Все случилось летом

А Каспар тихо прикрыл дверь и надел на скобку замок, висевший тут же. Обратно шли, не соблюдая тишины, однако в сторожке не чувствовалось перемен.

— Завтра не оберешься разговоров! — весело сказала Юстина, когда они снова очутились в парке. — И все станут гадать, кто это натворил. Лет десять будут помнить. Так что мы, пожалуй, сделали доброе дело.

— Помнить-то будут, — согласился Каспар. — Есть над чем посмеяться. Не каждый день такое случается. Только я вот думаю, как он утром на волю выберется. Старуха сварит кофе, а мужа нет. Такой переполох поднимется. А сам постыдится звать на помощь. Как-никак сторож.

— И поделом ему, — неожиданно жестко сказала Юстина. — Разве так сторожат? Завел бы собаку. Злую овчарку. Тогда никто бы сюда не сунулся.

— Собака пригодилась бы, — не сразу отозвался Каспар и невольно вздрогнул, вспомнив громадного пса Бернсона, тенью скользившего вдоль забора, поблескивая глазами.

— Если бы вы знали, Каспар, как мне надоели эти собаки, дом и все, все надоело! — воскликнула Юстина. — Я ужасно устала, сдавая экзамены, тосковала по дому, думала — отдохну. Первая неделя прошла сносно, а потом… Потом стала ругать себя — зачем приехала. И вот теперь жду не дождусь, когда начнутся занятия. Такая кругом мелочность, серость, каждый только и думает, как бы побольше урвать, где бы скорей да полегче раздобыть эти жалкие копейки…

— Без копеек тоже нельзя, — пробормотал Каспар, удивляясь резкой перемене в ее настроении. Попробуй догадайся, что ей придет в голову через минуту. Может, она попросит луну с неба достать? Ради нее он на все готов. Но как можно говорить, что все надоело, в эту чудную ночь с ее пахучими цветами и притихшими деревьями?..

— А вы знаете, — сказал он, — это неплохо, когда копейки есть в кармане. Особенно, когда их много. Но для этого приходится работать, иначе их не будет. Но вы полюбуйтесь на свои чертоги, — разве здесь можно соскучиться? Вы собирались отсчитывать дни до миллиона. Я бы охотно составил вам компанию. И лет через тысячу здесь, на крутом берегу, стояли бы две огромные скалы, похожие на нас, и все бы дивились — откуда они? Может, нас перевезли бы в какой-нибудь музей.

— Вам хорошо смеяться, — сказала Юстина, не глядя на него. — Были бы на моем месте, рассуждали иначе.

— Не знаю, — ответил он. — Я сейчас подумал, как рассуждали бы вы на моем месте.

Каспар усмехнулся. Он представил Юстину в замасленной одежде, посреди грязной дороги, представил, как она залезает под машину с большим гаечным ключом в руке. Это было просто невероятно.

— У каждого свое место, — добавил он в раздумье, — я бы, пожалуй, не смог быть на вашем. Но мне нравится лес и луна. Это нравится и вам. Давайте постоим. Слушайте… Зашумели деревья, проснулся ветер, — значит, близок рассвет. А это — вы слышите? Речные дороги переговариваются. Что-то рассказывают, и всегда у них новый рассказ — летом один, весной и осенью другой. Бушует буря или хлещет дождь, но и тогда не прерывается древняя повесть. Слышите?

— Слышу, — не сразу ответила Юстина. Приоткрыв рот, смотрела она на Каспара, и в ее больших темных глазах было восхищение.

— Иногда я прихожу на берег Даугавы послушать шум порогов, и тогда мне кажется, будто я уже бывал здесь давным-давно, может, тысячу лет назад, но и тогда слышал не начало, а всего-навсего продолжение рассказа. И, наверное, то же будет с теми, кто придет сюда еще через тысячу лет.

Теперь они стояли на маленькой лужайке на окраине парка. С одной стороны поднималась темная стена стволов, с другой — на них падал серебристый свет луны, и далеко вглубь уходили лунные дорожки, терялись среди лип, дубов, кустарника.

— Каспар, здесь наша Лунная поляна… Каспар, поцелуй меня…

Ему показалось, будто он ослышался или уловил какой-то особенный, странный и далекий разговор воды с камнями. Лунная поляна? В самом деле, здесь была Лунная поляна.

