Все случилось летом

7

— Такой маленький лужок у дороги — да ты знаешь, сколько раз мимо ездил. Не сказать, чтоб много было сена, стожков пять или шесть, в общем, хороший воз наберется. Так вот, притормозил он там машину, уж не знаю зачем — то ли воды зачерпнуть, в радиатор долить, то ли что еще… Только тут, как на грех, новая учительница на велосипеде проезжала. Он, значит, шутки ради сначала и спроси ее, не нужно ли ей сено, дешево продаст. Учительница, конечно, рада-радешенька. Как не нужно! Ну, и тут же ударили по рукам. Заплатила ему деньги. Бернсон укатил. А учительница раздобыла лошадь, собралась вечером сено везти домой. Нагрузила воз, вдруг бегут колхозники: как смеешь колхозное добро разворовывать, не стыдно, а еще интеллигентный человек. И такой тут тарарам поднялся, упаси господи! Один орет, другой вопит. Откуда ни возьмись уполномоченный милиции. Разобрался и вместе с учительницей к Бернсону. Сразу смекнул, где искать виновного. А Бернсон пожимает плечами: «Милая дамочка, я вас в первый раз вижу. Натворили дел, но при чем тут я? Знать не знаю никакого сена — не покупал, не продавал. А будете и дальше приставать, я на вас в суд подам за клевету». Ну что с ним поделаешь? Так ни с чем и уехали. Он им даже кукиш на прощанье показал. А как же — свидетелей нет. Никто ничего не видел.

Язеп беззвучно смеялся, покрякивая. Потом, смахнув набежавшую слезу, проговорил:

— Ну и гусь! Он из-за денег готов у человека глаз вырвать.

Эту историю Каспар слышал уже не раз, да пускай себе Язеп рассказывает, если ему доставляет удовольствие. Соскучился по разговору, всегда один. Однако мысли Каспара витали далеко от Бернсона и сена. Много дней прошло с тех пор, как они вернулись с электростанции, а он больше не виделся с Юстиной. Тогда по дороге домой она была невеселая, на прощание протянула руку и, не сказав ни слова, скрылась за калиткой. Может, она той ночью просто плохо выспалась? Или намокла под дождем, а в машине прохладно…

Сейчас он сидел в комнате вдвоем с Язепом. Харис где-то на задворках, окруженный ребятней, поднимал колеса вагонетки. Рейнис ушел со своим маленьким Ломоносовым. Наверное, сидят в какой-нибудь машине и Рейнис объясняет мальчугану назначение каждого прибора.

— Да-а, и был у него, значит, велосипед, один-единственный на всю округу, — продолжал тем временем Язеп уже другой рассказ, начало которого Каспар прослушал. — Как куда ехать, берет мешок на случай аварии. Чуть что, отвинтил колеса, в мешок за спину, — и домой пешедралом. Тогда во всей волости никто не знал, как этот велосипед починить. Сложной машиной считался. Да-а.

«Что, если отправиться сейчас на берег Даугавы, — думал Каспар, — и медленно пройти весь путь до эстрады, как тогда… Может, все опять повторится — будет Юстина, и песня без слов, и тихий, ласковый вечер. Что, если… Ничем ведь не рискую, абсолютно ничем. Не встречу Юстину — вернусь домой и сяду за книги».

— Куда ты? — спросил Язеп, прерывая рассказ.

— Прогуляюсь немного, — ответил Каспар.

— Дело хорошее, — огорченно протянул Язеп. — Ступай.

Солнце опустилось совсем низко, и его почти закрыла ветка липы. Вечер присмирел в ожидании заката. По двору прошла жена директора, на плече у нее висело коромысло с пустыми ведрами. На пороге склада сидел старик в рубашке и точил пилу — чир, чир. Позади дома звенели голоса — там тренировался Харис.

«К эстраде можно пройти по тропинке, через старый парк. Но это не та дорога. По ней я тогда возвращался домой. Так я, пожалуй, не встречу Юстину», — думал Каспар.

