ПЛАХТА: Юго-Восток

Здравствуй, Украина

Возвращение домой — забавная штука: знакомые картины, звуки, запахи…

Единственное, что изменилось — ты сам. Бенджамин Баттон

Раньше считала, что не имею особой привязки к дому. Могу жить и в старом городе Варшавы, в пригороде Парижа, и в крохотной хижине ущелья Маска на Тенерифе. Мы с мужем много колесили по миру и считали, что способны осесть где угодно. Хоть на чердаке в центре Копенгагена, больше напоминающем птичье гнездо. Сейчас, когда каждый день воздух полосуют тревоги, а земля пропиталась кровью, как бисквит коньяком, когда за одну секунду рушится то, что строилось десятилетиями, осознаю, насколько сильно люблю свою Украину. Свои мартовские черноземы в ожидании сытного зерна, аистов, гнездящихся на водонапорных башнях, утренние монологи петухов, горечь бархатцев, августовскую пыль, осенний разрумянившийся виноград и декабрьские церковные праздники. Запах маслят, журавлиный победоносный крик и вкус херсонских арбузов. Полотна полей, линии лесов, теплынь Азовского моря и утренний голос трембит. Печной жар, степной перегуд, шабские вина. Одесскую кильку и львовские пляцки. Рифленость Олешковских песков. Гладь озер.

Каждый украинец, вынужденный бежать из ада, лелеет в сердце одну мысль — поскорее вернуться обратно. Первым же вышедшим из депо автобусом или электричкой. Бегом. Пешком. Ползком. В концлагере Маутхаузен хранится ржавый дребезжащий велосипед. На нем изможденный пленом поляк, не в силах дождаться отправки домой, приехал во Вроцлав, преодолев больше тысячи километров. Моя хорошая знакомая, оставившая в Харьковской области дом и сто кустов роз, мысленно их выхаживает. Обрезает острым секатором, предварительно смоченном в марганцовке, и беседует, как с детьми. Считает дни до своего возвращения.

Мыши живут в норах. Волки — в логове. Медведи — в берлоге. У птиц есть гнезда. У людей — дома. Места, где можно пересидеть мороз и зной. Отдохнуть и восстановиться. Отоспаться. Выплакаться. Собрать всех родственников за круглым или длинным столом. Нарожать детей. Отпраздновать юбилей и школьную линейку. Выход на пенсию. В нем привычные половики, ложки, иконы. Окна, занавески, подоконники. Запахи, шорохи и скрипы полов. Семейные фото в потертых рамочках.

Дверные ручки и сами двери.

Дома и стены лечат.

Даже если стен уже нет…

Место все равно остается…

Когда случилась война, многие в одно мгновение потеряли все и были вынуждены бежать куда глаза глядят в затасканной неделями одежде. Без расчески, сумки, багажа и обратного билета. С ощущением будто вырвали, как ботву, а корень оставили в земле. Ампутировали ноги…

Больше не будет привычной улицы, березы, калитки. Трубящего завода, гимназии в стиле эклектика, хлебного, торгующего овсяным печеньем на развес. Исчезло родное и понятное, и теперь нужно начинать заново. С чистого листа. А ведь убегающим от войны уже давно не двадцать и даже не двадцать пять. Большинству беженцев от тридцати до шестидесяти. С ними — пожилые родители, страдающие болезнью Паркинсона, или испуганные подростки, переживающие гормональный бунт.