История одной семьи

— Я стараюсь держаться подальше, но иногда неизбежно оказываюсь в центре событий.

— Оказываешься в центре событий… — повторила я со вздохом. — И на этот раз ты оказался среди тех, кто разбил нашу лодку.

Микеле встал, отодвинул стул, наклонился и взял меня за плечи:

— Это был не я, Мария. Кто-то, наверное, передал моему брату слова твоего отца. Возможно, Магдалина. Она всегда болтается в доме моих родителей и не умеет держать язык за зубами. Конечно! — Он принялся ходить по комнате, все больше убеждаясь в своих словах. — Наверняка так и есть, это она. Может быть, ревновала, потому что видела нас вместе. Вот шлюха! — Микеле повысил голос: — Когда я ее увижу, то разберусь с ней.

— И что ты сделаешь? — спросила я со злобой, вскочив и подойдя к нему. — Что ты сделаешь, а? Сломаешь ей что-нибудь, как твой брат поступил с нашей лодкой? Вот так вы, Бескровные, решаете вопросы, верно?

Я сжала кулаки, как будто все еще была Малакарне, мелким дурным семенем, и собиралась укусить обидчика за ухо, но ограничилась тем, что вплотную придвинулась, разглядывая каждую деталь свежевыбритого лица Микеле, его крупный рот.

— Я так не поступаю, Мария! — Он снова взял меня за плечи и встряхнул. — Ты помнишь, как в детстве рассказывала мне о своем отце? О его отвратительном характере, вспышках гнева?

Я кивнула, чувствуя тяжесть, от которой дрожали колени.

— Я всегда знал, — тихо продолжил он, — что ты не такая, как он. Всегда знал. Почему ты не можешь поверить, что я тоже не такой, как мой отец? Когда мы были детьми, ты верила мне. Почему не хочешь поверить сейчас?

И вдруг словно волшебная сила вытащила меня из непроглядной тьмы и перенесла к яркому свету, обещавшему счастье. Хватит с меня нашего района, нашего дома, пользующегося дурной славой, денег, которых всегда мало; хватит моего отца, тетушек-соседок, ведьмы, Магдалины, и хватит меня самой — образцовой ученицы, одинокого книжного червя, послушной дочери-затворницы. В тот момент меня захватила та часть моей природы, которая была ближе всего к Микеле.

Тогда он подошел ко мне и поцеловал, запустил руки мне в волосы и притянул к себе, будто боялся, что я ускользну. Поцелуй длился невероятно долго. И чем дольше Микеле меня целовал, тем сильнее я чувствовала, как рвутся путы и бесплодные земли у меня в душе снова покрываются цветами. Боль, которую я покорно принимала и копила все эти годы, исчезала. Неизвестно откуда взявшаяся боль, хорошо знакомая Микеле, потому что это была и его боль тоже. В тот день мы впервые занимались любовью — так, словно этот раз был одновременно и последним. Словно двое влюбленных под небом, с которого вот-вот посыплются бомбы.