В одном лице

— Мы поедем летом, Том, нам понадобится летняя одежда, — сказал я ему.

— Да, но насколько официальная — вот я о чем, Билл. И сколько денег на это нужно? Я правда понятия не имею! — с паникой в голосе сказал Аткинс.

— Спросим кого-нибудь, — сказал я. — Куча народу уже побывала в Европе.

— Только Киттреджа не спрашивай, — продолжал Аткинс все так же тревожно. — Мы точно не сможем себе позволить те места, куда ходит Киттредж, и отели, в которых он останавливается. И мы ведь не хотим, чтобы Киттредж узнал, что мы вместе едем в Европу, да?

— Том, прекрати болтать ерунду, — сказал я. Тем временем Делакорт показался из-под полотенца; похоже, он наконец отдышался — и снова держал в руке бумажный стаканчик. Киттредж что-то сказал ему, и Делакорт немедленно принялся таращиться на мисс Фрост.

— От Делакорта у меня… — начал Аткинс.

— Я знаю, Том! — сказал я ему.

Я заметил менеджера команды, неприметного, подобострастного мальчика в очках; раньше я не обращал на него внимания. Он вручил Киттреджу апельсин, разрезанный на четвертинки; Киттредж взял апельсин, не взглянув на менеджера и не сказав ему ни слова. (Менеджера звали Мерривезер, и с такой фамилией, сами понимаете, никто никогда не обращался к нему по имени.)

Мерривезер подал Делакорту новый бумажный стаканчик; Делакорт отдал ему старый, заплеванный, и Мерривезер кинул его в ведро. Киттредж ел апельсин и вместе с Делакортом смотрел на мисс Фрост. Я наблюдал за Мерривезером, который собирал разбросанные грязные полотенца, и пытался представить за этим занятием своего отца, Фрэнни Дина.

— Не могу не отметить, Билл, что для человека, который только что предложил мне вместе провести лето в Европе, ты выглядишь довольно равнодушным, — со слезами в голосе сказал Аткинс.

— Довольно равнодушным, — повторил я. Я почти жалел, что предложил Тому Аткинсу поехать со мной в Европу на все лето; его жажда внимания уже начинала меня раздражать. Но неожиданно соревнование закончилось; ученики начали спускаться с дорожки в зал по рифленым железным ступенькам. Родители и преподаватели — и другие взрослые, сидевшие на трибуне, — сгрудились вокруг мата, борцы принялись болтать с друзьями и родственниками.

— Билл, ты же не собираешься заговорить с ней, правда? Я думал, тебе это запрещено? — изнывал Аткинс.

Наверное, я просто хотел проверить, что произойдет, если я случайно наткнусь на мисс Фрост — если я просто скажу ей «Привет» или вроде того. (Мы с Элейн обычно толклись возле мата после матчей Киттреджа — боясь и надеясь «случайно» наткнуться на него.)

Мисс Фрост несложно было заметить в толпе, такой она была высокой и стройной, но Том Аткинс продолжал шептать за моей спиной с упорством охотничьей собаки, напавшей на след:

— Вон она, Билл — вон там. Видишь?

— Я ее вижу, Том.

— Я не вижу Киттреджа, — беспокойно сказал Аткинс.

Я знал, что в чувстве момента, которым обладал Киттредж, сомневаться не приходится; когда я добрался до того места, где стояла мисс Фрост (отнюдь не случайно она оказалась в центре стартового круга на мате), Киттредж материализовался рядом со мной в ту же секунду, как я остановился перед ней. Мисс Фрост, наверное, поняла, что я не могу с ней заговорить; Аткинс, до того непрерывно болтавший, онемел от смущения и торжественности момента.

Улыбаясь мисс Фрост, Киттредж — вот уж кто за словом в карман никогда не лез — сказал мне:

— Нимфа, разве ты не представишь меня своей подруге?

Мисс Фрост продолжала улыбаться мне; она не смотрела на Киттреджа, когда заговорила с ним.

