Молево

– Или потерянное? – предположил тот.

– Да, да, да. Ведь было сказано о лишении свободы в высшем её значении. И это наказание почти не ощущается, оно для многих людей совсем незаметное. Потому что оно вовсе не похоже на муки совести.

– Раскольников Достоевского? – Анастасий решил показать эрудицию, – Я только недавно прочитал и до сих пор пытаюсь поглубже всё это понять.

– Возможно. Кстати, там тоже речь идёт о праве. Только я бы не хотел анализировать этого слишком известного героя.

– Не будем, – подтвердил Анастасий, – я просто вспомнил о нём. Ну, для образца. Там ведь тоже говорится не столько о преступлении человеческого закона, сколько духовного, где само право является преступлением, как сказал батюшка, – он кивнул на отца Георгия.

Архитектор покивал головой и проговорил этак затянуто:

– Но я подумал о своём. Возделывание пространства духом происходит, минуя химические реакции и механическое влияние. То есть, оно действует, обходя законы природы. А таковое доступно только с позволения Творца. Или если Он попустит. Иначе подобное деяние является преступлением, неминуемо караемое наказанием в тот же миг. Отнятием творческой свободы. Страшнее ничего не представить.

– Вы с этого начали и этим закончили, – священник улыбнулся и повёл взгляд вбок. – И что вы будете делать с вашим серединным состоянием духа в подобных делах? Будете настаивать на нём? – Священник снова пытливо глянул в глаза архитектора.

Тот покрутил в музыкальной руке футлярчик с камешком цвета сердца и сказал, оставляя в себе частичку сомнения:

– В нём сконцентрирован дух. Я не знаю, чей он. Просто дух. Без принадлежности ни добру, ни злу. И всякий, кто, имея в себе дух, начинает дело согласно с ним, вовлекает его туда в качестве мощного усилителя или, если угодно, кристаллизатора пространства. Ведь, смотрите, я строю дома, строю города, и тем самым переделываю Богом данную природу. И это не является преступлением. Хоть в глубине души я тому противлюсь, потому что считаю нынешнюю градостроительную деятельность настоящей каинистикой, пользующейся обязательным разрушением ради извлечения выгоды. А себе отвожу роль адвоката Каина.

– Каинистика, – произнёс священник, – ёмкое слово. Если оно применимо к тому, что вы назвали, то подойдёт и к любому творчеству. Любые искусства, по произволению пользующихся ими, склоняются на ту или другую из противоположных сторон. Таковое склонение творчества людей возможно и на сторону вашей «каинистики». И не только творчества, а даже обычной повседневной жизни, да к тому же совершенно незаметно.

Анастасий выразил удивление одновременно с восхищением, пытаясь вникнуть в сказанное и вспомнить свои случаи из жизни, где он подвергался той же каинистике. Он покачал головой и поёрзал на скамеечке.

Архитектор, кивая головой и шевеля пальцами музыкального склада, продолжил высказываться о своих делах:

– Вместе с тем, если я в своей деятельности пользуюсь строительной индустрией, почему не могу делать то же самое, используя усилитель духа? Я ведь существо не только физическое… – Он вдруг чего-то испугался. – Нет, нет, нет, я не присваиваю себе такого права. Ровно, как и не присваивал право пользоваться индустрией. Здесь речь идёт вообще о возделывании среды обитания человека, чему я и призван.

Священник пожал плечами и тихо произнёс:

– А что касается усилителя духа, то вы сами как-то говорили о нём. Помните? Горчичное зёрнышко.

– Да, да, да, конечно. Помню, – горячо сказал архитектор, – и ваши слова о молитве, исполненной неподдельной любовью, помню. И, кстати, есть такое слово: «намоленный»…

– Есть, – подтвердил отец Георгий. – А камешек ваш, и вы говорите, будто он чрезвычайно насыщен духом, я тоже не знаю, каким духом он напитан. Тот дух, что относился бы к некоему серединному, нам неизвестен. Кто знает, вдруг он есть. Не стану отрицать. Дух природы? Языческий? Но Церковь этот дух причисляет к демоническому. Однако вот что мне представляется: пусть эта ваша серединность, иначе говоря, «адиафора» всё-таки остаётся в волшебной сказке. Ведь мы о ней заговорили в самом начале. Там ей самое место. В воображении.

