Ничего интересного

Девять

Следующие три недели казалось, будто мир вертится чуть быстрее, чем обычно, вокруг нас развернулась бурная деятельность, о которой нам никто ничего не говорил. Но наша с Бесси и Роландом жизнь особо не поменялась. Конечно, мы видели в газете на первой полосе, что Джаспера выдвинули, и прочитали, что это разумное решение со стороны президента. Создавалось ощущение, что все обожали сенатора, но, возможно, потому, что он мне не нравился, мне казалось, что обожали его за то, что он безобидный, презентабельный и выглядит так, будто знает, что делает. Ну, молодец, что сказать. Правда, складывалось такое впечатление, что если ты богатый и мужик, то хоть немного соблюдай приличия, и можешь поступать, как хочешь. Я вспомнила о Джейн, брошенной, мертвой, и удивилась, почему ни одна проверка не обратила на это внимания. Я подумала о Бесси и Роланде на газоне, в огне. Как это могло не иметь значения? Впрочем, может, это действительно не имело значения. Джаспер был хорошим сенатором; он делал богачей и бедняков одинаково счастливыми, что, на мой взгляд, просто какой-то фокус.

Мэдисон и Тимоти полетели с Джаспером в округ Колумбия, чисто чтобы показаться на люди. Карл остался в поместье, но, конечно, был занят другими вещами, и едва ли его волновало, чем я занимаюсь с детьми. Мы играли в баскетбол, плавали в бассейне, читали, занимались йогой. Честно говоря, все было так тихо и мирно, будто наступил конец света, а мы его прохлопали. На этих детей было направлено столько энергии, а теперь, когда все, похоже, получили то, что хотели, мы с ними стали невидимками. Они уже давно не загорались; по крайней мере, мне казалось, что времени прошло очень много. А когда ты такой странный и твое окружение вдруг становится спокойным, начинаешь думать, что, возможно, ты не такой уж и отморозок. Думаешь: почему раньше-то было так сложно?

Однажды утром мы измеряли содержание крахмала в картофеле, и Бесси спросила:

— А в особняке кто-нибудь есть?

— Нет, — сказала я. — Ну, в смысле, персонал, конечно, там.

— А можно туда пойти?

Я подумала, почему нет? Кого это волнует? Или не так. Кто, черт возьми, нас остановит?

Просто на всякий случай дети натянули огнестойкое белье из номекса, которое наконец-то у нас появилось. Это был такой потрепанный белый материал, в котором они выглядели как персонажи научно-фантастического фильма. Детям нравилось, вот только они сильно в нем потели. Я не была уверена, что не всплывут давно забытые воспоминания о жизни в особняке и не заставят их вспыхнуть.

Итак, мы подошли к особняку, и, конечно, двери были заперты. Мы начали ломиться через черный ход, пока Мэри, страшно взбешенная, что ее потревожили, не открыла дверь.

— Что вам надо? — спросила она.

— Мы хотим посмотреть, — сказал Роланд.

— Хорошо. — Мэри махнула, чтобы мы заходили, словно впустила в дом чуму, словно ей было все равно, будет она жить или умрет.

— Спасибо, мисс Мэри, — поблагодарили ее дети, и она ответила:

— Приходите потом на кухню. У меня там хлебный пудинг. С соусом из виски.

— Ура! — закричали дети.

Но, оказавшись внутри, они притихли уважительно, как будто зашли в старинный европейский собор, как будто тут долгие годы хоронили каких-то царей и попов.

— Вы что-нибудь помните? — спросила я детей, но они покачали головами. Я продолжила: — Спорим, ваши комнаты были наверху. — И мы поднялись на второй этаж.

Я рассказала им, что во времена Гражданской войны на чердаке прятали лошадей, но это заинтересовало их примерно в той же степени, что и меня когда-то.

Мы следовали по коридору, заглядывая во все помещения. Увидели комнату Тимоти, всех его плюшевых зверей, и глаза детей расширились. Они осторожно вошли, готовые к тому, что комната окажется заминированной, и уставились на кучу плюша. Бесси запустила руку в одну из груд и вытащила зебру с разноцветными полосками.

