Невезение. Сентиментальная повесть

Объяснил ей, что кооперативная квартира до вхождения в наследственное пользование опечатана. Допускаю, что часть Дининого имущества разворована, но мебель на месте. Автомобиль в гараже, там все в порядке. Пусть приезжает, встречу и помогу всем, чем надо.

Памятник, мраморную белую плиту с изображением молодой женщины с девочкой, взял на себя. Недалеко находится массивный гранитный памятник бабе Нюре. За Динин с меня содрали три тысячи, но, думаю, стоять будет долго, сегодня это одно из украшений Центрального кладбища, сюда часто приходят люди. Добрая память!

Вообще-то, кладбища я не люблю, мне хватает городов живых, чтобы тянуться к городам мертвых. Хотя в свое время одно кладбище доставило мне немало приятных минут. Где тихо покоился один мой неизвестный благодетель.

Трудно назвать три года службы в армии лучшими в моей жизни, но уж худшими — язык не поворачивается. Призван был я в 1964 году, демобилизовался в 1967. Помню, как меня провожали в военкомат в день отъезда. За два дня до этого в армию ушел мой приятель Валера по прозвищу Китаец. Его он получил в пятом — шестом классе за то, что, выходя на улицу, любил громко хвастать:

— Видите, какие у меня красивые желтые ботинки? — Это китайские, батяня по случаю купил… — А брюки вельветовые — тоже китайские. Маманя с работы принесла… И фонарик, бьющий точным пучком — тоже китайский… И белая сорочка китайская… Все китайское!

То были времена, когда страна дружно распевала «русский с китайцем — братья навек!». Таким образом мой рыжий дружок с соседнего двора раз и навсегда стал Китайцем, и в минуты особого расположения мы называли его Дэном Сяо и Хер Чин Поцем, на что он никогда не обижался.

Накануне его отъезда мы пили с ним целую ночь у меня дома, понимая, что скоро уже не встретимся. Изредка заходила к нам сонная мама, волнующаяся, как бы чего не случилось с детками, решившими в знак дружбы освоить две бутылки водки. Напрасно. Одна у нас осталась целой и невредимой, её я заберу с собой в свой «сабельный поход».

Валера жил по-соседски. Его мать работала на почте, а отец — военный пенсионер, седой одноногий инвалид, давно и прочно пьющий человек. С детства помню, как он размашисто и резко передвигался на костылях с закатанной брючиной на левой отсутствующей ноге. Работал он в артели инвалидов. Бывал часто небрит, не очень опрятен, в общем, представлял собой неприглядное зрелище. Мой отец в те времена уже несколько лет жил в другой семье, вернулся только после моего возвращения из армии. И вы поймете, как мне было неловко, когда папа Китайца предложил провести меня в военкомат, мол, всех провожают папы и мамы, а ты пойдешь в некомплекте.

Посоветовался с мамой, она равнодушно бросила: — Хочет человек, пусть идет! Чувствовалось, что этот разговор ей неприятен.

Наутро Валерин отец нас удивил. Мы подошли к военкомату втроем: мама, я и пожилой подполковник на костылях, в наглаженной военной форме и с множеством наград. Тщательно выбритый и с резким запахом «Шипра». На призывников и снующих по двору работников военкомата эта живописная картина произвела впечатление. Они уважительно козыряли фронтовику, вынесли ему стул, окружили вниманием. Мне было приятно — такой батя! Наверное, поэтому меня назначили командиром отделения на время поездки. Я сдуру возгордился — знай наших!

Мама стояла, как лишняя на этом празднике войсковой жизни. Теперь я ее понимаю и жалею, сколь многого не доходило до меня в те годы.

Про своё армейское бытие я уже писал; со второго года служил в штабе, общался с интересными людьми, возможно, поэтому мне везло на всякие занятные эпизоды. Расскажу про такой.

Как-то командир меня спрашивает: — Чем занимаешься, Коркамов, после обеда?

Я был кодировщиком, свободного времени навалом, бодро отвечаю: — Чем надо, тем и займусь, товарищ полковник!

— Есть к тебе одно дело. Был у нас в части такой майор Тарасов, зам по тылу, хороший мужик, фронтовик, трудяга. Не повезло ему — рак мозга, сгорел в считанные месяцы. Осталась семья, жена и две дочки. Не захотели они в Армении жить, уехали на родину, в Саратов. Осталась могилка. В общем, дам я тебе точный адрес захоронения, возьми с собой кого-нибудь из приятелей, лопату, грабли, приведите ее в порядок.

Получаем инвентарь и идем с Валерой Мечиком, моим армейским приятелем, на кладбище, благо, оно находится в десяти минутах ходьбы от части. Могилу нашли быстро, неподалеку от входа. Жалкое зрелище, заросшая бурьяном, давно некрашеная оградка. Стали работать. Дело было летом, жара, сняли гимнастерки, хочется пить…

А рядом бурлит жизнь: там и там у могил группки людей — поминают своих близких. Выпивают, громкие разговоры темпераментных кавказцев. А мы в полном одиночестве, грустные, только пот блестит на взмыленных спинах…

И вот подходит к нам чернобородый мужик с соседней могилы, обращается:

— Ара! Кончай работать, папина могила — как новая, иди к нам, помянем русского офицера!

Переглянулись мы с Валерой, замялись, а он настаивает: — Давай, ребята, мы наших защитников уважаем, помянем и вашего, и нашего папу!

Оделись, прихватили с собой инвентарь, пошли. Нас расспросили, кто был покойный, кем служил, и подсовывают стаканы — Выпьем за вашего папу, пусть ему хорошо лежится в нашем Карастане!

