Спасти огонь

С Хосе Куаутемоком Хулиан встретился после второго официального досмотра. Потом они вместе прошли два поста нарко. Нечего и думать пронести кусок стекла или заточку, чтобы выпустить кишки из наркогрызуна. Хосе Куаутемок теоретически способен задушить его голыми руками, но не получится. Плюгавого капо охраняют шесть амбалов. Все шестеро не ниже Хосе Куаутемока, а может, и повыше.

Наконец все кордоны остались позади, и очередной телохранитель провел приятелей к люксу дона Пепе. Тот играл в бильярд со своими бычарами. Даже не обернулся, когда они вошли, занят был однобортным карамболем. Он походил вокруг стола с кием в руках, прикидывая траекторию шара, по-пригибался, чтобы лучше оценить расклад, натер кий мелом и ударил. Прямо скажем, неудачно. Белый шар четырежды ткнулся в борта, а к красному и близко не подкатился. Крыса взглянул на вошедших. «Дон Пепе, — почтительно сказал примат, который сопровождал Хулиана с Хосе Куаутемоком, — деловые пришли». Он не сказал «посетители», или «друзья», или «товарищи», или «мужики», или «партнеры», он сказал «деловые». «Пусть подождут в кабинете», — проговорила тщедушная облезлая крыса.

Их провели в офис площадью квадратных метров сто. Педро сразу же поплохело бы от такой кичеватой обстановки, но Хулиану и Хосе Куаутемоку было не до эстетики. Бугай-конвоир, который с виду был вроде не злой (ходили даже слухи, будто он плачет горькими слезами, когда душит своих жертв), предложил им присаживаться на розовые кожаные кресла. «Шеф сейчас подойдет. Не желаете пока сериальчик посмотреть какой-нибудь?» Они кивнули, и шкафандр включил хрензна-етсколькодюймовую плазму. Оставил им пульт и ушел. Как только он удалился, Хулиан подсел поближе к Хосе Куаутемоку и хотел что-то сказать, но тот цыкнул и показал на несколько мест в комнате. По углам висела пара камер, а на столе стояли какие-то вазочки, в которых явно прятались микрофоны. Хулиан все понял и принялся жать на пульт. Остановился на передаче про аляскинских следопытов, которые охотились в снегах на рысей.

Наконец час спустя появился дон Пепе. Он прошагал через весь кабинет и сел за пластмассовый стол с прозрачными ножками, в которые были вделаны настоящие гремучие змеи и скорпионы. Какой-то народный художник, видимо, был в курсе работе Дэмиена Херста и создал ранчо-версию. Дон Пепе вытащил из ящика стола пульт и выключил телевизор. «Сколько готовы заплатить, деловые?» — осведомился он, не поздоровавшись. Напрямик попер, без вазелина. Хосе Куаутемок встал с кресла, подошел к столу и наклонился к Крысе. Шесть амбалов приняли боевую стойку. «Низ», — сказал он. Хулиан не понял. Грызун улыбнулся: «Ты либо безбашенный, либо безмозглый». В эту секунду Хулиан догадался и сглотнул. Низ: нисколько, ничего, ньенте, ни фига, ничегошеньки, ни сентаво. Низ. Низколько.

