Любимое уравнение профессора

Неожиданно деревья за окном зашумели, а небо потемнело так, что даже полоска заката на горизонте погрузилась во мглу. Издалека донесся раскат грома.

— Гроза!! — воскликнули мы с Профессором в один голос.

И пошел дождь. Забарабанил огромными каплями, гулким эхом наполнил дом. Я решила закрыть окно и встала, но Профессор остановил меня.

— Оставь! — попросил он. — С открытым дышится легче…

Ветер задирал занавески, и с каждым его порывом дождь пробегал по нашим ногам. Свежий и прохладный, от которого и правда стало немного легче. Солнце совсем зашло, над раковиной одинокая лампочка, которую я не выключила, уже почти не справлялась с наползающей тьмой.

Неожиданно пташки, что прятались меж деревьев, вспорхнули с веток и разлетелись кто куда. А затем дождь накрыл собой все, что видели наши глаза. Пахло сырой землей, и гроза подбиралась все ближе.

Я думала о Кореньке. Нашел ли он плащ, что я положила ему в рюкзак? Может, зря не сунула запасные кроссовки? Только бы он от восторга не объелся чего ни попадя. И не простудился, заснув с мокрыми волосами…

— Интересно, в горах тоже льет? — спросила я озабоченно.

— Слишком темно, чтобы разобрать, — отозвался Профессор, вглядываясь через очки в горизонт. — Хотя, возможно, мне пора сменить линзы…

— А разве молнии сверкают не за горами? — не унималась я.

— Да на что тебе сдались эти горы?

— Мой сын ушел в поход. Как раз в эти самые горы.

— Твой сын?

— Да, ему десять лет. Любит бейсбол, большой шалун… Вы прозвали его Кореньком. За то, что у него приплюснутая макушка…

Все это я объясняла ему уже в сотый, если не в тысячный раз. Но, помня обещание, данное Кореньку, делала все, чтобы Профессор не догадался, как же на самом деле мне это надоело.

— Так, значит, у тебя есть сын? Здорово! — сказал он. Лицо его сразу повеселело, как и при всяком упоминании о Кореньке. — Детский поход в горы — большое дело! И для здоровья, и для мира на земле…

Он откинулся в кресле, сладко потянулся. Его дыхание пахло дыней.

Молния прошила все небо, и громыхнуло куда сильнее прежнего. Ей не смогли помешать ни ночная мгла, ни проливной дождь, и после вспышки изломанный силуэт еще долго маячил перед глазами.

— Спорим, эта точно ударила в землю? — воскликнула я. Профессор ухмыльнулся, но ничего не ответил.

Половицы заливало дождем. Когда я подкатывала Профессору брючины, чтобы не намокли, он захихикал, а его бледные ноги задергались от щекотки.

— Молнии любят выбирать себе цели повыше. Так что в горах от них, конечно, опасностей больше, чем здесь… — сказал он. До этого момента я думала, что, как математик, он все-таки человек ученый и в тех же молниях должен разбираться куда лучше меня. Но, похоже, я ошибалась. — Видно, не зря сегодня первая звезда была такая размытая. Обычно это знак того, что погода скоро сойдет с ума…

Никакой математической логики в его прогнозах погоды я также не уловила. Но с каждой его репликой за окном все сильнее лило, все чаще сверкало, а гремело уже вообще без перерыва.

— Я беспокоюсь за Коренька, — сказала я.

— Кто-то уже писал, что беспокоиться — это главная родительская обязанность.

— Но что, если у него промокли все вещи? А ему там торчать еще четыре дня…

— Так это же просто душ. Солнышко выглянет — все и просохнет’.

— А если в него молния попадет?

— Вероятность весьма низка…

— Ну а вдруг? Шарахнет прямо по кепке с его «Тиграми»? У него ведь такая редкая приплюснутая голова! Как вы же и заметили, напоминает квадратный корень. А вдруг такая уникальная форма притягивает молнии?

