Любимое уравнение профессора

— Я взял в библиотеке «Биографию Луи Герига»[25], хотел почитать с ним вместе! — выпалил Коренёк, наконец поднимая голову.

— И в какие же это «гости» может ходить десятилетний к шестидесятилетнему? — скривила губы Мадам, будто ничего не слышала.

— Ради бога, извините, что так побеспокоили вас. Это мой недосмотр. Я искренне прошу прощения.

Коготки Мадам, похоже, скреблись уже прямо в мои барабанные перепонки.

— Но речь совсем не об этом! Я хочу, чтобы мне объяснили: с каким умыслом домработница, которую я уволила, подсылает своего сына к моему деверю?

— С умыслом? — Я подумала, что ослышалась. — Простите, но… боюсь, вы не понимаете. Он просто маленький мальчик, который хочет встретиться с другом. Нашел интересную книжку и решил почитать ее с Профессором вместе. Какое тут еще может быть объяснение?

— Да, конечно. К ребенку у меня никаких претензий. Поэтому я и спрашиваю, чего хочет его мать.

— Я хочу одного: чтобы мой сын радовался, вот и все.

— И для этого впутываете в ваши радости моего деверя? Таскаете его куда-то по вечерам, ночуете в его доме, присматриваете за ним по ночам? Не припомню, чтобы я поручала вам нечто подобное!

Женщина подала чай. Это была очень исполнительная домработница. Выставляя перед каждым по чашке, они двигалась молча и совершенно бесшумно. Было ясно: она не на моей стороне. «Ваши разборки меня не касаются», — будто лишний раз сообщило мне ее лицо перед тем, как исчезнуть в глубине кухни.

— Да, я перешла границы дозволенного, это я признаю. Но никаких умыслов или планов у меня не было… Уверяю вас, причина гораздо проще.

— Значит, что — деньги?

— День… ги?! — Это звучало настолько нелепо, что мой голос сорвался. — Как вы можете такое говорить? Да еще при детях?!

— Но никаких других причин я не вижу. Слишком уж ловко вы окручивали старика.

— Что за глупости?!

— Вы были уволены, это факт. И даже духу вашего здесь больше быть не должно.

— Ну знаете…

— Прошу прощения! — сказала вдруг новая домработница. Она стояла в дверях, без фартука и с сумкой через плечо. — Мне уже пора. Позвольте откланяться.

Сказав так, она выскользнула вон так же бесшумно, как и подавала нам чай. Но все смотрели на нее, пока дверь не закрылась.

Профессор от задумчивости совсем окаменел, а кепка на коленях Коренька уже превратилась в тряпку. Я глубоко вздохнула.

— Это же просто дружба, — сказала я. — Разве ходить в гости к друзьям — преступление?

— Дружба? Кого и с кем, позвольте узнать?

— Да всех троих — моего сына, меня и Профессора.

— Боюсь, вы себя обманываете. — Мадам покачала головой. — Никакой собственности у моего деверя нет. Всю свою часть наследства он давно спустил на учебу, которая так и не принесла ему ни гроша.

— Но при чем здесь мы?

— У брата моего мужа нет никаких друзей. Никто никогда не приходил к нему в гости.

— Ну что ж… Значит, мы были первые?

И в эту секунду Профессор поднялся.

— Нельзя! — услышали мы. — Мучить детей — нельзя…

Он вытащил из кармана листок, выхватил карандаш и быстро написал на бумаге какие-то знаки. И, припечатав записку к центру столешницы, вышел вон. Двигался он решительно, будто с самого начала знал, что поступит именно так. Ни гнева, ни замешательства, одно лишь уверенное спокойствие.

Взгляды всех, кто остался, устремились к записке. Очень долго никто из нас даже не пытался пошевелиться. На квадратном листке была выведена одна-единственная формула:

eπi + 1 = 0.