— Я вас знаю по сцене, мастер Киттредж, — и по этой сцене тоже, — сказала мисс Фрост, указав длинным пальцем на мат. (Лак на ее ногтях был мне незнаком — наверное, этот цвет называется пурпурным, он был ближе скорее к фиолетовому, чем к красному.) — Но придется Тому Аткинсу нас представить. Нам с Уильямом, — сказала она, ни на секунду не отрывая от меня глаз, — запрещено говорить друг с другом или еще как-либо взаимодействовать.

— Извините, я не… — начал Киттредж, но его прервали.

— Мисс Фрост, Жак Киттредж — Жак, мисс Фрост! — выпалил Аткинс. — Мисс Фрост прекрасная… читательница! — сообщил Киттреджу Аткинс; после этого бедный Том задумался, как ему представить Киттреджа. Мисс Фрост лишь неопределенно протянула руку в направлении Киттреджа; поскольку она продолжала смотреть на меня, Киттредж не был уверен, кому из нас она ее протягивает.

— Киттредж наш лучший борец, — выдал наконец Аткинс, как будто мисс Фрост понятия не имела, кто такой Киттредж. — Это будет его третий беспроигрышный сезон — ну то есть если он не проиграет, — смущенно уточнил Аткинс. — Он может поставить новый школьный рекорд — три сезона без поражения! Так ведь? — неуверенно спросил Киттреджа Аткинс.

— Вообще-то, — сказал Киттредж, улыбаясь мисс Фрост, — я могу только повторить школьный рекорд, если останусь непобежденным. Какой-то парень поставил его в тридцатых, — сказал Киттредж. — Конечно, тогда турниры Новой Англии еще не проводились. Вряд ли борцы тогда участвовали в таком же количестве матчей, как мы сегодня, и кто знает, насколько высоким был уровень…

Мисс Фрост прервала его.

— Не таким уж низким, — сказала она, обезоруживающе пожав плечами; по тому, как безошибочно она скопировала движение Киттреджа, я неожиданно понял, как долго (и пристально) мисс Фрост наблюдала за ним.

— А кто был тот парень — тот, который поставил рекорд? — спросил Киттреджа Том Аткинс. По тому, как ответил Киттредж, я сообразил, что он понятия не имеет, чей рекорд пытается повторить.

— Какой-то Ал Фрост, — пренебрежительно ответил Киттредж. Я ожидал от Аткинса худшего: что он разрыдается, начнет безудержно блевать или без конца повторять слово «вагина». Но Аткинс лишь молчал и дергался.

— Как жизнь, Ал? — спросил мисс Фрост подошедший тренер Хойт; его изуродованная голова доходила ей до ключиц. Мисс Фрост нежно положила свою ладонь с пурпурными ногтями на загривок старого тренера, притянув его к своей маленькой, но очень заметной груди. (Делакорт потом объяснил мне, что такой захват у борцов называется «воротник».)

— Ты как, Херм? — ласково спросила мисс Фрост своего бывшего тренера.

— Помаленьку, Ал, — сказал Херм Хойт. Заплутавшее полотенце торчало из бокового кармана его мятого спортивного пиджака; галстук сбился набок, а верхняя пуговица рубашки была расстегнута. (С такой бычьей шеей ему никогда не удавалось застегнуть эту пуговицу.)

— Мы говорили про Ала Фроста, школьного чемпиона, — объяснил Киттредж тренеру, продолжая при этом улыбаться мисс Фрост. — Тренер Хойт говорит, что он был «неплох» — в устах Херма это, разумеется, означает, что он был очень хорош или довольно хорош, — объяснил ей Киттредж. Затем он сказал ей: — Вы, наверное, не видели Фроста в деле?

Не думаю, чтобы Киттредж понял все по тому, как явно и неожиданно смутился тренер Хойт; я совершенно уверен, что Киттредж сам сообразил, кто такой Ал Фрост, в ту же секунду, как задал свой вопрос. Я увидел, как он бросил взгляд на руки мисс Фрост; и смотрел он не на лак на ее ногтях.

— Ал. Ал Фрост, — сказала мисс Фрост. В этот раз она недвусмысленно протянула руку Киттреджу; только теперь она посмотрела на него. Мне был знаком этот взгляд; так же пронизывающе она смотрела когда-то на меня — когда мне было пятнадцать и я пришел во второй раз взять «Большие надежды». Мы с Томом Аткинсом оба заметили, какой маленькой выглядит рука Киттреджа в ладони мисс Фрост.