— Я ее заберу, — сказала она. — Типа, налог.

— Да мне, в общем-то, пофиг, — пожала я плечами.

Так что Роланд схватил сову с моноклем и галстуком-бабочкой.

Мы прошли еще немного, а потом дети остановились в дверях одной из комнат.

— Вот она, — сказала Бесси. — Это была наша комната.

Я понятия не имела, как девочка ее узнала. Сейчас это был тренажерный зал с беговой дорожкой, несколькими силовыми тренажерами и зеркальными стенами.

— Прямо напротив вон той ванной, — медленно проговорила Бесси, вспоминая. — И у нас были двухъярусные кровати, и я спала сверху.

— А под этим окном стояла коробка с игрушками, — подхватил Роланд.

— Белая, и на ней были нарисованы цветы, — продолжила Бесси. — И у каждого был свой стол.

— Где все это теперь? — спросил меня Роланд, но я только пожала плечами:

— Может, вещи перевезли, когда вы уехали к маме?

— Мы ничего с собой не взяли, — ответила Бесси. — Мама не разрешила.

— Так где же оно? — повторил Роланд.

— Думаю, можно спросить Мэдисон, — сказала я. — Хотите это все вернуть?

— Нет, — призналась Бесси. — Я только хочу знать, оставил он вещи или нет.

Мне показалось, что дети устали, поэтому мы спустились на кухню. Мэри угостила нас хлебным пудингом, и в соусе действительно было немного виски, но я все равно разрешила детям его съесть. Мы сидели там, уплетали десерт, а Мэри смотрела на нас, терпела нас. Когда я справилась со своим пудингом, не задумываясь собрала пальцем слетевшую глазурь, и Роланд жадно слизал ее прямо с пальца.

— Вот это зрелище, — наконец сказала Мэри, и мне показалось, что, может, она это искренне, что на нас и правда было приятно смотреть.

Как-то утром к нам в дверь постучался Карл и сказал: «Нужно отвезти детей к врачу». Я поняла, что он репетировал, как преподнесет эту новость, и в итоге решил, что поставить перед фактом, который не подлежит обсуждению, будет лучшим вариантом. Я представила, как он беседует со своим отражением в зеркале.

— Зачем? — спросила я.

Карл как будто готовился к этому вопросу, как будто, блин, знал, что я спрошу. Он закатил глаза:

— Лилиан, как ты думаешь, почему нам потребовалось отвести детей к врачу?

— Потому что они загораются? — предположила я.

— Да, потому что они загораются.

— Но почему именно сейчас? Я этого не понимаю.

— Просто мера предосторожности. Чтобы убедиться, что все нормально. Мы не ждем, что будет лучше! Но не стало бы хуже. Ты понимаешь?

— Это из-за истории с госсекретарем? — предположила я.

— Да, — ответил Карл очень устало. В таком состоянии с ним было намного легче.

— Сказал бы мне об этом раньше, — посетовала я. — Надо нанести гель, а на это потребуется время.

— Нет, — отрезал он. — Дети нужны нам в естественном состоянии. Для обследования.

Не знаю, есть ли способ сказать слово «обследование», чтобы оно не звучало жутко, но если и есть, то Карл его не нашел.

— Карл, это настоящий доктор? — спросила я.

— Сложный вопрос, — сказал он, а это совсем не то, что хочешь услышать, когда спрашиваешь, является ли человек, которому ты собираешься показаться, лицензированным врачом.

Но я знала, что бороться с Карлом бессмысленно, потому что приказ исходил от Джаспера. Или Мэдисон, что вероятнее. Обследованию быть. По крайней мере, дети могут потом съесть еще больше мороженого.

— Я буду присутствовать на приеме, ясно? Даже так: мы оба будем, — твердо сказала я.

— Конечно — согласился Карл.

Как только мы оделись и собрались, Карл подъехал на зеленой «хонде», удивительно уродливой и при этом совершенно невзрачной машине. На такой разъезжают коммивояжеры, продающие календари.

