История одной семьи

4

На кладбище сразу два гроба скрылись под комьями земли: один — блестящий, коричневый с золотыми ручками; другой — белый с черным крестом в головах. Мы шли по холмикам взрытой земли, неровной и рассыпающейся. Дождей не было уже несколько недель, почва стала красной и сухой. Скрипели шаги, распугивая птиц и ящериц, прячущихся под камнями. Когда приехал Джузеппе, раздавленный тем, что придется присутствовать на двойных похоронах, он рассказал, что ощутил чье-то присутствие рядом с собой в поезде.

— Вой ветра. Шепот: «Иди, иди домой, твой брат ждет тебя».

Он приехал, когда мы уже были на кладбище. Мама крепко обняла старшего сына и зарыдала, опираясь на его плечо. Джузеппе был в военной форме, как на фотографии, которую присылал нам. Женщины качали головами, отмечая, какой он красивый и вежливый; говорили, что сын, крепко стоящий на ногах, станет спасением и для матери. Папа просто пожал Джузеппе руку, затем отошел в сторону, позволив матери и сыну разделить общую боль. Я осталась с отцом. Мы стояли рядом, почти касаясь друг друга. Когда я покачнулась, потеряв равновесие, то уперлась плечом ему в живот, но тут же отстранилась. Вдоль главной аллеи кладбища, в тени кустов ладанника, тут и там торчали пучки цикламенов — длинная яркая дорожка, напомнившая мне о цветниках, разбитых вдоль виа Спарано. Я уставилась на малиновые лепестки, чтобы хоть какое-то время не видеть всего остального. Микеле стоял рядом со мной на другой стороне могилы, как член семьи. Передним горбился его брат Карло, невредимый и в слезах. Когда земля скрыла гробы под собой, папа крепко сжал мне руку, а я напрягла все мышцы на лице, чтобы не проронить ни слезинки. Послышались мягкие, с нотками боли голоса женщин. Соседки говорили:

— Он был хорошим сыном. Какая неудачная судьба ему досталась! Какая плохая жизнь, такая беспокойная! Но теперь он наконец обрел покой.

Винченцо простили все его грехи; все проделки были забыты и похоронены вместе с ним.

— А тетушка Антониетта, такая хорошая женщина. Отличная работница.

Все начали креститься и говорить «аминь», потом процессия черных ворон подлетела сперва к маме и Джузеппе, потом к нам с отцом. И наконец добралась до бабушки Ассунты и тети Кармелы. Поцелуи, объятия, рукопожатия, слова утешения. Я кивала, благодарила всех, пожимала руки, подставляла щеку для поцелуя. Потом услышала голос Микеле, шепчущий соболезнования. Я повернулась к нему и приняла его утешительный поцелуй. Глаза Микеле, яркие и красивые, цвета мокрой травы, блестели.

Затем до меня донесся голос бабушки Ассунты:

— Что такое, Мария, ты не плачешь?

В странном отупении я повернулась к ней и собиралась ответить: «Да», но меня прервал папа, стоявший позади:

— Мария, послушай меня внимательно.

И я посмотрела на него, все еще растерянная. Он присел на корточки, чтобы поговорить со мной серьезно.

— С этой минуты ты не должна с ним видеться, — сказал он, глядя на Микеле, который теперь стоял позади меня, — с этим уродливым сукиным сыном, ты понимаешь меня? Не смей с ним видеться. Это вина его брата, что Винченцо так плохо кончил. Именно Карло Бескровный толкнул моего сына на неправильный путь. Ты понимаешь? В каждом из их семейки сидит дьявол, они приносят несчастье. Они преступники, Мария. Просто преступники. — Затем отец обхватил мое лицо руками и крепко сжал. — Если узнаю, что ты все еще видишься с ним, я убью его своими руками. Клянусь, Мари, я убью его, как собаку. Он ляжет в домовину, как твой брат. Чего мне терять? Я все равно отправлюсь в ад. Ты больше не должна видеться с ним. Никогда. — И он повторил это слово, чтобы я хорошенько запомнила.

Глаза у отца запали, стали злыми; неопрятная борода подчеркивала жесткие линии лица и скрывала полные губы. Я кивнула, и слезы наконец покатились по щекам. Кожа горела от тревоги, от лихорадки, от всего. В тот момент я была уверена, что в случае необходимости отец действительно убьет Микеле.

Я повернулась к своему другу. Он улыбнулся мне, хотя глаза у него блестели, и я молча посмотрела на него. Он и представить не мог, что в этом взгляде скрывалось прощание. Я подошла к матери и Джузеппе, позволив их боли и жалости окутать меня. Так мы и стояли, все трое, прижавшись друг к другу, как потерпевшие кораблекрушение, сгрудившиеся на плоту. Месяцы, последовавшие за тем днем на кладбище, были очень долгими; время кристаллизовалось в жесты и слова, повторяемые до оскомины. Молчание и гнев, всегдашние спутники папы; немое отчаяние матери, заставляющее ее время от времени обвинять его во всем.

— Ты воспитал его в насилии, — говорила она. — И насилие убило его.

Она внезапно состарилась, волосы побелели, углубились морщины вокруг губ, под глазами. Мама каждый день провожала меня до автобусной остановки, провожала и встречала; обнимала, целуя в щеку, но лицо было унылым, она казалась мертвой. А я чувствовала себя очень одинокой. Я пряталась дома, концентрируясь только на книгах и школе. Наш район стал для меня чужим и неизвестным местом, параллельным миром, который я украдкой пересекала, стараясь не смотреть по сторонам. Я пыталась сдерживаться и не бросаться на Касабуи, чтобы избежать нового отстранения от занятий или, того хуже, исключения из школы. А еще я скучала по бабушке Антониетте, и по Винченцо тоже. И по Микеле. Однажды, по прошествии многих недель, он попытался застать меня дома. Папа погнался за ним, выкрикивая богохульства, и мой друг больше не появлялся. Но даже если я изо всех сил старалась ни о чем не думать и прятаться во снах, боль возвращалась без предупреждения. Болело, как старый перелом в ненастную погоду.

Сегодня, первые шаги