Молево

– Да? – Собирательница выдающихся личностей мгновенно воодушевилась. – Выходит, наше общество растёт прямо на глазах. Недавно отыскался приятель Дениса Геннадиевича, замечательный архитектор. Правда? – она обратилась к учёному-эволюционисту, и тот развёл угловатые ладони на согнутых руках. – А теперь и вы оказались приятелем нашей компании в лице Бори.

– И в моём лице тоже, – сказал Денис Геннадиевич.

– Да? – Татьяна Лукьяновна чуть ли не подпрыгнула, – что вы говорите? А с архитектором, небось, вы тоже знакомы? – теперь она метнула вопрос отцу Георгию. – Да-да-да-да, я сама догадываюсь, конечно же, знакомы. Изумительно в этой Думовее складываются события. Место действительно чудесное, способствует воссоединению.

Ей, собирательнице людей, самой полюбилась последняя своя фраза.

Могущественные мужчины вернулись с покупками, и Мирон-Подпольщик подошёл к девушке с васильковым венком на голове.

– Татьяну Лукьяновну наш умелец вывел из запутанности во времени, а вы-то чьими усилиями спаслись?

– Так меня тамошние девицы и вывели. Вернее, путь указали. И знаете, одна из них велела передать вам привет.

Мирон округлил глаза и тут же сощурился. Его сумка с продовольствием спала с руки.

– Да, да. Она еще сказала, что когда-нибудь даже навестит вас. Но исключительно неожиданно.

Ваятель то ли позабыл о звуках, складывающихся в слова, то ли испытал вдруг снова своё бесповеденческое состояние. Он лишь глядел на венок, надетый на голову Ксении, не выдавая и ничтожного шевеления ничем. Даже веки перестали моргать.

– А я и со старцем вашим познакомилась. Посидела с ним на пеньке, – продолжила вещать недавняя путешественница. – Правда, он сидел спиной ко мне. И привета не передавал. Но сказал, что хотел бы навестить нас тут. Позже. Когда усадьба возродится.

Оцепенение Мирона и речи Ксении прервала предводительница всей ныне увеличенной честной компании, подтолкнув локоть Мирона.

– Сумку-то в избу затащи, а потом и балакай с красавицами, – лицо её осветилось весёлостью.

И сходу она принялась хлопотать да поручать каждому отдельную специализацию в изготовлении званого обеда. Все вошли в избу, и там благое дело беспрепятственно ладилось меж всеми участниками кулинарного искусства. Поскольку Татьяна Лукьяновна подошла к делу вполне профессионально по части скорости готовки блюд, спустя с полчасика стол уже был накрыт, и компания, в том числе Павел Саввич, уселась вокруг него.

– Чего-то не хватает, – озабоченно прогудел Николошвили.

– Вы хотели сказать, кого-то, – Ксениюшка хихикнула, заслоняя губы пухленькой ладонью.

– Ладно, ладно, – Денис Геннадиевич встал, поводил взглядом по избе, взял стоящую в углу увесистую скамью, подошёл к двери, плотно прижал её и надёжно подпёр скамьёй. – Незваным гостям вход заказан, – сказал он с довольной улыбкой, и уселся на своё место.

39. Анастасий

Анастасий, прознав, что в Муркаве затевается невероятное строительство, подстегнул любопытство действием и отправился туда, чтобы увидеть всё собственными глазами. Он подошёл к остаткам церкви с временной крышей на бревенчатых столбах. На всякий случай возложил на себя крестное знаменье, глядя на латунный крест. Бочком протиснулся внутрь через трещину в единственной стене. Там, подле только что возведённого иконостаса, тоже временного, на высоких козлах, свесив ноги, сидели двое: священник и зодчий. Они тихо беседовали, не поднимая глаз.

– Если не нашлось никаких достоверных свидетельств о внешности храма, его изначальный облик невозможно воссоздать – высказывает сожаление архитектор.

– А вы думаете, обязательно следует возводить его именно в точности?

– Желательно. Если считать наше дело реставрацией.

– Но ведь сколько было случаев, когда церкви даже нарочно переделывали.

– Были.

– Ну так и нарисовали бы новый храм. У него, по сути, только фундамент родным и останется.

– Да. Нарисую. Вынужден. Тем более что эти руины нигде не значатся в качестве архитектурного или исторического памятника. Легче будет согласовать проект.

Анастасий не подаёт признаков присутствия ни звуком, ни шевелением, но его одновременно замечают оба собеседника, останавливаясь в суждениях. Они молча глядят на него, выжидая, когда тот заявит свою нужду. Пришелец кланяется, ещё раз налагает на себя крестное знамение, оглядывается по сторонам и говорит:

– Я слышал, стройка тут затевается. А теперь и вижу воочию. Вот пришёл узнать, пригожусь ли в этом богоугодном деле.

Священник соскочил с козел и подошёл к Анастасию.

– Глядите, – крикнул он архитектору, – ещё один умелец отыскался. Надо бы уже трудовой табель заводить.

– Заведём, – архитектор тоже спрыгнул с козел, – а для меня это становится неким подстёгиванием для скорейшего проектного решения.

40. Окончание беседы со священником

Все трое вышли и уселись на старинной чугунной скамеечке с вензелями возле зияющего входа под временной крышей пока ещё несуществующей церкви. Священник похлопал по чугуну мягкой ладонью и сказал:

– Я на ней недавно сидел с одним очень странным господином. Он, хоть и помог мне устанавливать иконы на тяблах, но обличие его, особенно глаза, да и руки тоже – отдавали чем-то неприятным, в них было что-то преступное…

– Преступное? – архитектор почему-то выдал заострённое внимание.