Архитектор подкинул футлярчик с камешком, поймал его и сжал в кулаке.

– В сказке, так в сказке, – молвил он, улыбаясь, – решено. Я, было дело, подумал, а не восстановить ли наш храм с помощью уже возникшей у меня достижимости возделывать пространство. И инструмент, вот он в руке. А? Но вовремя опомнился. Вернее, это вы мне помогли опомниться. Возведение храма ведь относится к Божественной реальности. Не сказочной. И даже не к природной. Но, к слову сказать, воображению таковое тоже не запретишь. Впрочем, в сказах живёт не только воображаемая небывальщина. В них есть ещё и намёк, о чём говаривал наш Александр Сергеевич. Намёк.

– Намёк? – Отец Георгий взвёл очи. Он вспомнил свои же слова о намёке в квантовой физике. – А знаете, ведь мы все состоим из квантов. А там, в их мире происходят всякие чудеса. Даже время гуляет. И многое зависит от того, кто их наблюдает. Поведение зависит.

– Хорошо. Я понял. – Архитектор широко улыбнулся. – А наблюдателю остаётся только научиться управлять этой зависимостью. Хе-хе. В сказке, сказке. Той, что когда-нибудь всё же станет былью.

41. Схватка

Злодей сидел в надувном домике, плывущим по слабому течению Бородейки точно посередине её ширины. Он высунул голову вовне и уныло глядел на сплошное водное окружение. Вспомнив о дощечке, он поёрзал по днищу, озираясь по углам. Надеялся отыскать её, но – тщетно.

– Уф, – сказал он сам себе и процитировал Петрарку: – «Мой жалкий чёлн безжалостно толкнули, туда, где он другому досадил, и снова лишь беду себе принёс, когда пучина бурная в разгуле, разбитый, без руля и без ветрил».

– Только не досадил, а, скорее, угодил, – поправил он стихотворение.

И стал ощупывать изборождёнными руками под собой что-то в области одной из ягодиц, причиняющее ему неудобство после ёрзания. Там оказался камешек, напоминающий цвет сердца, обронённый Мироном-Подпольщиком. Он вытащил его, оглядел, покатал на канавчатой ладони, поцокал языком, а потом воскликнул:

– О-го-го! Вот она, моя награда от ваятеля за мою удачную услугу!

И сунул камешек в тот же карман, где покоился пухлый кошелёк. Чему радовался злодей, сказать нет оснований. Он сам не мог того осознать. Возможно, причиной тому было загадочное предчувствие. И оно его вдохновило на пока ещё неясный подвиг. Он снова сдул крышу домика, сделав из него понтон, снял с себя костюм для путешествий, рубашку из крепкого египетского хлопка, разулся, уложил это добро в серединку, соскочил в воду и усиленно погрёб к берегу тремя конечностями, удерживая домик-понтон одной рукой, от напряжения углубив борозды на ней.

Когда его чёлн уткнулся в песочек, а сам он стукнулся коленками о дно, случилось ещё одно предчувствие. Известно, что каждый злодей имеет некий особый нюх, способный предугадывать нависшую над ним опасность. На сей раз таковой оказалась надвигающаяся гроза. Тучи возникли сами собой со всех боков небес, бросая серую тень на всю видимую земную округу. И едва злодей успел вылезти на сушу, неосознанно оттолкнув от себя импровизированное плавсредство, сбоку от него раздался мощный треск и блеснула ослепительная голубая вспышка. Тот зажмурился, схватился за уши, согнул себя к земле, обернулся к воде, и отомкнул испуганные очи. Там его взгляд упал на дымящиеся остатки домика-плота подобного сморщенному бублику, вяло оседающему на дно. «Еле успел, – его мысль пронеслась, словно такая же молния, – чувство не подвело».

