Дешевка

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Имоджин не могла игнорировать жжение, возникшее у левого соска. Оно накатывало волнами, заставляя сильно прикусывать губу. Имоджин не хотела будить Алекса, потому что ее захлестывало чувство вины. Разве она достаточно занималась своим здоровьем в последние несколько месяцев? Нет, ее настолько поглотили проблемы, связанные с Евой и работой, что она перестала обращать на себя внимание. В первые дни после операции она выбросила из головы всё, кроме собственного выздоровления, была внимательна к каждой мелочи, к хирургическому дренажу и к тому, чтобы каждые пару часов избавляться от жидкости. Она регулярно упражняла руки, поддерживая их мышцы в тонусе, но перестала это делать с тех пор, как вернулась в журнал. Врачи предупреждали ее, что ей нужно внимательно относиться к своему самочувствию, чтобы предотвратить рецидивы и инфекцию. Она определенно не станет будить Алекса и жаловаться.

— Мамочка!

— Привет, Джон-Джон. Почему ты так рано проснулся в субботу?

— Мне приснился страшный сон.

Она опустила крышку стульчака, села и взяла мальчика на колени. Боль в груди от этого лишь обострилась.

— Расскажи, что за сон. Там была ведьма? — головка с белокурыми кудряшками качнулась вверх-вниз. — Могу поспорить, она была страшной. И что ты делал?

— Прятался.

— Храбрый, умный мальчик. А где ты прятался?

— На дереве!

— От ведьм лучше всего прятаться на деревьях, — испуг на лице Джонни сменился гордостью. — Знаешь, что я хочу, чтобы ты сделал, если противная ведьма еще раз явится в твой сон, дорогой?

— Что, мамочка?

— Тебе не нужно прятаться. Можешь встать напротив нее, прямо перед ее лицом, — Имоджин заглянула прямо в лицо мальчика, оказавшись нос к носу с ним, и Джонни захихикал, — и сказать: «Ты не отсюда. Это я отсюда. Это мое дерево и мой сон».

— Ты такая умная, мамочка. Такая умная и такая мягкая, — малыш уткнулся лицом в кружева ее ночной рубашки как раз там, где у нее болело, но она терпела, понимая, что ему нужно прижаться к ней.

— Мне всегда так приятно это слышать, дорогой! Как думаешь, ты сможешь пойти еще поспать?

Сын снова кивнул, его глаза стали закрываться. Имоджин опять сильно прикусила нижнюю губу, поднимая его и стараясь, чтобы нагрузка в основном приходилась на правую руку. Малыш слегка засопел, когда Имоджин положила его в кроватку. Потом она заглянула в комнату Аннабель. На кровати дочери стоял ее ноутбук. Имоджин взяла его, чтобы не возвращаться в их с Алексом спальню за их общим девайсом и не разбудить мужа.

Когда экран засветился, возвращаясь к жизни, Имоджин закрыла двенадцать вкладок с мгновенными сообщениями, видео с котом Саймона, Reddit[102] и страничку с фанатским пабликом музыкальной группы, состоящей из трех парнишек с асимметричными стрижками.

Осталось закрыть только вкладку с «Фейсбуком». Именно из-за дочери Имоджин когда-то заставила себя зарегистрироваться в этой соцсети в надежде, что та будет поответственнее в своей сетевой жизни, раз мама где-то рядом, пусть даже и нечасто. Ей нравилось фото, которое Аннабель поставила на профиль, замечательный снимок, на котором она старается удержать у себя на коленях одновременно Джонни и Коко. Имоджин не хотела шпионить за дочерью ни сейчас, ни вообще, но ничего не смогла с собой поделать, потому что заметила у нее на странице новый коммент:

Имоджин в буквальном смысле согнулась пополам, будто ее ударили в живот. Снова Чоткая Конфетка. Конечно, это не могло быть настоящим именем, но Имоджин все равно решила посмотреть, что знает о владелице этого имени «Гугл». Ответом на запрос стал лишь фейсбучный профиль с фотографией самодовольной маленькой брюнетки, обладательницы идеальной кожи, если не считать маленького шрама в форме полумесяца на подбородке справа. Сучка. «Я что, назвала сейчас сучкой десятилетнюю девочку?»

