Живущие во льдах

ЖАР-ПТИЦА СЕВЕРА

«Вернутся или бросят гнездо?»

Время тянется медленно. Под парусиновой крышей палатки вскоре становится жарко и душно, как в бане. Шею, лоб, руки нещадно едят комары, и видно, что все новые полчища их просачиваются «с воли» сквозь окошко и неплотно застегнутые полы. Зато внизу как в холодильнике. Ноги в резиновых сапогах по щиколотку вязнут в напитанном водой мху, скользят по льду — поверхности той самой мерзлоты, которой, верно, не суждено растаять и до скончания века.

Вокруг — бескрайнее болото с лужами, мочажинами и небольшими озерками, подернутое рыжеватой щетиной осоки. Для моей палатки нашлась здесь только эта, условно сухая кочка. В ближайших окрестностях есть еще кочка — от меня до нее метров пять-шесть. Она посуше, но это место уже занято. На нем устроила гнездо пара розовых чаек.

Увидеть эту редкую птицу, а тем более ее гнездо мечтают многие орнитологи. Встретить ее было и моей давней мечтой. И вот теперь мечта осуществилась. Произошло это в низовьях сибирской реки Яны в двадцатых числах июня 1972 года.

Гнездо передо мной как на ладони. Сооружено оно очень незамысловато. Это всего лишь небольшое углубление, вытоптанное птицами в мягком, податливом моховом ковре. На скудной подстилке из сухих листиков ив и прошлогодних стеблей осок лежат два бурых с коричневыми пятнами яйца. Стоит мне лишь ненадолго отвести взгляд в сторону, и гнездо сразу теряется — настолько оно незаметно на фоне замшелой кочки. Потом долго приходится шарить глазами, чтобы обнаружить его вновь.

Хозяйка гнезда появилась неожиданно. Птица подлетела откуда-то сбоку, низом и, легко опустившись на гнездо, прикрыла собой яйца. Выросшая рядом палатка, шорох в ней, блеск выглядывающего из окошка объектива настораживают птицу, и она какое-то время с подозрением смотрит в мою сторону, но постепенно успокаивается и поворачивается ко мне боком. Первая встреча, пожалуй, разочаровывает. Моя соседка сидит, вытянув вверх шею, совершенно недвижимо и молча. Низкое полуночное солнце вырисовывает силуэт птицы в общем обычной чаячьей конфигурации и окраски — со светлой грудью и головой, серовато-сизыми спиной и крыльями. Принадлежность ее к виду розовых чаек выдает лишь узкая темная полоска, ожерельем проходящая по шее.

Вдосталь поснимав птицу, израсходовав не одну кассету пленки, и цветной, и черно-белой, я решил перекусить. Из принесенных с собой щепок развел здесь же, в палатке, небольшой костер, задыхаясь от дыма, вскипятил чай, благо котелок воды без труда удалось нацедить из «подножного» мха. Затем занялся записями в полевом дневнике. Когда со всем этим было покончено, я приоткрыл окошко и, взглянув на соседку, обомлел — настолько она преобразилась! В ее оперении вспыхнул розовый цвет — яркий, но какой-то необыкновенно нежный. Порозовели грудь, шея, голова чайки, ожерелье на шее стало бархатисто-черным, вокруг карих глаз появились изящные кораллово-красные кольца. Передо мной была теперь поистине сказочная жар-птица. Немного поодаль от гнезда стояла еще одна птица, по-видимому самец. Его оперение отличалось особенно яркой окраской.

Чайки в этот миг были несказанно хороши. Трудно объяснить, в чем заключался секрет этого чуда. То ли его сотворило солнце: оно заметно поднялось, переместилось на небосклоне, и я увидел птиц иначе освещенными, на этот раз — в отраженном свете. То ли виноват был туман, мохнатые клочья которого ползли в то утро низко над тундрой, оттеняли и усиливали розовый цвет в птичьем оперении. Возможно, сказывалась и особая сила первого впечатления. Все может быть, однако такими празднично-нарядными своих соседей я уже больше не видел, хотя и провел в их обществе несколько суток.

