Спасти огонь

Вечером я собрала своих танцоров. Рассказала им, что хочу поставить танец о трупах на Эвересте как метафоре человека, побежденного природой. Тела, вписанные в пейзаж. Гора как назидание. Им это показалось интересным, хотя даже вообразить такую хореографию трудно. Как изобразить снег, утесы, смерть? Я попросила набросать идей. Люсьен привил мне представление, что в мире танца должна царить вертикальная иерархия, но мне нравилось всех включать в процесс. Да, хореограф в одиночку задумывает структуру постановки, но выслушать предложения коллег бывает нелишним.

Это оказалось полезно и помогло уловить некоторые нюансы. Да, рассказать о трупах на Эвересте будет нелегко. Для творческого человека одно-единственное событие или образ могут стать отправной точкой, и вокруг них выстроится целое произведение. В свободном потоке ассоциаций одна тема влечет за собой другую, а та — третью, и все начинает собираться в единую картину. Поэтому я не стала отвергать даже самые безумные идеи.

Из «Танцедеев» я вышла часов в десять вечера. Клаудио чуть раньше прислал мне сообщение в ватсапе: «Дети вымыты, накормлены, уложены. Я без сил. Совсем засыпаю. Спокойной ночи. Люблю тебя». Мы с Альберто и несколькими балеринами отправились в веганский ресторан. Некоторые мои танцовщицы выступали против «жестокого обращения с животными со стороны трупоедов». А вот я прямо-таки затосковала по тако «гаонера» с вырезкой и тако с ребрышками. Несмотря на нотации моих подружек-веганок, я отказывалась пренебрегать мясом. Неизменно противоречивый Эктор считал, что в будущем человечество разделится на две половины: на «доминирующих», чья жизненная сила и острота ума всегда будут на высоком уровне за счет поедания мяса, и «мягкотелых» — веганов, которых диета сделает вялыми, слабыми, податливыми и робкими. Хосе Куаутемок, вероятно, думал так же. В одном стихотворении он написал: «Я питаюсь кровью и жизнью. Внутри меня скачут животные. Я слышу, как стучат их копыта. Я тоже — они. Те, кто травояден, не слышат в себе гула табунов».

Отужинав чечевичным супом, кускусом с овощами и кофе с миндальным молоком и тростниковым сахаром, я вернулась домой. Внизу разулась, чтобы мои шаги никого не разбудили. Деревянные полы скрипели. А мы с Клаудио терпеть не могли ковры. Содрогались при одной мысли о количестве потенциально скапливавшихся там микробов.

Я легла. Клаудио спал крепко и не проснулся, когда я до него дотронулась. Я перевернулась на бок и посмотрела на мужчину рядом со мной, мирно дышащего во сне. Мой муж. Отец моих детей. Мой друг. Мой товарищ. Стоит ли Хосе Куаутемок предательства? Но я всегда рассматривала свои измены — и с Педро, и, возможную, с Хосе Куаутемоком — как ограниченные. Педро переспал со мной, просто чтобы доказать самому себе, что секс с женщинами его не интересует.

А я с ним — просто чтобы удовлетворить жажду приключений. Для измены же с Хосе Куаутемоком вообще нет никакой возможности и подходящих обстоятельств.

Я решила, что утром поеду к нему. Обняла подушку и попыталась уснуть.

Хосе Куаутемок угроз Крысы не испугался. Чхать он хотел на вшивого капо. На дешевую борзую мелкую сошку. В иерархии нарко он — заместитель директора филиала, но никак не топ-менеджер. Гнида, привыкшая убивать без угрызений совести. Туповатый деревенский задира, обласканный обстоятельствами. В другие времена он бы и до шестерки не поднялся. Но ему выпала эпоха расцвета коки и травы, фентанила и героина, экстази и кристалла. Американской анаконды с широко раскрытой пастью, которой все было мало.