– Да. Преступное. И, кстати, он ведь вас искал. Хотел заказать большой проект. Нашёл?

– Он был одет в слишком дорогой костюм?

– Похоже.

– Нашёл. И заказал. Но я пока не принял его.

– Не понравился. Я так и заподозрил. А что это вас так задело, когда я упомянул о преступном?

– Знаете, я после нашей беседы о волхвовании заполучил ещё одно мнение, но мы расстались, и не пришлось его высказать. Хотел поделиться с вами, выяснить, правильно ли понял ещё кое-что?

– Кое-что?

– Да. И это кое-что касается именно преступления и наказания.

– И тот господин совсем не при чём?

– О нём и говорить не стоит.

– Не стоит, так не стоит. Тогда поясните своё понимание вообще о преступном. А я поясню своё. Вместе поймём, где они сходятся.

– Почему церковь осуждает волхвование? Потому что Бог един, и нет других богов. Только Его духовная сила имеет своего рода «легитимность» для воздействия на мир, видимый и невидимый. Дерзость всяких иных духовных существ в подобных действиях является самоуправством и может вносить в мир лишь мешанину. Объяснение тому простое. Согласия нет меж этими всякими иными. Потому и мешанина, ведущая скорее к разрушению, чем к созиданию. Вот возьмём ангелов. Всяких. Они тоже обладают духовной силой, поскольку без неё попросту не выжить в духовной среде. Почему? Для сравнения можно взглянуть на всех обитателей земли. Они обязательно имеют физическую силу, поскольку иначе не выжить в земной, физической среде. Такое подобие. И ангелы используют свой потенциал только для собственных нужд по выживанию. А вовне они призваны проявлять исключительно Божественную волю, доносить её для других. На то они и ангелы. А использовать собственные силовые возможности вне себя они могут лишь тогда, когда Сам Бог это благословляет или попускает. Во всех остальных случаях, использование ими духовного потенциала вовне является преступлением. И поскольку даже ангелы рискуют оказаться преступниками, волхвам и подавно грозит стать таковыми. Их-то Бог не благословлял и не попускал.

– Что ж, ваша мысль о преступлении ясна. О духовном. Да о любом. Потому что здесь примешано право. Некое существо наделяет себя правом. А право отнимает свободу. – Отец Георгий слегка сощурил глаза. – Право сковывает. Ангеловы преступления нам известны. Это, конечно, в первую очередь касается Денницы, присвоившим себе право поступать как Бог. Вот его и постигла участь быть низвергнутым до низших чинов, вместе со всей его свитой. Более того, он, имея всякие иные обличия, должен быть скован до полной неволи. Оно и не может быть иначе, поскольку право действительно отнимает свободу. Сам отнял её у себя, сам себя сковал, так и нечего обижаться, если это сковывание достигнет предела.

– То, что право отнимает свободу, для меня что-то новенькое, – сказал архитектор, – надо бы осмыслить. Сковывает.

– Надо бы осмыслить, – поддакнул Анастасий.

– Для меня тоже, – согласился Священник, – эта мысль неожиданно явилась по ходу беседы. И вот почему. Потому что сравнение Божьих дел с человеческими, а я имею в виду сказанное вами о легитимности и, следовательно, монополии на духовную власть, не совсем, как говорится, корректно. Иначе говоря, сравнивать человека с Богом это ещё куда ни шло, а Бога сравнивать с человеком совершенно не годится. У Него есть абсолютный и свободный промысл, но никак не право на монополию, то право, что отнимает свободу. Если Бог придаст Себе право, то престанет быть Богом. То есть, выходит явная нестыковочка.

– Согласен, согласен, – архитектор медленно поднял плечи, почти прижимая их к щекам, и резко опустил, – но пусть это будет с моей стороны лишь для красного словца.

– Пусть. Да. Но если вы уже высказались, то и я позволю себе кое-что молвить по поводу происхождения преступлений. Но касательно лишь земного человека. Не ангела. Преступление на земле бывает только среди людей. В природе его не существует. Наверное, опять же из-за права. Его никто в ней не присваивает и не выдаёт. А человек склонен к преступлению, исходя из его творческого начала, как это не покажется странным. Творческого. Оно ведь основано на свободе. И когда свободная творческая личность обретает право, например, на бунтарство, наступает преступление вместе с лишением себя именно свободы. Хотя он этого может и не замечать, поскольку опьянён присутствием в себе права. Свобода здесь подразумевается в самом высоком смысле. – Священник пытливо глянул в глаза архитектора.

Тот ответил:

– Значит, человек, обладающий творческой свободой, скажем, я, больше склонен к преступлению, чем простой обыватель. – Он покосился на Анастасия.

– Да. Ведь творчество не может быть скованным человеческими правами и законами. Да и законами природы тоже. Оно обособляется от законов. Иначе это не творчество, а ремесло. И потом, речь идёт о преступлении по осознанной собственной воле творческого человека. А когда кто-то преступает по воле чужой, то есть, под давлением или по науськиванию или по соблазну, тогда творчество совсем не при чём, поскольку изначально тут отсутствует свобода.

Архитектор немного помолчал, а затем широко улыбнулся и сказал:

– Похоже, что наши с вами мысли не противоречат друг другу, а дополняют. В творческой деятельности необходимо иметь высокий уровень нравственности. Однако мы забыли о наказании.

– Хе-хе. О наказании-то всегда легко забывается, – вставился Анастасий.

– И то верно. А я полагаю, что, совершая преступление, человек тут же получает наказание в виде лишения свободы. Он только не сразу осознаёт полученное, – архитектор вопросительно глянул на Анастасия.