! — перебил он меня. — От этой работы я тебя отстраняю.

— Ч-что? — выдохнула я.

— Сегодня уже можешь туда не ехать. Возьми выходной, а завтра назначим тебе собеседование с новым клиентом.

Сказав так, он перевернул карту Профессора обратной стороной вверх и проставил на ней синим штампиком десятую звезду.

— Но постойте… Как-то все слишком быстро. И кто же именно хочет меня отстранить? Вы сами? Или, может… Профессор?

— Жена его покойного брата.

Я озадаченно покачала головой.

— Но с ней я с самого собеседования не виделась больше ни разу! И, насколько я помню, никогда ее ничем не беспокоила. Она сразу попросила меня не тащить проблемы флигеля в особняк, и я выполняла это условие. Я понимаю, что она платит мне за работу. Но с чем на этой работе приходится сталкиваться мне, не знает и знать не хочет! Как она может меня уволить? За что?

— Она знает, что ты оставалась во флигеле на ночь.

— То есть… она шпионила?

— У нее полное право наблюдать за тобой на рабочем месте.

Я вспомнила странную тень, мелькнувшую вчера у ограды.

— У Профессора редкий недуг, — сказала я. — За такими больными нужен особый уход. Никакая домработница с непривычки тут не справится. Если сегодня я не приду, и как можно скорей, он станет неуправляем. Прямо сейчас, полагаю, он уже встает, читает свои записки и понимает, что остался один…

— Перестань, — отрезал Директор. — Домработниц не глупее тебя в этом городе сколько угодно. — Он выдвинул ящик стола, нашел нужный файл и спрятал туда карту Профессора. — На этом все. Решение принято и обсуждению не подлежит!

Вж-жик, бум! — захлопнулся ящик стола. Звук был сильным и жизнерадостным — в отличие от моего самочувствия.

Так я перестала работать в доме Профессора.

Моими новыми подопечными стали муж и жена, державшие аудиторскую контору на дому. Дорога к ним — электричкой с пересадкой на автобус — занимала теперь больше часа. Работать супруги заканчивали в девять вечера, а на меня навешивали куда больше забот по обслуживанию их бизнеса, чем обычных хлопот по хозяйству. Но что хуже всего — госпожа Аудиторша оказалась сущей ведьмой. И если таким образом Директор хотел меня наказать, он своего добился — уже потому, что Коренёк в итоге превратился обратно в беспризорника, а ничего страшнее для меня и придумать было нельзя.

Рано или поздно расставаться с клиентом — неизбежная часть подобной работы. Особенно если работодатель — контора вроде «Акэбоно». Большинство ее клиентов меняет свои планы так часто, что выполнять их капризы на все сто — задача практически невозможная. И чем дольше ты служишь в их доме, тем выше вероятность скандала.

Конечно, бывало и так, что семья, с которой приходилось расстаться, закатывала в мою честь вечеринку. Или привязавшийся ко мне хозяйский ребенок мог растрогать меня до слез самодельным прощальным подарком. Но примерно так же часто со мной расставались вообще без единого слова, а то и выставляли мне счет за поврежденные мебель, посуду или одежду.

В таких случаях я приучила себя не брать дурного в голову. Не стоит отчаиваться, повторяла я себе. И не на кого обижаться. Я для таких людей — всего лишь одна из работниц, какие были у них до меня и будут после. Что удивляться, если они не вспомнят моего имени, едва я от них уйду? Ведь я и сама теперь думаю уже о следующих клиентах с новыми правилами, а этих стараюсь забыть. Все по-честному, ничего личного тут быть не может…

И только с Профессором вышло совсем, совсем по-другому. Было страшно осознавать, что он никогда больше не вспомнит о нашем существовании. Не спросит у своей невестки, почему я уволилась и куда подевался Коренёк. Саму эту возможность — помнить о нас, отслеживая из кресла-качалки первую звезду или разгадывая свои теоремы, — у него отняли.

Мысли об этом преследовали меня, как кошмар. На каждом шагу я костерила себя за роковую ошибку, которой уже не исправить, и никак не могла сосредоточиться на работе. И хотя теперь мне приходилось куда больше напрягаться физически (содержать в чистоте целых пять дорогущих автомобилей, драить шваброй все лестницы в доме, готовить ужины на десять персон и так далее), выматывалась я прежде всего от нервного напряжения, ибо призрак Профессора не отпускал мое сердце. Сгорбленный на краешке кровати, растерянный и раздавленный болезнью, он являлся мне в видениях так часто, что я то и дело ошибалась по мелочам, вызывая все больше нареканий у госпожи Аудиторши.