— Конечно, я была в другой весовой категории — да и сейчас тоже, — сказала мисс Фрост Киттреджу.

— Большой Ал у меня весил сто семьдесят семь фунтов, — сказал Киттреджу Херм Хойт. — Этого немного не хватало, чтобы бороться в тяжелом весе, Ал, но пару раз я выставлял тебя в этом весе — ты все время просил меня дать тебе бороться с большими парнями.

— Я была довольно неплоха — и только, — сказала Киттреджу мисс Фрост. — По крайней мере, в Пенсильвании не считали, что я очень хороша.

Мы с Аткинсом видели, что Киттредж онемел. Рукопожатие закончилось, но либо Киттредж не мог выпустить руку мисс Фрост, либо она не давала ему этого сделать.

Со своих борцовских времен мисс Фрост потеряла много мышечной массы; однако, учитывая гормоны, которые она принимала, уверен, что бедра у нее были шире, чем в то время, когда она весила 177 фунтов. В свои сорок с лишним лет мисс Фрост весила, на мой взгляд, порядка 185–190 фунтов, но ростом она была шесть футов два дюйма — шесть футов и четыре дюйма на каблуках, как она мне говорила — и вес ее был хорошо распределен. Она не выглядела на 190 фунтов.

Жак Киттредж весил 147 фунтов. По моим прикидкам, «естественный» вес Киттреджа, не в сезон, был порядка 160 фунтов. Он был ростом пять футов одиннадцать дюймов (с хвостиком); как-то раз Киттредж сказал Элейн, что чуть-чуть недотянул до шести футов.

Должно быть, тренер Хойт заметил, как деморализован Киттредж — что было для него совсем не характерно, — не говоря уже о затянувшемся рукопожатии Киттреджа и мисс Фрост; глядя на них, Аткинс начал взволнованно пыхтеть.

Херм Хойт принялся балагурить; его импровизированный обзор истории борьбы, в котором странно сочетались ностальгия и нервозность, заполнил пустоту в нашей неожиданно оборвавшейся беседе.

— Я тут вспоминал, что в твое время, Ал, боролись в одних лосинах — все выходили на мат с голой грудью, помнишь? — спросил старый тренер своего бывшего борца.

— Конечно же, помню, Херм, — ответила мисс Фрост. Она отпустила ладонь Киттреджа; своими длинными пальцами она разгладила кардиган, открывавший облегающую блузку — слова с голой грудью привлекли внимание Киттреджа к ее маленькой груди.

Том Аткинс дышал с присвистом; никто не говорил мне, что Аткинс вдобавок к речевым проблемам страдает астмой. А может, бедный Том просто вдыхал слишком часто, стараясь не разрыдаться.

— Трико вместе с лосинами ввели в пятьдесят восьмом — если помнишь, Жак, — сказал Херм Хойт, но дар речи еще не вернулся к Киттреджу; ему удалось лишь неуверенно кивнуть.

— Трико и лосины избыточны, — сказала мисс Фрост; она неодобрительно изучала свои ногти, будто лак за нее выбрал кто-то другой. — Должно быть только трико без лосин, или же только лосины, но голая грудь, — сказала мисс Фрост. — Лично я, — прибавила она, как будто невзначай, в сторону безмолвствующего Киттреджа, — предпочитаю оставаться с голой грудью.

— Когда-нибудь оставят только трико, без лосин, вот увидишь, — предсказал старый тренер. — И никакой голой груди.

— Жаль, — сказала мисс Фрост с театральным вздохом.

Аткинс издал сдавленный звук; он приметил насупленного доктора Харлоу за какие-то полсекунды до того, как я сам увидел лысого совоеба. Навряд ли доктор Харлоу был любителем борьбы — по крайней мере, мы с Элейн ни разу не заметили его на трибунах, когда смотрели матчи Киттреджа. (Но с чего бы нам тогда обращать внимание на доктора Харлоу?)

— Билл, это строго запрещено — между вами двоими не должно быть никаких контактов, — сказал доктор Харлоу; он не смотрел на мисс Фрост. «Вами двоими», и только — доктор Харлоу не мог заставить себя назвать ее по имени.