Вопреки исповедуемой Тилли стратегии невмешательства первым инстинктивным побуждением Имоджин было броситься на защиту дочери, такой ласковой и дружелюбной, оградить ее от этих слов, швырнуть компьютер через всю комнату, дать окорот «Фейсбуку» или хотя бы удалить оскорбительный комментарий. Она стала кликать вокруг него, желая найти кнопку, где будет ясно сказано: «Нажми, и все это удалится навсегда». Проклятье, почему такой кнопки не существует? Так же, как и кнопки «удалиться навсегда из Интернета».

Ощущая собственную беспомощность, Имоджин сжалась. Наконец она нашла в правом верхнем углу над комментарием стрелочку, при нажатии на которую вылезло меню, где была опция, позволяющая скрыть оскорбление. Сделав это, она почувствовала облегчение. Не исключено, что она все-таки сможет защитить дочь от зла во всемирной паутине. Потом Имоджин переключилась и набрала в «Гугле»: «Рак груди и боль». Первый же результат привел ее на хорошо знакомый бледно-розовый сайт со статьей «Признаки рака молочной железы». Восьмым признаком там значилась «вновь возникшая и не проходящая боль в одной и той же части груди». Ну вот, у нее все началось снова. Ей удалили не всю опухоль. Она знала, что такая опасность существует. Именно этого она боялась в первые дни после операции. Боялась, что ей придется снова и снова проходить через операции и периоды восстановления, постепенно утрачивая шанс вернуться к нормальной жизни.

Ей хотелось кричать. Плакать. Она проклинала себя. Проклинала свой журнал. Проклинала Алекса, два года назад отказавшегося от высокооплачиваемой работы в корпорации. Это позволило бы ей перестать тащить на себе заботу по содержанию семьи. Хотя, конечно, она сама тогда уговорила его отказаться. Проклинала Уортингтона за превращение ее журнала в треклятое приложение, в котором ей никак не разобраться.

Какое-то время она просто смотрела в никуда. За окном на противоположной стороне улицы ей был виден невысокий мужчина, выгуливающий крупного датского дога. Джонни с самого раннего детства любил догов. Он относился к ним как к пони Вест-Виллиджа (до прошлого года он называл этот район «Весь Билидж»), Имоджин отчаянно хотелось сигарету. Она понимала всю иронию ситуации — рак вернулся, а ей приспичило покурить, — но какое теперь это имеет значение? Интересно, не осталось ли в доме припрятанной пачки? Она хранила одну пачку в глубине морозильника, когда только бросила курить, — на всякий случай. Но это было год назад, и теперь там ничего нет. С тех пор она держалась, ну разве что на вечеринке после коктейля-другого могла стрельнуть у кого-нибудь сигаретку.

Сейчас ей нужно позвонить врачу.

Еще не было семи. До девяти все равно никто не ответит. Она накинула свой любимый поношенный кардиган от Ланвин и отправилась в «Кофейню Джека», недалеко от дома. Там, пристукивая ногой от нетерпения, она стояла в хвосте очереди, состоящей из двух женщин в твидовых брюках, обсуждавших, как хорошо добавлять в кофе лаванду. Школьные мамаши везде добавляли настой лаванды. Люди станут покупать что угодно, если убедить их, что это полезно. И станут платить дополнительные деньги, если это красиво. Нынче настал звездный час лаванды.

Снова выйдя на улицу, она поздоровалась с Джеком, владельцем кофейни, который сидел на скамейке перед ярко-красной дверью с газетой «Таймс» на коленях и прихлебывал крепчайший кофе по-эфиопски. Раньше Джек был банкиром и использовал родительские деньги, чтобы заработать еще денег, а потом потерял почти всё на неудачной сделке с недвижимостью. Кофейня стала его второй попыткой, вместе со второй женой и их новорожденным ребенком.