Все молчали. Лишь коготки Мадам то и дело постукивали по столешнице. Но глаза ее, пылавшие ледяной яростью еще минуту назад, как будто понемногу оттаивали. И превращались в глаза человека, знающего о гармонии чисел не понаслышке.

Через пару дней я получила извещение от «Акэбоно», в котором мне предлагалось вернуться на свое прежнее рабочее место в доме Профессора. То ли Мадам сменила гнев на милость, то ли просто невзлюбила новую домработницу, а никого взамен у агентства уже не нашлось, — этого я так и не поняла. Чем закончилась история с нелепыми обвинениями в мой адрес, мне также не сообщили. Но как бы то ни было, Профессор завоевал для своей карточки очередную, одиннадцатую голубую звезду.

Позже, прокручивая эту историю в памяти снова и снова, я не уставала поражаться ее загадкам. Что за таинственные причины заставляли Мадам так безжалостно увольнять меня и так абсурдно противиться тому, чтобы Профессор виделся с моим сыном?

Я больше не сомневалась: в тот вечер, после бейсбольного матча, это она шпионила за нами из садика под окном. Но, представляя, как пожилая дама прячется в кустах, стискивая свою трость и волоча покалеченную ногу, я почти забывала о своих обидах и уже просто жалела ее…

Иногда, впрочем, меня посещали и такие сомнения: а может, само обвинение в том, что я зарюсь на чьи-то деньги, она сочинила для маскировки, а на самом деле просто ревновала меня? Ведь эта одинокая женщина уже столько лет, хотя и по-своему, питала к Профессору искреннюю привязанность, а тут вдруг возникла я, как бельмо на глазу? И может, появляться в особняке она запретила мне вовсе не из желания отгородить себя от Профессора, а чтобы скрыть от меня свои чувства к нему?

Вновь на старую работу я заступила 7 июля — в праздник Танабата[26]. Когда Профессор встретил меня в дверях, записки трепыхались на его пиджаке точь-в-точь как фестивальные бумажные ленточки, на которых влюбленные пишут свои пожелания. Листок с моим портретиком и закорючкой квадратного корня все еще болтался у него на манжете.

— Сколько ты весила, когда родилась? — спросил он. Уже что-то новенькое.

— Три кило двести семнадцать грамм, — ответила я, хотя это был вес при рождении Коренька, а своего я не помнила.

— Два в степени три тысячи двести семнадцать минус один? Простое число Мерсенна! — пробубнил он жизнерадостно, удаляясь к себе в кабинет.

За прошедший месяц «Тиграм» удалось вернуться в гонку за титул. После сокрушительного ноу-хиттера Юфунэ хорошую защиту они укрепили еще и достойной атакой. Но где-то с конца июня удача совсем отвернулась от них, — проиграв шесть матчей подряд, они позволили «Гигантам» вырваться вперед и сползли аж на третье место.

Замещавшая меня домработница, явная мастерица отбивать чужие мячи, была настоящей педанткой. Все книги в кабинете Профессора — трактаты, теоремы, задачники, которые я даже тронуть не смела, боясь прогневить их хозяина, — та женщина разгребла и расставила на полках ровными рядами, а что не влезло, так же аккуратно, томик к томику, выстроила на платяном шкафу и в щели между диваном и полом. Принцип сортировки книгу нее был только один: по размеру. Спору нет, теперь в кабинете стало просторней. Но мудрейший порядок, копившийся в недрах этого хаоса столько лет, был подорван до основания.

Увидев все это, я тут же вспомнила о жестянке из-под печенья с бейсбольными карточками. Хвала небесам, она тут же нашлась — теперь она служила подпоркой для книжного ряда. Энацу внутри был целехонек.

Но как бы ни елозили «Тигры» по шкале первенства и как бы разрушительно ни прибирались без меня в кабинете, Профессора было не изменить. Уже через пару дней все усилия прежней домработницы растворились, точно волны в песке, и в берлогу Профессора вернулся ее первозданный хаос.