— Ну что ты! Остроконечные головы рискуют больше, — рассудил Профессор. — Их куда легче перепутать с громоотводами.

Обычно Профессор беспокоился о Кореньке даже больше меня. Однако на сей раз взвалил на себя роль моего утешителя. Странное дело, подумала я: чем сильнее дул ветер, чем отчаяннее гнулись деревья и чем яростнее бушевала гроза, тем спокойней и тише становилось во флигеле. И тут я заметила, что в особняке на втором этаже загорелось окно.

— Без Коренька на сердце так пусто… — пробормотала я в никуда.

Но Профессор, похоже, принял эти слова за вопрос.

— Иными словами, у тебя на сердце — полный ноль? — уточнил он.

— Да… — кивнула я. — Выходит, что так.

— Человек, открывший для мира ноль, был большим молодцом, ты согласна?

— Как? Разве ноль не был известен… издревле?

— А что ты понимаешь под «издревле»?

— Ну, не знаю. Но по-моему, уже для первого человека нолей было на свете хоть отбавляй!

— То есть ты полагаешь, что ноль так и ждал людей, чтобы тут же — раз! — и явиться им, как какая-нибудь звездочка или цветок? Тебе стоит быть благодарнее к героям прогресса! Сама цифра ноль была изобретена далеко не сразу, путем долгих проб и горьких ошибок…

Выпрямившись в кресле, он почесал затылок.

— Так кто же это был, изобретатель ноля?

— Безвестный индийский математик. Это он вытащил из болота греческую математику, сочиненную в общественных банях, оживил древние теории и придумал новую Истину. Древние греки считали, что нет никакой нужды подсчитывать то, чего нет. Что само это «Му»[28] не выразить никакой цифрой. Но этот индийский муж взял несуществующее и заставил его существовать! Грандиозно, ты не находишь?

— О, да… — согласилась я. Хотя и не совсем понимала, как этот древний индиец связан с моими страхами за Коренька. Видимо, просто привыкла к тому, что, если Профессор считает что-либо грандиозным, значит, так оно и есть. — Получается, этот индийский сенсей открыл для нас новую страницу в записной книжке Бога?

— Именно так! — просиял Профессор. — Отличная формулировка. Должной благодарности недостает, но схвачено главное — важность его открытия для всей математики в целом… Вот, взгляни-ка сюда!

Он достал из кармана блокнот с карандашом. Великий момент, который я наблюдала так часто, но которым не уставала любоваться и в тысячный раз.

— Два этих числа мы различаем только благодаря нолю. — Он написал на страничке сперва 38, потом 308. И подчеркнул нолик дважды. — Число тридцать восемь состоит из трех десятков и восьми единиц. А триста восемь — из трех сотен и восьми единиц. Место для десятков у него свободное, о чем и сообщает этот ноль. Ты же это видишь?

— Ну да.

— А теперь представим, что в руках у нас линейка. Деревянная линейка в тридцать сантиметров длиной. Какую цифру мы видим первой справа?

— Ноль.

— Верно. И вот тут — еще одно приключение! Ноль у нас слева, так? С него вся линейка и начинается. Только приложи ее нолем к тому, что ты хочешь измерить, — и остальное она сделает сама. А вот начинайся она, скажем, с единицы — все было бы совсем не так просто. То есть ноль, помимо всего, еще и позволяет нам пользоваться линейкой…

Дождь все не утихал. Где-то вдалеке завыли сирены да тут же и потонули в раскатах грома.

— Но самое поразительное свойство ноля в том, что это не только знак, не только «подставка» для измерительных приборов, но еще и самое настоящее число! Единственное натуральное число меньше единицы… Появление среди чисел еще и ноля вовсе не нарушило их стройности и единства. Наоборот, ноль начал наводить среди них порядок, да еще какой! Вот представь: сидит на ветке птичка. Поет себе, заливается. Клювик красивый, узоры на крылышках. Но как только ты вздохнула — раз! — и нет больше птички! Ни тени ее, ни духу на веточке. Только пара высохших листиков подрагивает на ветру…

И Профессор указал на заросли за окном так, будто птичка и правда только что упорхнула. Темнота, мокрая от дождя, стала еще беспросветнее.

