Эффект Сюзан

5

На следующее утро я снова наблюдаю за тем, как Оскар плавает.

Тонкий слой адвективного тумана с моря стелется по поверхности бухты, покрывая неподвижную воду десятисантиметровой пеленой, и тело его, плывущего баттерфляем, появляется в поле зрения, лишь когда оно достигает верхней точки синусоидальной траектории.

В ту минуту, когда я прохожу мимо разложенной им на пляже одежды, в мозгу пловца лопается кровеносный сосуд.

Я вижу, что руки на мгновение показываются над туманом, а затем исчезают. Жду, что он снова появится в тумане, но не вижу его. Иду к кромке воды. Адвективный туман всегда очень подвижен, в водяном паре возникает разрыв, и я вижу тело на поверхности. Но оно не лежит на воде горизонтально, а, качнувшись, уходит под воду.

Я срываю с себя одежду. Ни о чем не думаю. Взглянув вперед, я бессознательно оцениваю температуру и расстояние до утопающего. Я провела с близнецами в бассейнах и на пляжах тысячи часов. Если у вас за плечами такой опыт, вы уже не будете взвешивать и обдумывать риски. Вы проецируете свои физические возможности на воду и всеми своими мышцами чувствуете, как далеко вы можете отпустить детей, как быстро вы сможете до них доплыть.

Я прыгаю в воду и осознаю, что это опасно, очень опасно. Но все равно прыгаю.

Когда возникает угроза жизни, время сжимается, и в голове человека проносится вереница непрошенных мыслей. Я успеваю подумать, что близнецы уже достаточно взрослые и прекрасно обойдутся без меня. И как бы то ни было, я уверена, что на Лабана можно положиться.

Вода смыкается вокруг тела, кожа немеет. Я чувствую, как жгучий холод пронизывает меня до костей. Понимаю, что в моем распоряжении только несколько минут.

Он уже примерно в сотне метров от меня. Мне нужно минуты две, даже меньше. Где-то на полпути я вижу, что он снова уходит под воду и уже не всплывает.

Я нахожу ориентир на другой стороне бухты, на линии прямой видимости, и считаю секунды. В том месте, где, как мне кажется, он ушел под воду, я ныряю.

Вода удивительно прозрачная, сине-зеленая, все еще слишком холодная для химического разложения, которое через месяц начнет окрашивать бухту в коричневый цвет.

Опускаясь вниз, я вижу облако пузырьков.

Это последний вздох утопающего. Через несколько секунд последует серия судорожных вдохов и выдохов, легкие наполнятся водой, и в гортани образуется пенистый, светлый белок, похожий на взбитый яичный.

В Хольмгангене мне несколько раз приходилось вытаскивать утопающих из затопленных мергельных карьеров. Выжил только один человек.

Я ловлю его на глубине пяти-шести метров. Подхватываю за руки, встаю ногами на дно. Сначала чувствую только траву и ил. Затем нащупываю плоский камень.

Отталкиваюсь от него. Мы поднимаемся, словно в замедленной съемке, и выныриваем на поверхность.

Его глаза открыты, кажется, что он видит меня, но тело его парализовано. Я переворачиваюсь и кладу его голову себе на грудь, над водой только наши носы и рты, чтобы было легче двигаться.

И плыву к берегу.

Я понимаю, что у меня ничего не получится. Это становится ясно после первого рывка. Вода ледяная, холод уже проник слишком глубоко в мышцы, нервные волокна скоро перестанут функционировать, тело уже перестает повиноваться.

Я чувствую тупую усталость, слышала, что такое бывает — хочется сдаться и уснуть.

Но тут возникает детский страх перед сном. Давно забытый. Внезапно меня, как тридцать лет назад, охватывает паника перед надвигающейся темнотой. Эта паника помогает преодолеть еще пятьдесят метров.

Этого недостаточно. Впереди еще пятьдесят. Можно запросто утонуть на глубине два с половиной метра, а шесть — это излишняя роскошь. И все же я чувствую какое-то необъяснимое и парадоксальное удовлетворение. Я умираю так, как давно мечтала — сопротивляясь изо всех сил.

Чьи-то руки обхватывают меня сзади. Это Лабан. Ему отказало чувство стиля, и он не снял с себя одежду, он прыгнул в воду в брюках и в свитере. Это как-то не очень разумно. Но прежде, чем я теряю сознание и выключается свет, я решаю, что за это он не услышит от меня ни одного дурного слова.