Все случилось летом

9

Все было летом… А лето прошло. По временам оно, правда, еще улыбалось устало, и тогда свинцовое небо понемногу очищалось, и в просветах туч светило солнце.

Хмурым, туманным утром Бернсон не спеша шагал на автобазу. Деревья вдоль дороги стояли притихшие. Было слышно, как с листа на лист стекают капли. Бернсону некуда было спешить. Он мог бы даже задержаться дома, да какая-то тяжесть лежала на сердце, и ему казалось, что на воле, за колючей проволокой забора, станет легче.

Бернсон рассеянно озирался по сторонам, словно там рассчитывал найти ответ своим мыслям. Он думал о Юстине, но мысли были путаные, несмелые, беспомощные. Казалось, ничего не произошло. Юстина сидела дома, никуда не выходила, ни с кем не встречалась, только… стала какой-то чужой. Спросишь что-нибудь — «да» или «нет», — и опять молчит. Он все испробовал, Даже посоветовал съездить куда-нибудь, хотя бы с тем же Каспаром. Но Юстина ничего не ответила — повернулась и ушла. И тогда он с ужасом понял, что ему не одолеть этой стены. Тут не помогут ни его кулаки, ни деньги, ни хитрость.

«Уйдет она, — думал Бернсон то растерянно, то с яростью, сознавая свое бессилие. — Уйдет и не вернется…» И он упрекал себя за то, что у него всего один ребенок, Юстина. Но тогда были тяжелые времена: война. Кругом гремели выстрелы. Никто не был уверен в завтрашнем дне…

А Юстина уйдет.

Бернсон остановился и поднял глаза к небу, будто испрашивал у него совета. Бог… Э-э, все это чепуха, нет никакого бога. Ни бог, ни черт не вернет ему дочери.

И, до боли сжав кулаки, Бернсон грубо выругался. Проклятая жизнь!

Позади послышались шаги. Его нагнал инженер Жак Япинь и пошел рядом с ним.

— Послушай, Бернсон, — сказал он, — знаешь, где твоя собака? Твой Джек?

Бернсон пожал плечами:

— Сбежала куда-то. Уж неделю как нет ее. Кормишь, кормишь, а потом возьмет и сбежит. Кто теперь доброе помнит.

— Пристрелили твоего Джека. Километрах в десяти отсюда. Колхозники за волка приняли.

Бернсон убавил шаг:

— Да ну! Неужели пристрелили? А жаль… Собаку-то можно купить. Щеночка. Надо будет завести. Вместо Джека.

— Щенков сейчас полно, — согласился Жак.

Только когда они вошли во двор, Жак осведомился о Юстине.

— Уезжает сегодня Юстина, — бросил Бернсон, не глядя на инженера.

На длинной лавке у сторожки, как стрижи на проводе, сидели рабочие и, попыхивая сигаретами, поджидали начала собрания — был понедельник. Изогнувшись, в сторожку пролез долговязый Жак Япинь. Язеп, навалившись на стол, с увлечением ковырял его остро отточенным карандашом, время от времени поглядывая в окно. Посреди дороги красовалась огромная лужа — ночью прошел сильный дождь.

Жак здорово изменился за последнее время. Целую неделю, видимо, не брился, у затасканного ватника оборвана верхняя пуговица, сапоги помятые, грязные. Понаблюдав за Язепом, он спросил с удивлением:

— Чего тычешь в стол карандашом? Сломается.

— Ну и крепкий же, черт, попался, — промолвил Язеп и опять посмотрел в окно. — Не ломается, хоть ты что с ним делай. Наверное, по спецзаказу изготовлен. Раньше сталь была такая, с золотой рыбкой. Может, видел?

Япинь пожал плечами и отошел в другой конец комнаты, где за большим столом, заваленным газетами и журналами, двое рабочих играли в шахматы.

— Да кто же так играет? — воскликнул Жак. — Ведь фигурки на темные клеточки ставят, а у вас наоборот.

— Отстань, — отозвался один из игроков. — Нам и так хорошо.

Никто здесь не желал иметь с ним дела, и Жак, напившись воды и сделав вид, что только для того и заходил, покинул сторожку. Во дворе он увидел ось вагонетки с парой колес. Интересно, как она сюда попала?