Сочное дельце со стройкой в тюрьме было для Крысы козырем. Если он добудет боссам боссов дивиденды, то отсрочит собственную смерть минимум на пять лет. Но это если главного босса раньше не порешат. Таково уж колесо бизнес-фортуны. Шеф помер — грядут чистки. Братва зубами вгрызается за место на верхушке. И таких мудаков, как Крыса, убирают первыми. Дону Пепе для улещивания патрона нужен был кэш, а тут откуда ни возьмись вылезает этот малахольный и говорит, мол, «низ». «Слушай сюда, убогий, — сказал он Хосе Куаутемоку, — я тебе по-простому разложу. Если завтра у меня не будет всего бабла чистыми банкнотами, тебя и твою зазнобу, — тут он кивнул на Хулиана, — на ленточки порежут».

Хулиан судорожно вздохнул, но Хосе Куаутемок оставался невозмутим. «Послушай, — сказал он Крысе, — ну закроют эту стройку, вот и все. За нее не государство платит. Ее частные лица затеяли, чтобы нас, зэков, облагодетельствовать». Крыса обернулся на своих головорезов и снова уставился на Хосе Куаутемока: «Да мне насрать, кто платит, государство, не государство. Похер. Либо у меня будет лавэ, либо вас сцапает костлявая». Хосе Куаутемок ни одним мускулом не двинул: «Мы столько не стоим, братан. За нас и десяти тысяч песо никто не даст. А хочешь убивать работяг — вперед, хоть жри их с зеленым соусом». Хулиан изумлялся этому хладнокровию. Можно было подумать, Хосе Куаутемок обсуждает, как расставить футболистов в дворовой команде. Дон Пепе подался вперед и пристально вгляделся ему в лицо. «Что нам с этого будет?» — спросил он. «Слушай, братан, — Хосе Куаутемок отказывался называть этого дурного психа доном, — ты своими угрозами добьешься только одного: стройка встанет». Крысе горделивый тон пришелся не по нраву. «Да я вас без денег, просто так убью», — сказал он. Хосе Куаутемок был холоден как лед. Он понимал, что это не просто брехня. Их и вправду могут хлопнуть прямо сейчас. Но так дело не пойдет. «Этот проект одобрен президентом, — сказал он, — и за ним стоят очень серьезные люди». А Крысе-то что до президента? Через два года придет новый, и договариваться будут уже с ним. «А мне по барабану», — сказал он. «Тебе, может, и по барабану, а вот шефам нет». Крыса собирался ответить, но тут рот открыл Хулиан: «Мы можем попросить президента приостановить экстрадиции». В газетах все время муссировалось недовольство нарко тем, что их отправляют в США. Одно дело — когда тебя судят и сажают в Мексике, где при удаче и попутном ветре, может, чего и обломится: кабельное телевидение, свободный доступ телочек, тако по-пастушьи, мягкая перина, и совсем другое — когда ты попадаешь в тюрягу строгого режима к гринго, где тебя никто не знает, секут круглыми сутками и даже жалкого одеяла не допросишься. Почти всегда попавшихся больших боссов отбук-совывали в Гринголенд. По политическим соображениям: парочка крупных рыб для нового американского президента — отличный подарок на Рождество. Такие решения обратной силы не имеют, и дон Пепе это знал. «Да так и так их отправят к янки. Хрена лысого вы тут сделаете». Конечно, они ничего не могли сделать. Но Хулиан вынул козырь из рукава: «Для шефов не сделаем, а для вас, дон Пепе, очень даже сделаем». Крыса американцам на хрен не упал. Обычный тупорылый мясник, не в курсе откатов политикам, не в курсе перекачки порошка и прочих веществ, не в курсе бизнесменов — отмывателей чужого добра, не в курсе счетов в офшорах вроде Панамы или Каймановых островов. Зачем экстрадировать сифилитика, вся ценность которого — в умении мочить людей? «Я гринго не сдался. Я им ничего не сделал», — сказал Крыса с некоторой тоской в голосе. Хосе Куаутемок сообразил, к чему клонит Хулиан, и вставил: «Раньше — может быть. Но не теперь». Дон Пепе воззрился на них. Они что-то знают или так, лапшу вешают? Экстрадиция для него смерти подобна. Пожалуй, и похуже смерти будет. В этих клятых тюрьмах человеку даже повеситься не дают. Только узел из футболки начнешь вязать, как уже заходит десяток вертухаев и самого тебя вяжут. Дон Пепе всякого наслушался про колонию в Колорадо. Холоднее, чем в сибирской тундре, а жратва хуже, чем в «Макдоналдсе».