— Да, 1 - 1 = 0. Красивое уравнение, не находишь?

Он повернулся ко мне. За окном громыхнуло так, что вздрогнула земля. Свет в окошке особняка замигал и даже на пару секунд погас. Я вцепилась в рукав профессорского пиджака.

— Не волнуйся, — сказал он и коснулся моей руки. — Все будет хорошо. Квадратный корень — парень крепкий. Ему любое число по плечу!

Вернулся Коренёк в назначенный час, целый и невредимый. Привез Профессору подарок — фигурку спящего зайца, которую смастерил своими руками из прутиков и желудей. Профессор тут же поставил зайца на свой рабочий стол, прицепив к нему записку:

Подарок от √ (сына домработницы)

Я спросила у Коренька, не потрепала ли их гроза в первый же день похода. Оказалось, что на него не упало ни капли. Как потом выяснилось, единственным, что пострадало от той грозы, было старое дерево в садике храма неподалеку от жилища Профессора. Занавески и половицы, вымокшие в тот вечер, просохли уже к утру, и во флигель вернулись обычная жара и стрекотание цикад.

Голова Коренька была теперь сплошь забита «Тиграми». Похоже, он свято верил, что за четыре дня его отсутствия они выйдут на первое место. Но эти надежды рухнули: «Ласточкам», лидерам гонки, «Тигры» продули и опустились аж на четвертое.

— Вы что, не болели за них как следует, пока меня не было?!

— Ну конечно, болели! — поспешил Профессор рассеять его подозрения.

— Но вы даже не знаете, как включать радио!

— Твоя мама показала мне.

— Честно?!

— А как же! И настроила все так, чтоб было слышно.

— Ну, если просто сидеть и слушать, они не победят… — насупился Коренёк.

— О, несомненно! Поэтому мы болели изо всех сил. Я все время разговаривал с приемником. И в каждом иннинге умолял его, чтоб Энацу закончил страйкаутом! — убеждал его Профессор снова и снова.

Так мы вернулись к нашим вечерам с бейсбольными трансляциями.

Приемник стоял на посудном шкафу. С тех пор, как его починили в обмен на решение школьной задачки, работал исправно. А за то, что динамик иногда шелестел, мы винили только антенну на крыше флигеля.

До начала игры мы делали звук тише — так, чтобы его можно было принять за случайный шум от моей стряпни, рев мотоцикла за окном, бормотание Профессора или чих Коренька.

Только когда все вдруг замолкали, можно было разобрать, как играет музыка. Песни звучали самые разные, но все до одной — из таких старых времен, что даже я, как ни странно, названий не помню. Профессор, как и всегда, читал книгу в кресле-качалке. А Коренёк за столом, как водится, царапал что-то в тетрадке. Изначально тетрадь называлась «Кубические формы с целыми коэффициентами, № 11» — так было написано на обложке рукой Профессора, но перечеркнуто Кореньком; вместо этого там значилось «Хроники Тигров». Для сбора данных о любимой команде Профессор отдал ему свои старые тетради. Первые три страницы в каждой из них были исчирканы непонятными формулами, а дальше бежала статистическая белиберда вроде пропущенных ранов Накады или показателя отбитых подач Синдзё.

Я замешивала тесто. Мы решили испечь свежий хлеб, чтобы съесть его за ужином, еще горячий, с сыром, ветчиной или овощами, кому чего захочется. Солнце клонилось к закату, но жара еще не спала. Даже в распахнутое окно ветер заносил горячий воздух, словно кусты и деревья выдыхали весь накопленный за день зной. Цветы ипомеи в горшке, которые Коренёк притащил из школы, уже закрыли на ночь бутоны, но цикады, облепившие ствол самой высокой в саду павловнии, еще отдыхали перед вечерним концертом.