Несправедливо было бы не учитывать и счастливые моменты, которые мы пережили рядом с тобой. Как, к примеру, тогда, в воскресенье, когда ты посадил нас троих в машину и сказал маме, что мы вернемся к ужину. Мы спросили, куда ты нас везешь, и ты сказал, это сюрприз. Приехали к большому особняку в районе Педрегаль. Помнишь? Ты позвонил, и тебе открыл статный мужчина в костюме и галстуке. «Я к сеньору Карва-халю», — сказал ты. «Кто спрашивает?» Я разглядел у него за поясом пистолет. «Профессор Сеферино Уистлик», — горделиво ответил ты. Он попросил подождать и закрыл ворота. «А кто здесь живет?» — сгорая от любопытства, спросила Ситлалли. «Один друг», — сказал ты. Широкоплечий снова открыл дверь и пропустил нас внутрь. То, что предстало нашим глазам, просто ошеломило меня. Во дворе стоял десяток машин, между ними ходили мужчины, тоже в костюмах и галстуках. Горничные в форме наблюдали за нами издалека. Я поймал твою руку. Мне было не по себе от этого места и от количества охранников. Мы пошли к дому, и далеко впереди я увидел огромный сад с бассейном. Вода поступала в центр бассейна из обломка акведука колониальной эпохи (годы спустя я узнал, что это был настоящий акведук XVI века, пролегавший через деревню, откуда твой «друг» был родом, и что «друг» просто выкрал его оттуда для своего поместья). Какой-то человечек, тоже в костюме и галстуке, непривычных для воскресенья, подошел к нам, улыбаясь, и протянул тебе руку: «Профессор Уистлик, рад познакомиться. — Он долго тряс твою руку, как будто не мог нарадоваться твоему приходу. — Я Росендо Лопес, помощник профессора Карвахаля». Мы стали мысленно гадать, в каком таком университете преподает профессор Карвахаль, если отгрохал себе этот особняк.

Росендо провел нас к дальней границе участка. Навстречу нам выбежали красивые щенки-веймаранеры, а за ними взрослые собаки, полностью соответствовавшие стандартам породы: поджарые, с короткой серой шерстью и голубыми глазами. Чистокровные, образцовые. «Профессор Карвахаль дарит нам щенка», — сказал ты, улыбаясь. Мы разволновались. Породистый веймаранер, конечно, станет предметом зависти всех наших приятелей по району. Мы подошли поближе к стайке щенков, и из гущи вынырнул один, черный и желтоглазый. Росендо взял его на руки и повернулся к нам: «Вот этого мы выбрали для вас. Правда красавец?» Вообще не красавец. Щенок был тот еще уродец. Ты погладил его по голове: «Нужно придумать ему имя».

Ягодами задавался вопросом, почему такого, как ты, приняли в доме, где бродили толпы телохранителей и обслуги. Пока однажды не наткнулся на фотографию «профессора» Карвахаля в газете. Он был главой учительского профсоюза. Ты, ярый противник коррупции, поборник честности, не погнушался беспородным щенком в подарок от такого отвратительного типа. Какие неведомые добродетели таились в нем, что он заслужил твое внимание? Я всегда гордился твоей несгибаемой неподкупностью и цельностью. И разочаровался бы, узнай, что ты отклонился от своего морального компаса, чтобы взобраться благодаря этому человеку по служебной лестнице.

Щенка мы назвали Тито. Мы его обожали. Он был шаловливый и очень добрый. Придя из школы, мы тут же кидались играть с ним во двор. Он затронул в тебе какую-то струну из детства, потому что ты явно его любил. Ты, всегда чуравшийся сюсюканья, обласкивал его и нахваливал и даже разрешал ему спать у тебя в ногах в кабинете. Когда Тито заразился лейшманиозом, я очень горевал. Наш верный товарищ быстро угас. В девять лет я столкнулся с огромной болью утраты. Мы не плакали, потому что ты запретил. Не знаю, как мы это выдержали, — на всех троих его смерть произвела ужасное впечатление.

Еще один счастливый момент — это когда ты учил меня кататься на велосипеде. Ты принес новый велик, и я места себе найти не мог от предвкушения. Это означало новый этап. Только большие мальчики пересаживаются с трехколесного на взрослый. Ты снял с велосипеда маленькие боковые колесики. «Если будешь быстро крутить педали, не упадешь. А упадешь — встанешь и поедешь дальше». И я испугался. Не упасть, а разочаровать тебя.

Ты привез меня в парк Чапультепек, где много аллей. Мы долго шли, пока не напали на одну дорожку совсем без людей. Как только я сел на велосипед, сердце у меня отчаянно забилось. Ты объяснил, как жать на ручной тормоз на руле. Я запомнил твои наставления: крутить педали, не останавливаться, жать на тормоз, снова разгоняться, не падать. Начал крутить. Ты бежал рядом и поддерживал седло, чтобы я не скатился вбок. Как только я выровнялся, ты отпустил меня. Я проехал метров шестьдесят. Сам не мог в это поверить. Вот только дорожка кончилась, а я не знал, что делать. И врезался на всех парах в мексиканский кипарис. Я ударился лбом и остался лежать в мощных корнях у подножия дерева. Повернул голову, пытаясь найти тебя. Ты спокойно шел ко мне и широко улыбался. «Очень хорошо, — сказал ты. Поднял велосипед и велел: —А теперь еще раз, только без аварий».

