Живущие во льдах

Птенцы выводятся покрытыми густым желтоватым или серым пухом, а само рождение их выглядит у разных видов гусей более или менее одинаково. Весь процесс от появления в скорлупе едва заметного отверстия до того момента, когда семья покидает гнездо и свой гнездовый участок, занимает обычно около двух суток. Вначале в скорлупе образуется небольшое отверстие. Проходит немного времени, и подпиленная изнутри скорлупа (как и птенцы всех прочих птиц, гусята пользуются при этом специальным «яйцевым» зубом на клюве) лопается, тупой конец ее отлетает в сторону. Показывается мокрая голова, с любопытством смотрят на свет большие темные глаза. Освободиться от остатков ненужной теперь скорлупы совсем просто. Несколько часов гусята обсыхают под материнскими крыльями, а затем, Почувствовав себя самостоятельными, отправляются знакомиться с миром. За выводком следуют родители: другого выхода у них нет…

В первые часы жизни птенцы запечатлевают образ своих родителей, и, хотя потом выводки объединяются в стаи, семьи у гусей сохраняются еще очень долго. Запечатление вида родителей свойственно, конечно, и другим пернатым, особенно выводковым (тем птицам, чьи птенцы вскоре же после вылупления оставляют гнезда, могут двигаться за родителями и самостоятельно добывать корм), но как-то уж очень наглядно оно выражено у гусей; не случайно в первую очередь на них биологи и изучают это интересное явление.

Оно поразило меня еще много лет назад на Ямале. Здесь у меня были заложены опытные площадки, и в то лето почти каждый день я ходил туда, чтобы провести нужные наблюдения. Рядом с одной из площадок находилось гнездо белолобых гусей. С хозяевами его у нас установились в некотором роде доверительные отношения. Подходя к площадке, я начинал громко разговаривать сам с собой или петь. Тогда над приметными порослями карликовых берез вытягивались и затем исчезали гусиные шеи. Сигнал был принят. Гуси теперь знали, что приближается «свой», и спокойно, пешком уходили на ближайшее пастбище. Казалось, что они, во всяком случае гусыня, даже были рады воспользоваться случаем «сослаться» на то, что были напуганы человеком, и лишний раз пощипать траву. Уходя отсюда, я обычно заглядывал в гусиное гнездо, чтобы убедиться, что у моих знакомых все в порядке.

Однажды, наклонившись над гнездом, я услышал, как в яйцах хором тонкими голосками попискивают гусята, а на одном из них скорлупа чуть вздулась и обозначилось место будущего отверстия. Я был не просто рад за гусей, рад тому, что их заботы завершаются успешно, но даже как бы разделял с ними этот успех.

Через день, как обычно, заранее предупредив птиц о своем: приближении, я явился на площадку и, закончив дела, подошел к гнезду. Теперь в нем лежали полуобсохшие птенцы. Они жалобно пищали, дрожали, и потому, сфотографировав их, я сразу же ушел, чтобы дать возможность родителям вернуться к гусятам. На ходу я слышал какой-то негромкий писк, который доносился до меня время от времени откуда-то сзади. Площадка оставалась все дальше, а писк не утихал. Оглянувшись, я был необычайно поражен. Ковыляя на своих еще неокрепших лапах, то и дело запинаясь и падая, за мной катились желтые пуховые клубочки. Я, конечно, догадывался, что это были птенцы «моих» гусей, но никак не мог поверить, что они предпочли общество впервые увиденного человека обществу своих родителей.

Все еще сомневаясь в справедливости своей догадки, я собрал гусят в шапку и пошел к гнезду. Оно было пусто, а на виду с тревожными криками ходили два гуся. Значит, это те самые птенцы!

Нужно было как-то вернуть их родителям. Я посадил гусят в гнездо, огородив его невысоким частоколом из березовых прутиков, и быстрыми шагами отправился восвояси. Пройдя сотню-другую метров, я сел отдохнуть, довольный тем, что в семье у моих знакомых опять все в порядке. Но тут же послышался жалобный писк и показались совершенно изнемогающие от усталости гусята! Я опять отнес их в гнездо, но повторилось то же самое. Убедившись, что мои попытки бесполезны, я принес гусят в лагерь, и здесь они росли, считая меня своим единственным и настоящим родителем.

Родители с гусятами обычно уходят на другие пастбища — более увлажненные, примыкающие к рекам, озерам или к морю. Теперь здесь не только больше корма, и притом более полноценного, но и гораздо безопаснее. У гусей уже начинается линька — выпадают маховые и рулевые перья, и при появлении наземных хищников, например песцов, они могут спастись только на воде. Линька у гусей протекает очень бурно. Как правило, не проходит двух недель, как они оказываются уже в новом пере и поднимаются на крыло.

На этих лучших в тундре пастбищах удивительно быстро растут и развиваются гусята: едва они освобождаются от пуха, как оказываются покрытыми настоящими перьями. Удлиняются их крылья, и молодежь пытается пустить их в ход: птицы часто расправляют крылья, хлопают ими, пробуют подлетывать, а затем уже и летают, хотя еще неуверенно, низко над землей или над водой. Крепнущая с каждым днем уверенность в своих силах явно доставляет юнцам чувство удовлетворения. Они взлетают, не принуждаемые к тому какой-либо опасностью, и, опустившись на землю, издают победные, торжествующие крики.

Бурное протекание линьки у стариков и быстрый рост молодых — качества, необходимые птицам для жизни на Крайнем Севере: едва они начинают летать, как на их родину приходит осень. Сначала — золотая: задорными веснушками тундру расцвечивают пожелтевшие и потому как бы «прорезавшиеся» крошечные кустики ив. Но ее быстро сменяет поздняя осень, когда по утрам землю серебрит иней, лужи и мелководные заливы подергиваются кружевом ледяных игл, а с неба все чаще падают снежинки — либо мелкие и сухие, либо пухлые, влажные. Это уже время отлета гусей на зимовку.