Жак толкнул ее ногой, попробовал поднять. Нелегко, конечно, но если поднатужиться… За ним с любопытством наблюдали. Подошел кто-то еще испробовать свои силы. И скоро собралась толпа, даже Язеп вышел из сторожки.

Сильнее всех оказался Бернсон. Тот больше всех выжал. Его рекорда никто не смог побить, и уж, конечно, не Япинь с своими диспетчерскими мускулами.

И тут во двор вкатила директорская «Победа». Притормозив у самой сторожки, Харис распахнул дверцу, но, изобразив на лице презрительную гримасу, остался в машине, будто специально приехал посмотреть на этот скучный спектакль.

— А, молочник прикатил! — крикнул кто-то. — Иди сюда, хлюпик, покажи, на что способен.

— Ему только кастрюльки таскать. Ну, чего морщишься?

— Ты только глянь — мягкий, круглый, ровно слива.

— Иди, иди, не бойся. Да смотри не надорвись. Вдохни поглубже, чтобы брюхо было тверже.

— Вы и в самом деле хотите тягаться со мной? — презрительно бросил Харис. — Что-то не видно среди вас соперников. Мелюзга. Сосунки несчастные. Просто жаль вас. Да я одним мизинцем подниму столько, сколько вы все вместе.

— Мальчик! — взревел Бернсон и с размаху грохнул себя кулаком в грудь. — Придержи язык!

Харис выскочил из машины. Толпа с готовностью расступилась. Все сгорали от любопытства поскорей увидеть, что же будет дальше. Давно, пожалуй, не слышалось столько смеха и шуток. Но Харису все нипочем. Подошел к штанге, нагнулся, приподнял слегка, будто приноравливаясь.

— Ага! — усмехнулся Бернсон. — Что, потяжелее ложки? Сразу не поднимешь!

Харис расправил плечи и презрительно смерил его с ног до головы. Потом не спеша снял пиджак и кинул его Бернсону.

— Подержи-ка!

Все так же неторопливо засучил рукава свежевыглаженной рубашки, согнул руку в локте, ощупал мускулы. Кто-то из толпы, не выдержав, захихикал.

И тут началось. Легко, будто играючи, подхватил Харис ось с колесами, поднял над головой, еще, еще, еще раз. Кто-то считал. Рекорд, установленный Бернсоном, был давно перекрыт, а Харис продолжал как ни в чем не бывало. И вдруг, когда штанга снова очутилась над головой, разжал кулаки… Зрители ахнули, да не тут-то было — слегка пригнувшись, Харис, как ловкий циркач, поймал ось и даже дал ей немного прокатиться по спине, потом опять вскинул над головой. И так несколько раз подряд, не переводя дыхания.

Кругом тишина. Только учащенное дыхание Хариса. Потом ухнула земля, ударившись о камень, звякнуло железо. Представление окончилось.

— Чего глаза таращишь — или язык отнялся? — отечески-добродушно сказал Харис, отбирая у Бернсона свой пиджак, а Бернсон по-прежнему стоял как истукан. — Отдай пиджак, говорю.

Больше Харис не произнес ни слова. Триумф был полный. Направляясь к машине, он достал из кармана вчетверо сложенный белоснежный платок и на ходу смахнул воображаемые соринки с пиджака. Выглядело это очень эффектно. Потом Харис сел в свою «Победу», развернулся и умчался за ворота на большой скорости. Вспорхнул голубой дымок, пахнуло бензином.

— Идем отсюда, — сказал Рейнис, беря Каспара за локоть. — Ловко он утер им нос!

— Здорово! Но как тут оказались колеса?

Рейнис огляделся, не подслушивает ли кто.

— Их сюда сам Харис вчера приволок. Вот шельмец. Знает, куда удочку закинуть.

В воздухе пахло осенью. Небо хмурое. Свинцовые облака, казалось, с трудом держались там, наверху, и в любую минуту готовы были пролиться ливнем. Директор был не в духе: дороги размокли, лесосеки в низинах затопило, с планом туго.

— Сегодня Юстина уезжает, — шепнул Рейнис. — Слышал, Бернсон говорил. Если Старик не затянет собрания, поспеем к рижскому поезду.