В воздухе разлился аромат кофе, суля вторую после никотина лучшую вещь на свете — кофеин. Имоджин потихоньку начинала чувствовать себя человеком.

— Я вас сто лет не видела, — Имоджин потянулась поцеловать Джека в небритую щеку.

— Мы нигде не бываем с тех пор, как родился Кип.

— Бедненькие. Потом будет легче, правда, — по ее лицу пробежала тень.

— Имоджин, у вас все хорошо?

Она сдержала слезы, которые грозили вот-вот хлынуть из глаз.

— Всё отлично, дорогой. Немного не выспалась. Надеюсь, ваш замечательный кофе меня спасет.

Джек понимающе кивнул.

— Не могу дождаться, когда снова смогу спать нормально, — он вздохнул. — Может, ближе к восемнадцати годам Кипа?

Имоджин засмеялась и кивнула с деланной серьезностью. Они подняли, будто чокаясь, свои стаканчики, и Имоджин направилась домой.

На крыльце она снова почувствовала, что в груди вспыхнул пожар. С серьезными болеутоляющими она рассталась через неделю после операции. От них она становилась дурной, будто не в себе, но сейчас у нее не было сил выносить боль. Трясущимися руками она достала маленький оранжевый пузырек. Его крышка сначала отказалась открываться, и Имоджин беззвучно разрыдалась. Потом она быстро проглотила три таблетки подряд и легла рядом с Алексом.

…Проснулась она от легкого хлопка по щеке.

— Ну наконец-то! Я тебя и пододвигал, и тискал, и трогал неприлично, а ты все глаз не открывала. Я волнуюсь! Имоджин Тейт никогда не спит за полдень.

Она закинула руки за голову, при этом снова почувствовала боль и вскрикнула. В этом возгласе смешались удивление и страх.

— Что с тобой, малышка?

Ей больше не хотелось держать весь этот ужас в себе.

— Рак вернулся, — прошептала она.

Выражение лица Алекса изменилось. Милый муженек исчез, появился юрист.

— Что? Этого не может быть.

— Это так. Мне очень больно, это один из симптомов. Боль говорит о том, что не вся опухоль удалена. Я чувствую боль в новом месте, там, где никогда раньше не болело. Там как будто все огнем горит.

Алекс схватил с прикроватного столика очки.

— Покажи.

— Показать сайт, где я это прочла?

— Грудь покажи. Покажи, где болит.

— Ты же не врач, — Имоджин сильнее прижала к груди кофточку.

Алекс вздохнул.

— Я просто хотел попытаться помочь. Не знаю, что еще делать. Ты врачу уже позвонила?

— Нет, приняла таблетки и завалилась спать, — будто защищаясь, сказала Имоджин.

— Я сам ей позвоню. Лежи, — Алекс снова стал милым. Она ничего не смогла с собой поделать и снова задремала, оставшись одна в спальне. Сон избавлял от боли.

— Твой онколог уехала на все выходные на пляж, отмечает день рождения дочки. Вернется завтра поздно вечером. А примет тебя в понедельник утром. Сможешь продержаться до этого времени? — спросил ее возвратившийся Алекс.

Имоджин кивнула, потом помотала головой:

— Вот дерьмо! В понедельник я встречаюсь за завтраком с Евой и Люсией.

Люсия ван Арпельс была самым известным на сегодняшний день модельером дамской одежды и женщиной, создавшей в семидесятые платье с запахом и возродившей его в начале двухтысячных. Без этих платьев стоимостью более четырехсот долларов за штуку не мог обойтись гардероб ни одной деловой женщины. Люсия еще не дала согласия на то, чтобы на Glossy.com продавались ее вещи, и Имоджин знала, как она упряма при выборе тех, кому дозволено торговать ее платьями — хоть в реальности, хоть в сети. А еще Имоджин знала, что сможет ее убедить, и даже предложила Еве разобраться с этим в одиночку, но девчонка была непреклонна. Наверно, она хотела попытаться сделать селфи с Люсией.