Он пошел по шоссе. Шел и удивлялся, как он мог раньше говорить с друзьями о Юстине, даже обсуждать с Рейнисом ее внешность. А теперь…

Лопухи вдоль дороги, недавно омытые дождем, опять покрылись серым слоем пыли. Машины снуют от зари до зари, перемалывая в порошок гравий, и пыль обволакивает все, что попадется на пути. Но в долину Даугавы ей доступа нет. Просторная, благоуханная долина раскинулась по обе стороны реки и в этот вечерний час светилась спокойными красками. Издали казалось, будто Даугава остановилась отдохнуть после дальней дороги, но такой смирной и безропотной она только прикидывалась. От порогов доносился приглушенный рокот.

Сгорбленная старушка, опираясь на палку, плелась за овцами к двум серым домикам, прилепившимся к самой круче, точно ласточкины гнезда. Домики по самую крышу утопали в яблонях. С того берега отчалил паром — две черные лодки с желтым дощатым настилом и голубыми перилами. На нем — женщина, державшая лошадь за узду, мужчина с мотоциклом и парень с гармошкой. Когда паром причалил, мотоцикл и повозка уехали. Паромщик закурил, облокотившись на перила и поглядывая в воду. Парень с гармошкой прошелся по берегу, присел под кустом ивы и заиграл. Он безбожно фальшивил, не мог взять ни единой верной ноты, что его, видно, не смущало.

«Опять завелся, — подумал Каспар, подходя к реке. — Как это люди берутся за то, что им заведомо не по плечу? И отчего горе-музыкант повадился на наш берег? Наверно, на своем его уже не переносят — вот в чем дело. А он знай себе наяривает…»

И вдруг промелькнула мысль: «А может, и я взял неверную ноту? Наверное, так оно и есть… Чем только все это кончится?»

Теперь Каспар по-иному, сочувственно посмотрел на неутомимого музыканта. «Он играет, и я пойду». Но, приняв такое решение, он не торопился. Зачем? Лучше продлить радостное ожидание, чем поспешить и обнаружить пустую эстраду. Юстины не будет, все это дурачество.

Солнце село, и сразу же с противоположной стороны, из-за леса, выглянул месяц, бледный, неказистый, с перебитым носом. Но у невзрачного светила нашлось достаточно сил перебросить с того берега до середины Даугавы мост, где он, волнистый и таинственный, обрывался, будто у строителей не хватило материала для завершения постройки.

Паромщик, перехватывая трос, поплыл к середине реки и постепенно растворился в сумерках у другого берега. Теперь и Каспар решил не медлить. Шагая, он думал о парне, который остался на этом берегу, — как тот вернется домой? Может, на лодке? А может, своей игрой он зазывал кого-то, для чего и переехал сюда.

Тропинка вела вдоль берега, взбиралась наверх. Та самая тропинка, по которой он тогда поднимался. Но теперь казалось, деревья стояли теснее, и редко-редко сквозь них пробивался свет луны. Каспар шел и твердил про себя: «Юстины не будет, Юстины не будет…» Так оно спокойнее. Если не встретит, скажет себе: «Я знал. И вообще я не думал встречаться с Юстиной, просто вышел проветриться».

Впереди показалась лужайка, серебристый свет, словно звездная пыль, освещал ее; хотелось протянуть руку, поймать этот свет на ладонь. Похорошевший месяц взобрался довольно высоко и стоял на страже ночи, маслянисто-желтый, улыбчивый и беспечный.

Серый угол эстрады, ряды скамеек, дощатый пол, поделенный наискось тенью и светом. Каспар закрыл разгоряченное лицо руками. Взглянул еще раз. На границе света и тени, в полумраке, обхватив руками колени и наклонив голову, сидела девушка. Она казалась привидением — вот-вот растает, стоит произнести слово. Но это была Юстина, только Юстина, и никто другой. Он подошел ближе и позвал ее.

Юстина вздрогнула, встала и, сделав несколько шагов в его сторону, легко спрыгнула с эстрады.

— Я знал, что встречу вас здесь, — сказал он, пьянея и забывая обо всем.

Юстина слабо улыбнулась, но было видно, что и она ему рада.

— Наверное, песню хотите послушать?