— Поцелуй меня…

Это сказала Юстина. Не помня себя, он крепко обнял ее, и было так хорошо, и хотелось, чтобы это продолжалось вечно. Но Юстина выскользнула из его объятий, перебежала лужок и крикнула:

— Пошли к Даугаве. Пусть об этой ночи она расскажет тем, кто будет здесь после нас. Идем!

Они шагали навстречу луне, а за ними колыхались длинные черные тени. Широкая лента Даугавы вилась между лесистыми пригорками. Через реку тянулась беспокойная, вся в блестках лунная дорожка, исчезая в прибрежных камышах. И деревья на том берегу отбрасывали тени, но они обрывались, не достигнув середины. В окошке белого дома паромщика загорелся и тут же погас свет, — должно быть, ребенок во сне позвал мать. Луна в окружении фиолетовых тучек величаво скользила по безбрежным небесным просторам.

Внизу в сумраке смутно виднелось шоссе, вдалеке посверкивали фары машин — казалось, там ползают светлячки. Телеграфные столбы четко вырисовывались на фоне еще не угасшей зари; они уходили к горизонту и там исчезали, словно в воду канув.

— Лето проходит, Каспар, — сказала Юстина. — Так и жизнь пройдет, без особой спешки, но и без возврата. А странно: человек рождается, чтобы умереть. И каждая новая жизнь несет в себе крупицу тлена. Ты никогда не размышлял об этом?

Юстина опустилась на большой валун у самого обрыва, а Каспар сел рядом. Внизу проехали машины, и освещенная фарами дорога стала похожа на взбаламученную волнами реку. Разбуженная шумом, проснулась какая-то птица, прожужжал одинокий жук.

— Нет, — ответил Каспар, — не приходилось. Все время работа, учеба…

— Надо спешить жить. Когда я была маленькой, годы тянулись так медленно, а теперь не успеешь оглянуться — месяц пролетел. И такая обида — проторчать тут целое лето. Эх, нам бы пару лихих скакунов! Понеслись бы с тобой, только ветер свистел в ушах!

— Это не так просто. Особенно без седел. Однажды, еще мальчишкой, посадил меня хозяин на лошадь, велел ехать на луга — километров десять, а то и побольше. Потом я целую неделю едва волочил ноги.

Юстина потупилась. Подняв с земли камень, швырнула его с кручи. Он покатился, гремя и подпрыгивая, и смолк где-то в кустах.

— Ты прав, — сказала она. — Опять ты прав.

— Почему — опять?

Юстина не ответила.

— Что завтра собираешься делать? — спросила она, помолчав.

— Завтра? — переспросил Каспар и улыбнулся. — То есть сегодня. Сегодня мы с Рейнисом никуда не поедем. Будем в мастерской ремонтировать трактор.

— И так каждый день?

— Да нет, почему… Опять куда-нибудь поедем.

— Я не об этом. У тебя неблагодарная и грязная работа. И на всю жизнь. Разве не ужасно?

— И такую работу кто-то должен делать. Не я, так другой. Без этого нельзя.

— А я бы не смогла. Я бы не вынесла.

— Это только кажется. У меня так было с учебой. Бывало, смотрел и удивлялся, как люди могут корпеть над книгами. Потом пошел в армию, там определили в автошколу. Брали таких, кто мало-мальски разбирался в технике. А я до службы с тракторами дело имел. В школе впервые почувствовал, что такое книги, учеба. Ну, а демобилизовался, поступил сюда. Зазвал меня к себе инженер Цирит и говорит: «Раз лесником заделался, лесной техникум надо кончать. Заочно, разумеется». И убеждал, пока не убедил. Помогал, объяснял, когда нужно, поругивал. Всякое бывало. Золотой человек. Такие люди мир красят… честное слово.

— Просто мастерской нужны специалисты, иначе им плана не выполнить, вот он и носится с тобой. Не будь наивным, Каспар. Ну, скажи, с какой стати ему о тебе беспокоиться? А в общем-то, конечно… получишься, получишь повышение, по крайней мере избавишься от черной работы.