Что за женщина занимает мое место рядом с Профессором, я не знала. Только надеялась, что она не сильно отличается от моего портретика, улыбающегося с записки на профессорском пиджаке. И что? Неужели он точно так же выспрашивает у нее телефонный номер и размер обуви — лишь бы поковыряться в сокровенных смыслах ее «личных чисел»? Я представляла эти сцены, и мне делалось не по себе. Математические тайны, которыми он делился со мною одной, теряли для меня всякое очарование. Хотя, конечно, я прекрасно понимала: как вчера, так и сегодня числа продолжают существовать, что бы с этим миром ни происходило.

Иногда я даже коварно мечтала: вот сейчас эта новая домработница уволится, не выдержав профессорских заскоков, и наш Директор наконец-то поймет, что без меня — никуда… Но тут же, помотав головой, гнала эти глупые фантазии прочь. Ну не будет меня, и что? Директор прав: на мое место найдется целая куча работниц не хуже.

— Почему мы больше не ходим к Профессору? — то и дело спрашивал Коренёк.

— Ситуация изменилась, — отвечала я.

— Какая ситуация?

— В двух словах не расскажешь…

Разочарованно хмыкнув, он пожимал плечами.

А в воскресенье 14 июня, через неделю после моего «ухода» от Профессора, на стадионе «Косиэн» состоялось историческое сражение, в котором питчер «Тигров» Юфунэ′ устроил «Карпам» ноу-хиттер. И мы с Кореньком сразу после обеда залипли на трансляции матча по радио.

Чем ниже опускалась линейка нападения «Карпов», тем напряженней звучал голос комментатора из радиолы и тем сильнее мрачнели мы. С каждым очередным аутом Коренёк лишь угрюмо вздыхал. Но при всем безмолвии мы оба знали, о чем думаем на самом деле. Так, что и рта открывать смысла не было.

Но вот последний бэттер, Седа, послал мяч аж на аутфилд, и рев трибун перекрыл трескотню комментатора, а когда волна оваций схлынула, тот уже только повторял обессилено: «Аут! Аут!!» — снова и снова.

— Победа, — тихонько сказал Коренёк. Я кивнула.

«Пятьдесят восьмой ноу-хиттер… за всю историю японского бейсбола! — доносило до нас обрывками радио. — Такого от „Тигров“ мы не видели вот уже девятнадцать лет… после знаменитого ноу-хиттера Энацу тысяча девятьсот семьдесят третьего года!..»

И мы уже не понимали, радоваться подвигу Юфунэ или как. Да, конечно, «Тигры» победили и это великий рекорд в истории. Но все эти волны радости из динамика то уносили нас во 2 июня, к Профессору, сидевшему радом на своем месте 714, то возвращали ко дню сегодняшнему, в котором до Профессора не дотянуться уже никак. И тот шальной мяч, которым безвестный бэттер чуть не разбомбил нашу троицу, казался теперь зловещим знамением самой Судьбы.

— Ну что? — встрепенулась я наконец. — Пора готовить ужин?

И Коренёк, угрюмо хмыкнув, выключил радиолу.

Да, тот прóклятый шальной мяч явился чем-то вроде дурного знамения, предрекшего провал ноу-хиттера для Накагоми. Но лично для нас он, похоже, сыграл куда более зловещую роль. Разве не он спровоцировал у Профессора нервный срыв, за которым последовало мое увольнение, и в итоге разлучил нас с Профессором? Можно ли всерьез рассуждать о «проклятии шального мяча», я, конечно, не знала. Но всей этой мрачной цепочки событий хватило, чтобы разбить мое сердце.

Вскоре на остановке автобуса по пути на работу какая-то незнакомка присвоила мои деньги. Но не силой, не угрозой и не обманом. Наличные я отдала ей сама, так что даже в полицию обращаться было бы странно. Если таков новый способ вымогания, стоит признать, он весьма эффективен.

Я читала газету, когда она подошла ко мне — твердым шагом, безо всяких поклонов, извинений или и приветствий. Уверенно протянула распахнутую ладонь и внятно произнесла единственное слово:

— Деньги.

Женщина была рослая, бледная, лет тридцати пяти. Если не считать демисезонного пальто в летнюю жару, на вид ничего подозрительного. Слишком опрятная для нищенки, слишком спокойная для сумасшедшей. Держалась с достоинством и так естественно, словно спрашивала дорогу. Или даже наоборот: словно это я спрашивала дорогу у нее.