Записку, оставленную Профессором ровно в центре стола, я сохранила бережно. Мадам очень любезно предпочла не заметить, как аккуратно я сложила листок пополам и спрятала в портмоне, под фотографию Коренька.

Чтобы разобраться в формуле, я отправилась в библиотеку. Конечно, спросить у Профессора было бы проще, но я сердцем чуяла, что пойму его послание куда глубже, если покопаюсь во всем сама. Предчувствие это было неуловимым и необъяснимым. Но постепенно я начала ориентироваться в числах примерно так же, как в буквах историй или нотах мелодий. И моя интуиция говорила мне: в этой коротенькой формуле заключено что-то очень важное для всех нас.

В последний раз я приходила в библиотеку прошлым летом, когда Кореньку для школьного проекта понадобились книги про динозавров. Уголок с книгами по математике оказался на втором этаже, в самом конце восточного крыла. Там было безлюдно и тихо.

В отличие от книг в кабинете — потертых, истрепанных, с крошками от еды и следами профессорских пальцев, — библиотечные книги о числах были такими чистенькими и строгими, что и приближаться к ним не хотелось. Подозреваю, многие из них так и останутся нераскрытыми на века…

Я достала из портмоне уравнение Профессора.

eπi + 1 = 0.

Его обычный, уверенный почерк. Скругленные знаки, шершавый грифель, но все цифры прописаны внятно, а нолик в конце выведен особенно бережно, не спеша. Совсем убористая даже для небольшого листка, эта формула выглядела скромно и одиноко.

Но чем дольше я в нее вглядывалась, тем необычней она казалась. По сравнению с теми немногими формулами, что я вообще помнила, — ну, скажем, «площадь прямоугольника равна его длине, умноженной на ширину» или «квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов» и так далее, — это уравнение казалось каким-то перекошенным, словно потерявшим баланс. Собственно чисел в нем я видела лишь два — 1 и 0, а действие только одно — сложение. Эта предельно сжатая формула вызывала только один вопрос: зачем ее первому элементу такая огромная голова, если удерживать ее в балансе приходится бедным ноликом?

С чего начинать «изучение», я понятия не имела. Но делать нечего, я стала просто вытаскивать книги наугад и пролистывать их одну за другой. В каждой — сплошные цифры. Глядя на них, очень трудно поверить в то, что они из одного мира с нами. Разве все эти схемы тайн великого космоса не скопированы из записной книжки Бога?

В моем воображении Создатель Вселенной сидит где-то на самом краю Небес и плетет из тончайших нитей свое кружево, пропускающее даже самые слабые лучики света. Общий замысел этого кружева — в голове у Создателя, и никто не может ни украсть его, ни даже предвосхитить очередной узор. Снуют туда-сюда без устали небесные коклюшки, и кружево разбегается во все стороны плавными волнами на вселенском ветру. Так мягко, что нестерпимо хочется прикоснуться к нему, прижаться щекой. Для сокрытого в нем узора мы все пытаемся подобрать какие-то слова, стараясь усвоить хотя бы крохотный его фрагмент, с которым можно вернуться на Землю…

Перед глазами мелькнул корешок «Последней теоремы Ферма»[27]. В этой книжке излагались не числа, а связанные с великой теоремой истории, с ходу понятные даже мне. О самой этой теореме я помнила лишь то, что ее пытались решить веками, и все без толку. Но мне даже в голову не приходило, что она формулируется так просто:

Для любого натурального числа n, начиная с 3, уравнение Хn + Уn - Zn не имеет решения в целых числах.

Как? Я не поверила своим глазам. И это всё? На первый взгляд ничего сложного тут быть не должно. Натуральных-то чисел сколько угодно, подставляй не хочу! Скажем, если n = 2, то получается шикарная теорема Пифагора… Или что? Вся гармония рушится, едва мы прибавляем к этой n очередную единицу?