— Чья это машина? — спросила я.

— Моя, — ответила Карл.

— Я думала, у тебя «миата».

— У меня две машины.

— А эта тебе зачем?

— Потому что иногда не стоит ехать на красной спортивной машине, — сказал он мне. — Иногда стоит ехать на «хонде». И я что-то не расслышал, какая машина у тебя.

— Это неважно, — отрезала я. — Вперед, дети.

Внутри было безупречно чисто, как будто только что из салона. Это так впечатляло, что я улыбнулась и кивнула Карлу в знак одобрения.

— Можно послушать музыку? — спросил Роланд.

— Ни в коем случае, — ответил Карл, проверяя зеркало заднего вида.

И мы тронулись.

Мы направлялись в маленький городок к северу от Нэшвилла под названием Спрингфилд. Вдоль проселочных дорог расстилались табачные поля. Наконец мы подъехали к двухэтажному дому с белым частоколом, с шеста, установленного в середине двора перед входом, развевался флаг Теннесси.

— Так, — сказала я, — это просто чей-то дом? Не кабинет врача?

— Увидишь, — сказал Карл, уже выходя из машины.

Пока я вытаскивала детей, которым было скучно и жарко, на крыльцо вышел древний старик в огромном красном галстуке-бабочке, синей оксфордской рубашке, брюках цвета хаки и красных подтяжках. У него были маленькие круглые очки. Он напоминал Орвилла Реденбахера[16], парня с попкорном, и выглядел безумным, как всегда выглядят люди, старающиеся нарядиться постраннее. Я молилась, чтобы это был не доктор.

— Я доктор! — Он помахал детям рукой.

— О боже, — сказала я, и Карл тайком толкнул меня в бок.

— Привет, Карл, — сказал мужчина.

— Доктор Кэннон, — ответил Карл.

— Ну, идите сюда, — сказал доктор Кэннон детям, спускаясь с крыльца. — Посмотрим, что у нас тут.

Дети, казалось, были сбиты с толку этим человеком, его энтузиазмом. Но не боялись. Они подошли к нему.

— Пойдемте в мой кабинет, — сказал мужчина, и мы все проследовали за ним, обогнув дом, к маленькому белому зданию с единственной комнатой, расположенному на заднем дворе. Он отпер дверь и вошел.

— Это здание принадлежало моему дедушке, представляете? — сказал он. — Восемьсот девяносто шестой. Конечно, в каждом более-менее заметном городе был хороший деревенский врач. Да, этот кабинет не использовался много-много лет, но с тех пор, как я перестал практиковать медицину, люблю здесь посидеть. Люблю сидеть здесь и думать.

Деревянные полы были выкрашены в серый цвет, а стены — в белый. Когда мы все набились внутрь, комната показалась совсем маленькой. Там было много очень древних медицинских инструментов, которые, как я надеялась, сегодня в ход не пойдут. У стены стоял скрипучий деревянный диагностический стол, обтянутый черной кожей. Масляные лампы и старые бутылки с этикетками для разных шарлатанских таблеток. В общем, это все было похоже на выставку, которую можно найти в живом музее, исторической деревне. Или на что-то, что держит на заднем дворе какой-то сумасшедший.

— Здесь замечательно, доктор Кэннон, — сказал Карл.

— Значит, вы бывший врач? — спросила я.

— О да. Практиковал медицину пятьдесят лет. Как вы, конечно, знаете, я был семейным врачом семьи Робертс, когда сенатор Робертс, то есть отец Джаспера, был жив. В Нэшвилле меня считали лучшим врачом во всем Теннесси.

— Понятно. — Я не знала, что еще сказать.

— Я очень ценю свои отношения с семьей Робертс, — доверительно сообщил доктор. — И они, конечно, ценят мое молчание, когда дело касается щекотливых вопросов.

Это звучало жутко, как будто речь шла о венерических болезнях, поэтому я просто повторяла: «Понятно» — и надеялась на лучшее.