Поведение птиц становится теперь каким-то нервозным. Днем они все еще спокойно пасутся у рек и озер, но ночи проводят сумбурно. С наступлением сумерек гуси как будто утихомириваются и засыпают. Но вот к стае подсаживаются новые птицы. Поднимается невообразимый галдеж. Прилетевшие либо обосновываются здесь же, прячут головы под крыло и замолкают, либо, сманив ночлежников, летят дальше, будят новых птиц. Партии гусей непрестанно объединяются и делятся. До самого рассвета тундра то стихает, то наполняется гусиным гоготом. Птицы словно обсуждают какие-то важные проблемы, но никак не могут прийти к единому мнению. Вообще-то такую картину можно наблюдать на острове Врангеля, где живут главным образом белые гуси. Но в принципе то же самое происходит в других районах Севера и так же ведут себя любые виды гусей.

Косяки отлетающих на юг гусей, когда они садятся на отдых и кормежку, рассыпаются на семьи, состоящие из родителей и подростков. Семьи сохраняются первое время и на зимовках, а иногда — почти до самого отлета взрослых птиц на родину. Но все же молодые находят себе «женихов» и «невест», и старики улетают на север одни. Необычайно интересно наблюдать (а это можно видеть и в зоопарке, где гуси размножаются), как зарождаются симпатии между молодыми птицами, как гусак очаровывает свою избранницу, изгибая вниз шею и принимая перед гусыней издали гордые и в то же время полные смирения позы (кстати, своей подвижной шеей гуси и выражают все эмоции). Признаком состоявшегося «обручения» может считаться то, что оба гуся начинают ходить рядом. А с того момента, когда они впервые вдвоем прогоняют противника и, торжествуя победу, одновременно издают свое триумфальное гоготанье, супруги уже не разлучаются. Постоянство семей у гусей имеет, конечно, свое биологическое обоснование. Их птенцы долгое время остаются несмышлеными и должны почти целый год находиться под родительской опекой.

Молодежь прилетает на Север самостоятельными стаями (а внутри их — парами) позже стариков. Да им и некуда особенно спешить, поскольку размножаться они начинают, как правило, лишь в трехлетием возрасте. Они раньше и приступают к линьке и улетают на юг. Интересно, что молодые неполовозрелые гуси часто проводят лето не на своей родине (туда они будут прилетать для размножения), а в других районах Севера.

Родина подавляющего большинства диких гусей Евразии и Северной Америки — тундры и лесотундры, а некоторые из этих птиц селятся даже в самых суровых местах арктических пустынь. И хотя они проводят здесь не больше четырех-пяти месяцев в году, особенности их строения, жизнедеятельности, а тем более распространения несут на себе глубокий отпечаток природных условий Крайнего Севера.

Как и остальные «северяне», они направляют усилия на экономию тепла, сокращение теплоотдачи. Большую роль в этом играет густой пух, покрывающий тело гусей: находящаяся в их гнездах выстилка из пуха, выщипанного гусыней с груди и живота, защищает от холода яйца и птенцов. Именно на этих, птицах можно проследить и проявление так называемого правила Аллена: по мере продвижения к северу выступающие части тела животных укорачиваются. Например, самый длинноклювый из гусей — таежный гуменник. У тундровых гуменников клювы уже гораздо короче. Самые короткоклювые и «компактно» сложенные гуси — казарки, они же и наиболее северные из гусей.

Выше уже шла речь о той роли (правда, недостаточно выясненной), какую играет окраска оперения или меха в экономии животными тепла (согласно так называемому правилу Глогера). В этой связи обращает на себя внимание, что среди гусей встречаются и белые (белый гусь), и преимущественно черноокрашенные птицы (черная, белощекая, канадские казарки), хотя вообще-то для окраски гусей более характерны серые тона. А вот правило Бергмана, согласно которому с продвижением к северу размеры тела животных увеличиваются (а следовательно, относительно сокращается их теплоотдача), на гусях прямо не проявляется. Даже наоборот: краснозобая, черная, белощекая казарки, белый гусь, тундровый лебедь отличаются от распространенных южнее близких видов самыми мелкими размерами. Но, как это ни странно, гуси вовсе не вступают в противоречие с правилом Бергмана.

Оказывается, что среди арктических теплокровных животных «ненормально» мелкие размеры имеют не только эти птицы. Таковы же и северные олени: самые мелкие и светлоокрашенные из них, как мы уже видели, населяют крайние северные участки суши с особенно скудными пастбищами; и наоборот, южные их подвиды обладают наиболее крупными размерами. По сравнению с лесными гораздо мельче тундровые волки (вопреки широко распространенному мнению!), ласки и горностаи. Возможность добывания корма у них неодинакова в разные сезоны года и в разные годы. Когда случаются «неурожаи» леммингов и других мелких грызунов, что происходит здесь периодически, ласки и горностаи в тундре голодают. Таких примеров можно привести много, и все они, пожалуй, говорят о том, что «ненормально» мелкие размеры некоторых арктических млекопитающих и птиц прямо связаны с недостаточной обеспеченностью их кормами. В первую очередь это свойственно травоядным животным, а следовательно, и гусям, что хорошо согласуется с угнетением наземной растительности в высоких широтах по мере продвижения с юга на север. Могут быть здесь, конечно, и другие объяснения. Очевидно также, что небольшие размеры тела компенсируются у таких «северян» какими-то другими приспособлениями, в частности у гусей — более компактным телосложением.