Тут мне вспомнилось, что по-якутски розовая чайка зовется «чэкэ» (красивая, прекрасная), что в старину перьями именно этих птиц якуты украшали свои стрелы, что на родине розовых чаек сложены связанные с ними поэтические легенды и предания. Потом уже я прочитал записанное орнитологом и натуралистом В. Яхонтовым одно из таких преданий. Вот оно: «В одном стойбище жили молодые, красивые девушки. Они веселились, радовались солнцу и воде и не знали горя. Лишь одно смущало юные души: они считали себя недостаточно красивыми, и им хотелось стать еще прекраснее.

Девушки обратились за советом к старой шаманке. Злая ведунья Мэнэрик, завидовавшая молодости, решила погубить их. Вкрадчивым шепотом она начала поучать: «Зимой, в самые лютые морозы, когда на реке стынут наледи и лопается от натуги лед, ступайте и выкупайтесь в розовой воде, вытекающей из трещины. Тогда ваши лица станут румяными, и вы станете еще прекраснее».

Неопытные девушки поверили старухе. Им так хотелось быть прекраснее всех!

И вот затрещали морозы, и реку сковало льдом. Потом появилась огромная наледь; выжатая снизу-напором воды, она вздыбилась большим курганом и q гулким треском лопнула. Из трещины полилась вода., И тогда девушки пошли и, храбро спрыгнув в зияющий провал, окунулись в ледяную воду. Холодное багровое солнце, стоявшее у самого края земли, окрасило все в розовый цвет. Бедняжки закоченели и погибли. А их души поднялись в небо и в виде розовых чаек полетели к морю… С тех пор ежегодно они сюда возвращаются и с тревожными криком «тэкэ, тэкэ, тэкэ» летают над озерами. Жалуются, что погубила их красота…»

Днем птицы уже не обращали на мою засаду никакого внимания и без помех занимались своими делами. Яйца насиживали по очереди то самец, то самка. Иногда обе птицы покидали гнездо, но вели за ним пристальное наблюдение. Они яростно бросались навстречу пролетавшим мимо большим и грузным чайкам-бургомистрам и, успешно защитив свой доли садились на кочку и долго еще тараторили визгливой) скороговоркой: «тэкэ-тэкэ-тэкэ», будто обсуждали перипетии происшедшей схватки. Несмотря на свои небольшие размеры и вроде бы сугубо миролюбивую внешность, они оказались отчаянными драчунами и изгоняли из своих владений не только хищников, но и любых птиц средних или крупных размеров. Была изгнана даже гага-гребенушка, присевшая на лужу невдалеке от чаячьего гнезда, хотя ее мирные нрав и намерения не вызывали сомнений.

Кормились чайки рядом с гнездом: расхаживали по сырому мху и что-то выбирали из него или разыскивали корм в воде, перелетая с одной лужи на другую. Нередко они высматривали добычу в воздухе. Быстро трепеща крыльями, чайка зависала на одном месте и, прицелившись, падала в воду, чтобы схватить какую-то живность. В это время можно было рассмотреть, что хвост ее формой похож на ромб (это тоже отличительная особенность вида), а лапы киноварно-красного цвета.

Вообще мои соседи были большими домоседами. Если не возникал «пограничный конфликт», они словно прилагали все усилия к тому, чтобы остаться незаметными, не обратить на себя внимания. Свободная от насиживания птица большую часть времени ходила поблизости пешком или плавала. Если она и поднималась в воздух, то летала низко над тундрой в пределах все тех же десятков квадратных метров болота, прилегающих к кочке с гнездом. Птицы не отличались и особой крикливостью: несмотря на то что мы были ближайшими соседями, их голоса обычно едва-едва доносились до меня.

Теперь можно было понять, почему трудно найти гнездо розовых чаек, почему на их родине даже охотники, хотя они и видят птиц во время пролета, как правило, ничего не могут сказать о птичьих гнездовьях.