«А ты откуда знаешь, что я у янки на примете?» — подозрительно спросил он. «Век воли не видать, — сказал Хосе Куаутемок. — Думаешь, я тебе с какого перепою низ-то предлагаю? А этих шестерых с тобой заберут, если будешь еще выеживаться». Шестеро амбалов переглянулись. А их-то за что? Они простые труженики преступного мира, дешевая рабочая сила. Им и в кошмарах не снилось, что они, оказывается, на примете. «Так что я тебя предупредил, братан. До нас больше не докапывайся». Дон Пепе заколебался. Больно борзые они. Без хорошей крыши так не разговаривают.

В общем, они договорились. Дон Пепе не станет брать мзду за стройку. По низам. Чисто по-братански он попросил сто тысяч на всех (двадцать ему, полтос боссам, по две штуке каждому амбалу, а остальное на «оперативные расходы») и не экстрадировать его. Договор скрепили рукопожатием. «Я думал, нам каюк», сказал, выйдя, Хулиан. «Я не думал, я точно знал», — ответил Хосе Куаутемок.

Сто тысяч перешли из рук в руки на следующий день. Для Педро это вообще были не деньги, так, смотаться на выходные в Авандаро на море. Но все равно зря потратились. Босс всех боссов, которому надоели Крысины косяки, приказал его «сместить». Труп дона Пепе обнаружили в тюремной прачечной, с полусотней ножевых ранений. И да, закололи его все те же шестеро амбалов.

Одна только мысль, что завтра я увижусь с Хосе Куаутемоком, не давала мне уснуть, я ворочалась с боку на бок. Когда мне наконец удалось провалиться в сон, зазвонил будильник у Клаудио. Как обычно, он поцеловал меня в лоб, встал и отправился в душ. Снова эти его прихорашивания и притирания. Я одним глазом посмотрела, как он идет в ванную. Рядом с этим мужчиной я состарюсь — у меня не было никаких сомнений. Пусть в наших отношениях не обходилось без проблем, пусть мы жили в двух разных мирах, пусть иногда он выводил меня из себя, я все равно не представляла себе будущего без него. Ему жилось легче, чем мне, его не одолевали экзистенциальные сомнения. Как-то раз я заметила маме, что Клаудио — простак. Она мудро ответила: «Он простой, а не простак». Важное отличие, если вдуматься. Я пришла к заключению, что он одновременно и простой, и простак. Простак, потому что довольствуется весьма ограниченными горизонтами. Не пытается расширить свое видение мира, не рискует, не совершает радикальных перемен. Простой — потому что ему мало нужно для счастья. Он не требовал безраздельного внимания, не был токсичным, не высасывал из меня энергию. У моих подруг были не мужья, а кошмар. Трудные, ревнивые, посредственные, пошлые, вечно отсутствующие, неверные, депрессивные, неряшливые, не мывшиеся, глупые, собственники, маньяки контроля, женоненавистники, идиоты. Клаудио, по крайней мере, не портил мне жизнь. Помогал с детьми, много смеялся, не позорил меня на людях, не ругался, не повышал голос и умел просить прощения. Я изменила ему и, кажется, шла к новой измене не потому, что он был недостойным человеком или я его не любила. Это были чисто мои заскоки, необходимость экспериментировать, находить что-то воодушевляющее, толкающее к действию. Я знаю, некоторые думают, лучше порвать с человеком, чем изменять ему. Но для меня не существовало дилеммы «или он, или другой», я хотела, чтобы «и он, и другой». С рациональной точки зрения непреодолимое влечение, которое я испытывала к Хосе Куаутемоку, представляло собой чистый абсурд. Оно и к лучшему: если уж я нуждалась во встряске, пусть она случится с совершенно запретным мужчиной, с кем-то как будто из стратосферы моей жизни.