«Оденемся» – беззвучно пошевелились его губы, и он двинулся к тому месту, где только что утонули остатки его надувного жилища.

– Хе-хе, – он с некоторой опаской глянул в дырку от бублика, – хе-хе, а ведь похоже на то, что наряд-то мой весь целёхоньким остался.

И злодей представил себе картину, где в него попадает молния, после чего лишь действительно одно тряпьё от него и остаётся.

– Бр-р-р, – всё его тело скукожилось, усиливая повсеместные глубокие канавки, и многократно содрогнулось с длительным затуханием.

Затем он уже спокойно выловил одежду и обувку. Не дожидаясь, когда всё это высохнет, натянул на себя рубашку «eton» из крепкого египетского хлопка, оделся в дорожный костюм «бриони-казуал» неброской расцветки, обулся в ботинки от «Berluti», цвета кузнечика, нахлобучил английскую кепку реглан из серо-зеленого твида с оттенком металлик, – всё мокрое, липкое и неудобное, – и пошагал по берегу к месту, где оставил эксклюзивный бронемобиль «Комдив».

А когда он оказался рядом с автомобилем, открыл дверь и шагнул, было, внутрь, тут же снова его чутьё заставило отпрянуть назад. И в тот миг снова раздался треск попутно со вспышкой. Злодей пал на землю, охватив уткнутую в песок голову руками, спрятанными в рукавах, будто солдат перед шквальным огнём противника. Так он лежал до той поры, когда нежданно пришедшая грозовая туча столь же внезапно растаяла в небе, не отдав ни единой капли дождя, и уступила там солнечным лучам. Почувствовав на себе мягкое солнечное тепло, злодей поднял голову и, убедившись в полной безоблачности, приподнял остальное спасшееся тело. На локти и колени. Затем целиком опрокинулся. И живо подскочил, вертикально встав на ноги.

– Не-не-не! – возопил злодей и ринулся бежать, да так, что из кармана вывалился пухлый кошелёк вместе с камешком.

Он поднял эти дорогие вещи, сжал их в сетчатых ладонях до боли и обежал по краю всю полянку, в центре которой стоял его бронемобиль. Не найдя там опасности, он вернулся к машине. Лобовое стекло в области водительского места было пробито будто противотанковым кумулятивным снарядом, и изнутри шёл почти невидимый едкий дым с привкусом горелой кожи интимной части кита. Подле автомобиля стоял архитектор, поговаривая «ай-ай-ай».

– И кто это на вас тут охотится? – обеспокоился архитектор, завидев неистового злодея.

Тот ещё сильнее сжал свои ценные находки и потряс всеми конечностями, а голову взвёл, будто хотел её вытащить из воротника «eton». Глаза испускали холодный свет, а уста покусывались в кровь внезапно заточенными зубами. Обежав вокруг машины, злодей вклинился между архитектором и автомобилем, тыча их локтями.

– Всё, господин преобразователь пространств, всё, вы в моих руках, – тихо сказал он и громогласно расхохотался, брызжа кровавой слюной. – Я понял, понял, это ведь я сам изготовил удары молнии! И в надувной домик, и в машину! То был эксперимент. Пробные изделия. Да! И теперь я сделаю ещё что-нибудь, ох, да посильнее! Вы мне поможете в этом, вы! Я заставлю вас помогать под страхом смерти!

Он взвился, будто смерч, и здесь же мягко опустился на землю.

– Так это и есть ваше ноу-хау? – спокойно вопросил архитектор. – Вы давеча мне признавались, что у вас есть ноу-хау. Нет, я не об ударах молнии, и не о виртуозном взвинчивании к небесам, и не о кровавых извержениях из ваших уст. Я о том, что зовётся страхом смерти. Однако ничего нового в этом нет. Старо, как мир. Он действительно изменяет поведение людей. Правда, вы ещё тогда подметили, что страх сродни удовольствию. Хе-хе. Удовольствие, возможно, тоже изменяет людей. То и другое делает их либо слишком слабыми, либо слишком жадными до чего-нибудь.