На столике у могилы разложена такая еда… В армии мы такого никогда не видели, да и дома, правду говоря, тоже редко. Выпили раз и другой, смотрят на нас с расположением, подсовывают лучшие куски. В общем, попав часть, мы уже не ужинали, старались держаться на ногах ровно, отворачивались от офицеров, чтоб не глушить их знакомым запахом. Гостеприимные и щедрые люди живут в Армении!

Доложил командиру, что дело сделано, могила приведена в порядок. Вот только оградку бы надо еще подкрасить — напрочь заржавела…

Получаем на следующий день краску и кисти, и снова на кладбище. Стоим, красим, вокруг люди, но уже другие. И что вы думаете, не прошел и час, как к нам подходит немолодая супружеская пара и зовет к себе помянуть нашего папу…

Майора Тарасова мы с Валерой так полюбили, что решили взять над его могилой шефство, о чем я доложил командиру. Мол, надо прибирать могилку хотя бы раз в месяц. Он довольно посмотрел на меня и сказал: — Молодец, Коркамов, рад, что в тебе не ошибся. Объявляю Мечику и тебе благодарность, с увольнением на выходные в город.

— Уважаемый Иван Петрович Тарасов (1919–1965)! Спасибо Вам за то, что в течение почти двух лет Вы разнообразили наш с Валерой рацион, но поверьте, мы очень старались, чтоб Ваша могила была самой ухоженной! А перед демобилизацией я не забыл рассказать о Вас секретчику Коле Оленину и предложил принять эстафету любви и уважения к ушедшим. Командир одобрил мой выбор, и у могилы фронтовика появились новые достойные сыновья. Интересно, кто сейчас, через полвека, ухаживает за Вашей могилой? Так же тщательно и добросовестно, как мы когда-то?

Гл. 19

В школе ЧП: учитель физкультуры Коля Нечай ударил восьмиклассника. При всем классе отвесил такую пощечину, что через полчаса, когда мать избитого заходила с ним в мой кабинет, левая часть лица его катастрофически посинела. Что мне говорила мать про школу, учителей, учеников и даже меня, писать здесь не буду. Успокаивали её вдвоем с завучем — так и не успокоили. Она то орала, то плакала, битюг-сынуля отворачивал от меня свою темную ряшку. Распорядился вызвать виновника события, физкультурника. Пока он пришел, в кабинете появился еще один гость, статный мужчина в начальственном габардиновом плаще и фетровой шляпе, отец подбитого героя. Этот с места в карьер вынул блокнот и стал записывать, начиная с меня, имена и фамилии всех участников мордобития.

Коля Нечай пришел не один. У моего кабинета поднялся страшный шум и гам, явились невольные свидетели происшествия, восьмой А в полном составе. Было видно, что класс на стороне учителя. Ко мне пропустили щупленькую девочку с короткой прической, которая стала сбивчиво рассказывать, как преследует ее этот Руслан; прохода, буквально, не дает, а сегодня на переменке подложил ей в портфель, в пакет со спортивной формой, дохлую мышку, а она, переодеваясь, так испугалась… Ученики стали кричать, что она потеряла сознание и вызывали школьную медсестру, давали нашатырь. На урок девочка не пошла, а когда физрук стал разбираться, почему ее нет, ему рассказали, что произошло и указали на виновника происшествия. На слова учителя, что так поступать может только подонок, юный мерзавец не нашел ничего лучшего, как послать учителя в известном не только взрослым, но и детям, обидном направлении. После чего и последовала пощечина.

В общем, конфликт завершился тем, что габардиновый отец, оказавшийся мелким клерком райсовета, просил меня не ставить своего отпрыска на учет в детскую комнату милиции и не сообщать ему на работу, а мать обещала примерно наказать сына. Тем не менее, учителю пришлось сделать внушение о недопустимости рукоприкладства в стенах учебного заведения. Думаю, он немало приобрел в глазах своих учеников, в какой-то момент я ему даже позавидовал.

На том дело не кончилось. На следующий день в школу пришел папа девочки, панически боявшейся дохлых мышей. Оказывается, он во всем разобрался дома, а сюда явился лишь с одной целью: пожать руку физруку и, как он выразился, «посмотреть в глаза засранцу». Папа был председателем областной федерация бокса, бывшим чемпионом Украины, и физруку стоило больших трудов отговорить уважаемого гостя от профилактического осмотра бесстыжих глаз засранца.

Кстати, вопрос рукоприкладства в школе когда-то и для меня стоял достаточно остро.

За пару месяцев до окончания пединститута один солидный педагог, одаривавший меня своим приятельством, спросил, что я собираюсь делать дальше.

— Ты что, дурак — ехать на село?! — удивился он и устроил меня на полставки воспитателя в интернат, где директорствовал его старый приятель. На полставки нужно было работать одну неделю ежедневно по полтора часа, с подъема и до завтрака, а вторую — с четырех часов пополудни и до отбоя, 22.00 вечера.

Детки мне попались еще те, впрочем, какие вообще дети водятся в наших интернатах? Вели себя плохо, нервы горели так, что я уже стал подумывать об уходе подобру — поздорову. Но мне повезло: попалась в коллективе одна сердобольная дама, счастливая обладательница роскошного бюста необъятных размеров, тревожно привлекавшего мои стыдливые взоры. Впоследствии она сделает неплохую по местным меркам карьеру: от организатора внеклассной и внешкольной работы интерната — до многолетнего директора одной областной педагогической структуры, неплохо, правда?

Именно эта зрелая прелестница пожалела меня и молвила заветное словечко, с помощью которого можно всегда установить дисциплину:

— Чего ты с ними церемонишься, — сказала она, — бей по рылу — шелковыми станут, ты же мужчина!

И я послушал ее и дал раз, другой и третий — а четвертого уже не понадобилось: все у меня волшебным образом переменилось. Проблемы моей, как не бывало!