— Да, и песню тоже. Она мне повсюду слышится: в небе, в шелесте листьев и вообще…

— На этот раз хочу послушать вашу песню, — отшутилась она и тут же сказала серьезно: — Вы никогда не пытались, глядя на деревья, на луга, на Даугаву, тихонько напевать про себя? Слова не имеют значения, была бы мелодия.

— Нет, не пробовал.

— А я часто так делаю. И, знаете, тогда вдвойне воспринимаешь красоту, потому что не просто видишь ее, а как бы осязаешь. Это так интересно! Чем не рацпредложение? Можете повесить мою фотографию на доску Почета.

— Да, да, — сказал Каспар и замурлыкал, как бы начиная песню. — Видите, у меня не получается. А когда вы поете, я могу слушать часами. Вот тогда я по-настоящему чувствую красоту.

Юстина погрозила ему пальцем, потом, укрывшись в тени дуба, огляделась вокруг себя.

— Какой вечер… Так и кажется, будто время остановилось и слушает голос вечности. Сидеть бы здесь, отсчитывая годы. Насчитать миллион таких вот вечеров, а потом самой превратиться в прибрежную скалу. Или нет, я хотела бы быть лесной королевой, а это был бы мой замок, я принимала бы в нем гостей. Смотрите, сколько тут дверей, — входите, они все открыты.

Месяц настелил меж деревьев узкие причудливые дорожки, раскатал лунные ковры. Одни двери распахнуты, другие все еще запечатаны тьмой. И Юстина вошла в свои покои, где стенами служили стволы могучих лип и дубов, а сводами — густая сень ветвей. Каспар следовал за ней. Одна комната сменяла другую, из тесных коридоров они переходили в просторные залы, и тогда Каспар шел рядом с Юстиной. Потом они опять вступали в темные, таинственные лабиринты, такие узкие, что прохладные от росы листья ласкали их руки, лица, грудь. Юстина шла впереди, это был ее дворец, и она показывала дорогу.

Вскоре они очутились на окраине парка, за ним начинался колхозный фруктовый сад, еще дальше смутно проступали кроны старых лип, тех самых, что росли вокруг дома Каспара. Сам же дом в лунном свете был нем и тих, как покинутый корабль, ни в одном окне не мерцал огонек, все уснули, околдованные королевой и волшебницей Юстиной.

— Вот из этого окна, — прошептала она, — видно соседнее королевство, но вход в него охраняет страшный дракон. Сейчас мы отправимся туда и упрячем дракона в пещеру. Хорошо?

Каспар еще раз глянул в просвет между ветвей и попытался увидеть там ужасного дракона. Но в саду была лишь дощатая сторожка. А Юстина уже махала ему из сада и нашептывала:

— Запрем дверь. Сторож, конечно, спит без задних ног.

Каспар медлил. Было ясно, что Юстину одолела жажда приключений и она, пожалуй, без его помощи сделает то, что задумала.

— А может, вы боитесь? — разочарованно протянула Юстина, и Каспар почувствовал, как в ее глазах потускнело очарование вечера. Наверное, ей уже казалось, что она не в сказочном замке, а в старом, запущенном парке.

— Я не боюсь, — ответил Каспар. — Просто не понимаю, к чему это.

— Да, вы правы. Это ни к чему.

«А вдруг она подумает, что я в самом деле боюсь, — мелькнула у него мысль. — И как она переменилась».

И тогда, не сказав ни слова, он побрел по картофельным грядкам, тянувшимся вдоль яблонь. Юстина шла за ним следом, и опять она была королевой, теперь бы Каспар смог не только запереть сторожку, но и самого сторожа поставить вниз головой.

Чем ближе они подходили к сторожке, тем вкрадчивей становились их шаги. Юстина то и дело хватала Каспара за руку, они замирали и слушали. Все было тихо. Дверь слегка приоткрыта, но что внутри, не видно — темень. И все же… Совсем отчетливо донесся тягучий, раскатистый храп. Юстина отпустила руку Каспара и, закрыв рот ладонью, давилась от смеха. Казалось, еще немного, и она всполошит всю округу.