Я взгромоздился на велосипед, еще не оправившись от удара. Поднес руку ко лбу. Совсем вроде не разбил, но над правым глазом образовалась ссадина. Быстро поехал. Без приключений добрался до поворота, а там резко затормозил. Велосипед встал как вкопанный, а я опять рухнул. И порвал брюки. Я думал, сейчас ты на меня наорешь: «Ты что, болван, думаешь, ваша одежда с неба валится?» Но ты так же подошел, улыбаясь: «Все хорошо?» Я кивнул, хотя все было плохо. У меня ужасно болела коленка. «Ты быстро учишься», — заметил ты. И добавил, что тормоз нужно выжимать мягко, а изо всех сил — только в чрезвычайных случаях.

Я снова сел на велосипед. Проехал всю аллею из конца в конец. Остановившись, сумел быстро опустить ноги, чтобы велик не занесло вбок. Ты подошел, светясь гордостью за меня. «Вот это дело», — сказал ты. Ты не представляешь, как я обрадовался этим словам. Ни единого окрика, ни единого упрека. В тот вечер я не мог заснуть, потому что в ссадине на лбу стреляло, а колено жгло как огнем, но я был доволен. Очень доволен.

Третий момент счастья — первый поход в кафе-мороженое «Сибериана». Ты сам выбрал вкусы: шоколад и кофе. Объеденье. Мы вышли с мороженым и сели на скамейку на тенистой площади. Ты велел нам провести языком по нёбу: «Вы почувствуете маслянистость на нёбе». Мы послушались и действительно ощутили нечто вроде тонкого слоя сливочного масла. «Это значит, что мороженое здесь делают из настоящих сливок, а не на растительном жире, как магазинное». Мы занялись мороженым и замолчали. Только время от времени ты салфеткой промокал капли, стекавшие по нашим рожкам. Эти короткие минуты, когда мы просто молчали и смотрели на прохожих, — одно из немногих моих воспоминаний о единении с тобой.

Любопытно, что ни в одном из счастливых эпизодов моего детства не фигурирует мама. Она — едва различимый призрак моих детских и отроческих лет. Мы проводили рядом с ней большую часть дня, но я никогда не переживал подле нее незабываемых мгновений. Говорят, в Лиме всегда пасмурно, но никогда не идет дождь. Вот так я запомнил дни подле мамы — серые, дымчатые, без молний и ураганов. С тобой жизнь была бурной, словно непрекращающаяся гроза, но с неожиданными проблесками света. Ты выполнил одно из предназначений истинного отца: дарить мгновения.

Мне нужно было решить, поеду я завтра к нему или нет. Я стремилась увидеться с ним наедине, пусть даже это «наедине» предполагало присутствие других заключенных, других посетителей и многочисленной охраны вокруг. По крайней мере, я смогу поговорить с ним спокойно и нам не помешают Хулиан, Педро или другие участники мастерской. Но это будет сложно. Не то же самое, что встретиться с первой школьной любовью, с которой у вас когда-то не получилось, и вот теперь, двадцать лет спустя, вы решили дать друг другу второй шанс. Хосе Куаутемок — убийца, это я четко понимала. Нельзя сбрасывать такое со счетов. Существовала вероятность, что он на меня нападет даже в присутствии надзирателей, хотя эту мысль я наивно старалась задвинуть подальше. Я доверяла ему, несмотря на его жуткие преступления, оправдывая себя тем, что моя интуиция якобы не могла подвести. Наверняка к убийствам его подтолкнули обстоятельства. Может, он как раз и расскажет мне поподробнее. Я даже фантазировала, что он защитит меня от самого себя. Если я туда отправлюсь, то одна, на свой страх и риск. Никто не будет знать о моей вылазке. Если со мной что-то случится, об этом станет известно слишком поздно.