Конечно, помогают им скрываться и болота, на которых они селятся. Идти по такому болоту тяжело, а рассчитывать на стоящую дичь — гуся, утку или куропатку — охотнику здесь не приходится.

К исходу дня похолодало, вперемешку с моросью пошел снег. Насиживающая самка (по-видимому, на ее долю вообще приходились ночные вахты) почти не вставала с гнезда. Чаще обычного рядом с ней появлялся самец, каждый раз сопровождавший свой прилет особыми звуками, похожими на голубиное воркованье. В целом «фраза», которую он произносил, имела вопросительную интонацию; было похоже, что он спрашивал у подруги: «Что новенького?»

Ночь я продрожал на надувном матрасе, тщетно пытаясь целиком укрыться своей короткой курткой, натягивая ее то на ноги, то на голову и то и дело просыпаясь. Вопрос «Что новенького?» доносился до меня всю ночь. Как выяснилось утром, вопрос не был праздным. У четы чаек оказались новости, и немалые. Выйдя из палатки и вспугнув этим птиц с гнезда, я обнаружил в нем уже не яйца, а двух птенцов. Они только-только расстались со скорлупой и выглядели пока уродливо-головастыми, покрывающий их сырой пух топорщился сосульками. Хотя выглянуло солнце, заметно еще не потеплело, выпавший ночью снег не стаял. Новорожденные, лишенные родительского тепла, мерзли, и их немощные тельца сотрясала частая дрожь. Чтобы дать чайкам возможность вернуться к птенцам, я снова забрался в палатку. Родители явились немедленно, и мелькнувшая было у меня тревога за судьбу птенцов тут же исчезла. Какая-либо из чаек согревала их теперь непрерывно. Вторая птица часто наведывалась, но, как мне показалось, о новостях больше уже не спрашивала.

В середине дня я снова подошел к гнезду. Чайчата подсохли, их густой шелковистый пух выпрямился, и они поэтому выглядели сильно подросшими. Их серовато-бурый наряд с крупными коричневыми пятнами, разбросанными по спине и голове, так же как и окраска яиц, удивительно сливался с окраской моховой; кочки. Они стали гораздо самостоятельнее. Один из птенцов, видимо уловив тревожные нотки в криках кружащихся надо мной родителей, довольно уверенно дошагал до ближайшей лужи и, доплыв до куртинки осоки, затаился в ней.

Следующий день в общем не принес каких-либо новых наблюдений. Родители все еще не начинали кормить молодых (первые дни они живут за счет запасов желтка, который выносят из яйца в так называемом желточном пузыре). Взрослые птицы стали относиться ко мне с большим доверием и, сидя на? гнезде, подпускали к себе на два-три шага. Меньше всего птицы тревожились, когда я опускался перед ними на корточки. Птенцы, однако, доверия ко мне не питали. Стоило мне вспугнуть с гнезда кого-либо из родителей, как пуховички тут же кидались в воду и скрывались в осоковых дебрях.

Тревожу птиц в последний раз. Время, отведенное на знакомство с чайками, истекло, и я теперь снимал палатку, укладывал в рюкзак имущество, чтобы отправиться через болото в обратный путь.

Удачи, вам, жар-птицы!

Мало кому из полярных исследователей успех сопутствовал так, как Джемсу Кларку Россу — племяннику известного арктического мореплавателя Джона Росса (больше известного как сэр Росс-старший). Джемсу суждено было открыть оба магнитных полюса и прославиться другими важными открытиями как в северных, так и в южных полярных странах. Он удостоился звания баронета и вошел в историю как сэр Росс-младший. Его именем названы море и большой ледяной барьер в Антарктике, пролив и остров в Арктике. Но все это пришло позже, а пока он был лейтенантом британского королевского флота и участвовал в первой в своей жизни арктической экспедиции, организованной британским правительством для поисков Северо-Западного прохода — пути через северные моря из Атлантического океана в Тихий.