Это известие не удивило Каспара. У него было такое чувство, будто Юстина давным-давно уехала, может, с полгода назад. Память о ней пеплом покрылась, а под ним еще пылали угольки, и Каспар вспомнил про лежавшую в нагрудном кармане косынку — все, что у него осталось от Юстины. Еще хранил он память о ее губах, и всякий раз, вспоминая об этом, больно сжималось сердце. Как просто, сами того не ведая, они после поцелуя перешли на «ты». Короткое словцо, крепкими узами, казалось бы, связывает людей, однако и оно не всегда способно удержать.

Когда подъехали к железной дороге, переезд был закрыт. Напротив на платформе с узлами, чемоданами толпились пассажиры. Рейнис никак не мог отыскать среди них Юстину. Но Каспар сразу разглядел ее: изящная брюнетка в светлом плаще, с коричневой сумкой в руке прогуливалась вдоль платформы. Голова не покрыта, и ветер играл волосами. Каспару показалось, он видит ее нежные карие глаза.

Подошедший поезд загородил от них станцию. Рейнис вышел из машины.

— Она наверняка будет смотреть сюда. Выходи, Каспар, не мешкай!

Каспар спрыгнул на дорогу. Все-таки он волновался, комкал в руке косынку, чего-то ждал.

Поезд тронулся. В третьем вагоне опустилось окно, и в нем показалась Юстина. Увидав зеленый, забрызганный грязью грузовик, она радостно замахала. Рейнис в ответ замахал обеими руками, потом обернулся к Каспару, который стоял как вкопанный, вырвал у него розовую косынку и стал размахивать ею.

— До свидания! — кричал Рейнис.

Пополз черный дым, поезд скрылся за поворотом.

Сторож лениво поднимал шлагбаум. Путь был свободен, можно было ехать дальше.

— Откуда она у тебя? — спросил Рейнис, кивнув на косынку.

Каспар сидел за рулем, разговаривать было некогда: дорога ужасная, машина с трудом продвигалась вперед. В кузове со звоном прыгали неприбранные железки.

— Ты ничего не рассказываешь. Встречался с ней после поездки на электростанцию? А?

Каспар не ответил. Рейнис затянул песню, безбожно перевирая мотив. Каспар не просил его прекратить, тогда Рейнис сам замолчал и тяжко вздохнул при этом.

Прошло еще несколько дней, лето боролось с осенью. И как-то поутру земля была бела от инея, а под вечер листья на деревьях сразу пожелтели, стали осыпаться.

Рейнис получил письмо. Адрес на конверте был написан крупными, корявыми буквами, и он знал, что письмо начнется словами: «Здравствуй, сынок…»

Прочитав письмо, он уселся на скамейку перед конторой и задумался. Мимо проходили люди, он их не видел, подошла собака, положила морду ему на колени, он и этого не заметил, мысли его были далеко. Придя в себя, он вошел в контору и без стука раскрыл дверь директорского кабинета.

Старик сидел за письменным столом. Перед ним стопка бумаг, он брал их одну за другой и, не читая, подписывал, ставил печать.

— Ты? — сказал директор. — С чем пожаловал?

— Прошу освободить меня от работы.

Старик отодвинул от себя бумаги и поудобнее устроился в кресле, чтобы лучше видеть собеседника.

— На вот закури, — сказал он, доставая папиросы. — Перед решающим шагом всегда сначала надо закурить и хорошо подумать, иначе можно промахнуться.

Рейнис закурил.

— Садись, — сказал директор. — Теперь говори, что тебе у нас не нравится?

— Да не в этом дело… Мать письмо прислала. Болеет она. А дома никого нет — брат в школе, сестра в институте учится.

— И вся беда? Так вези сюда свою мамашу! Дадим вам отдельную комнату в общежитии, будет своя плита, где готовить. Дадим машины вещи перевезти. Сколько машин тебе надо? Две? Три?

— Мать не поедет. Никуда из своего дома она не поедет. У нее там… — Рейнис хотел еще много о чем рассказать, но нужные слова не приходили на ум.

— Сначала все хорошенько обдумай. Ну какие золотые горы ждут тебя в колхозе? А здесь тебе чем не жизнь? Зарабатываешь прилично. Раз в году месяц оплачиваемого отпуска. Спецодежду получаешь. Живешь в общежитии. На старости лет будешь иметь хорошую пенсию. Чего тебе еще? Пойдем, покажу эту комнату. Да ты кури, кури!