Каспар попытался заглянуть ей в глаза, но Юстина, перебирая камешки, задумчиво смотрела на реку. Опять его поразила жесткая, знакомая интонация. Каспар мучительно старался припомнить… Да ведь это же Бернсон! Его манера. Открытие было неожиданное и неприятное. «Кто же ты на самом деле? — раздумывал Каспар. — Отчего я никак тебя не пойму? Отчего ты все дальше и дальше от меня уходишь? Чем больше мы вместе, тем больше отдаляешься. Отчего все не так, как вначале, когда ты пела свою песню без слов?»

— Скоро придет осень, а с нею грязь, — сказала Юстина.

— Да, — согласился Каспар. — Если наш настенный календарь не врет, оно так.

В нем проснулось что-то вроде досады, упрямства, желания немного осадить Юстину, ее самоуверенность задела Каспара за живое.

— По грязи мы как по маслу катим. А завязнешь, шагай за трактором — хорошо, если километра два-три. Иногда трактора не окажется, тогда всю ночь кукуем на дороге, пока кто-нибудь не вызволит.

— Да… Ну, а зимой?

— Зимой полегче. Тут не завязнешь, а из сугробов всегда можно выбраться. Зато железо холодное, а машины все равно ломаются, и в перчатках к ним не подступишься. Извольте голыми руками. Бывает, кожа, точно береста, с пальцев сходит. А еще этиловый спирт — штука ядовитая. И его порой приходится глотнуть — ничего не поделаешь, церемониться некогда. В лесу всякое бывает.

Юстина опять швырнула камень — вниз, на дорогу, и он мягко шлепнулся в песок. «И зачем я все это рассказываю?» — подумал Каспар, чувствуя, что произошло что-то такое, чего никак уж не поправить. Он пожалел, что начался этот разговор, но что сказано, то сказано, не зачеркнешь, не уничтожишь. Предчувствие говорило, конец близок, конец всему, и он хотел предотвратить его, сделать что-то такое, чтобы опять стало хорошо. Ведь вокруг все было, как прежде, — светила луна, шумели пороги, через реку тянулись тени. Только на горизонте, где догорал вчерашний закат, небо насупилось, будто в ожидании ненастья, а на востоке занимался новый день, и верхушки елей казались вырезанными из черной бумаги и наклеенными на край неба.

— Юстина! — тихо позвал он и протянул к ней руку. — Юстина…

Она встала, одернула жакет, пригладила волосы.

— Мне пора, — сказала. — Нет, нет, — поспешила добавить, — одна дойду.

Сделав несколько шагов, она обернулась. Посмотрела туда, где занимался новый день.

— Когда увидела тебя впервые, ты показался мне необычным… Не таким, как все. Но, видно, я ошиблась. Не сердись, Каспар. Ты хороший. Но… лучше нам расстаться. До свидания.

Она отошла. И снова вернулась.

— Когда я буду уезжать, помаши мне на прощанье этой косынкой. — И, сняв с себя полоску легкой розовой ткани, протянула ее Каспару. — Я буду смотреть в окно. И буду знать, что ты еще помнишь обо мне. Это прекрасно. Знать человека короткий миг, а помнить об этом всю жизнь…

Каспар пытался услышать звук ее шагов, но Юстина ушла тихо, даже веточка не хрустнула под ногами. Лесной замок безмолвствовал, погружаясь во мрак, — месяц снова заволакивали фиолетовые тучи. Каспар посмотрел на косынку, скомкал ее и с размаху кинул в черную пропасть. Но она расправилась на лету и, подхваченная предрассветным ветерком, приземлилась тут же, поблизости.

Каспар присел на камень, на тот самый, где сидела Юстина, и закрыл лицо ладонями.

Ночь отступала, бледнели тени, обретали свои краски деревья, вода, дорога, дома. В прибрежном кустарнике несмело вскрикнула птица, на траве, на листьях сверкнули росинки — слезы уходящей ночи. Стало прохладно, одежда была влажной, а ветер крепчал. Только теперь Каспар почувствовал усталость… Он с трудом поднялся и хотел уж было уйти, но тут его взгляд упал на косынку, распластавшуюся на траве. Оставить? Днем придут экскурсанты, может, затопчут, или поднимет какая-нибудь конторщица и будет расхаживать в ней, напоминая Каспару про эту ночь, про человека, который был когда-то близок… Зачем? Пускай останется у него.