Льюис Кэрролл: досуги математические и не только

СТИХОТВОРЕНИЯ

УЕДИНЕНИЕ

Люблю я тишь густых лесов,

       Люблю я музыку ручья,

В раздумье средь немых холмов

       Люблю скрываться я.

Зелёный полог, а под ним

       Лучей серебряных струи;

Травой лепечет ветер-мим

       Истории свои.

Далёк отсюда грубый мир;

       Ни тяжкий вздох, ни громкий шаг

Моей души священный мир

       Уже не оглушат.

Я лью здесь слёзы без стыда,

       Чтоб душу умягчить верней —

Так дети хнычут иногда

       На лоне матерей.

Когда же в сердце мир и лад,

       Ещё чудесней — снова там

Бродить в истоме наугад

       По дремлющим холмам.

Тогда переживаю вновь

       Минуты радостей былых;

Скрывает радужный покров

       Круженье лет пустых.

О дар дыханья — чем ты мил,

       Когда печаль — удел людей?

Закончить нам во тьме могил

       Чреду ненастных дней.

А час надежд — неужто он

       Нам годы скорби возместит?

И расцветающий бутон

       Пустынный скрасит вид?

О годы жизненной весны,

       Любви, невинности, добра!

Сияй сквозь дней нелепых сны,

       Прекрасная пора!

Я зрелость лет готов отдать —

       Шеренгу блекнущих картин —

Чтоб вновь ребёнком малым стать

       На летний день один.

                               16 марта 1853 г.[36] ПАРКЕТНЫЙ РЫЦАРЬ

Кобылка — блеск! Ни ест, ни пьёт:

       Ведь не охотник я,

Скакать верхом, чтоб гадкий пот

       Струился в три ручья —

Она мне служит круглый год

       Сушилкой для белья.

А вот седло. — «Но где тогда

       И стремя, ногу класть?» —

Да нет; похоже, сэр Балда

       Мою не понял страсть.

— Седло барашка, господа;

       Такой скотинки часть.

И напоследок удила. —

       «Но что вам проку в них?» —

О нет, их роль не так мала,

       Ведь я, признаться, лих:

Куда бы мысль ни завела,

       А рифма сдержит стих. ТРИ ГОЛОСА

Первый голос [37]

Он песню радостную пел,

Был весел смех его и смел,

А с моря ветер прилетел;

Лихим наскоком молодца,

Коснувшись дерзко и лица,

Он шляпу с головы певца

Смахнул, — и вот она у стоп

Какой-то девы, что как столп

Сперва стояла, хмуря лоб,

А после длинный зонт рывком

Воздела и вперёд штырьком

Вонзила в тулью прямиком.

Поддев, в его направив бок,

Полей порвала ободок,

А взгляд был холоден и строг.

Он как в угаре подбежал,

Но грубых слов поток сдержал,

Промолвил только, дескать, жаль

Хорошей шляпы — не секрет,

Как дорог нынче сей предмет;

А он на званый шёл обед.

«Обед! — (Был кислым девы тон.) —

Не просто ль к праху на поклон,

Что на тарелках разложён?»

Со смыслом, как ни посмотри,

Словцо, хоть заключай пари;

И обожгло его внутри.

Сказал: «Иду же не в сарай!

Иду... питаться, так и знай.

Обед обедом, чаем чай».

«Ах так? Чего же ты умолк?

Иль не возьмёшь ты, видно, в толк:

Баран бараном, волком волк!»

Его ответ — лишь стон немой,

И мысль: «Ступай и дальше пой!»

А следом мысль: «На месте стой!»

«Обед! — (Был гневен девы глас.) —

Вино глотать, — шипящий газ, —

Себя являя без прикрас!

Твой чистый дух с которых пор

Снисходит к скопищу обжор,

Жующих сор, несущих вздор?

Ты любишь слойку и пирог?

Но и без них (пойми намёк)

Воспитанным ты быть бы мог».

Но возразил он слабо здесь:

«И кто воспитан, хочет есть;

Питание на то и есть!»

И вновь она словами бьёт:

«Увы, встречается народ,

Не чувствующий фальшь острот!

И каждый этот негодяй

От общих благ имеет пай —

Ему и хлеб, и воздух дай!

И человечий облик им

Мы нашим разумом дарим,

Как шимпанзе или иным...»

«Ну, это к вам не пойдёт:

Ведь всем известно, — молвил тот: —

Присутствующие — не в счёт».

Она издала волчий рык;

С опаской он на грозный лик

Взглянул — там знак мелькнул на миг,

Что видит дева свой разгром,

Хотя не признаётся в том,

Лишь мечет молнии и гром.

Не речь его, но говор вод

Она, казалось, признаёт.

«Кто дал — не одному даёт».

В ответ — ни за, ни впоперёк —

Промямлил: «Дар развить бы в срок», —

Но сам тех слов понять не смог.

Она же снова: «Если б так!

Сердца бы все стучали в такт,

Но мир широк — прискорбный факт!»

Сказал он: «С Мыслью мир един.

Так Море — шири и глубин

Лишь Образ видимый один».

Она: «Тут в логике изъяны.

Мир — вовсе и не Мысль, но Страны!

Моря — простые океаны.

Вот и закончил на смех курам

Свои сужденья ты сумбуром,

Поскольку начал каламбуром.

Кто любит „Таймс“ и кем любимы

Рождественские пантомимы —

Дела того непоправимы!»

Ему б ответить в тот же миг,

А он пристыженно поник:

«Почище, чем играть в безик!»

Прочёл в её глазах вопрос,

Хотел ответить её всерьёз,

Но ничего не произнёс.

Сестрой витражного окна

Его щека, что её видна:

Зальёт румянцем — вновь бледна…

Смягчила жёсткости налёт,

Когда сказала в свой черёд:

«Меньшого больший превзойдёт».

«Настолько этот факт весом, —

Промолвил он, — и нов притом,

Что даже нужды нету в нём».

И поднялась в ней страсть волной.

Встряхнула злобно головой:

«Нет, есть — для случая с тобой».

Но, видя, как дрожит бедняк

И к жалости взывает как,

Смягчила вновь и тон, и зрак.

«За Мыслью обратись к мозгам:

Её доставит Разум нам,

Идеи укрывая там.

Кто ищет истины исток,

Зрит вглубь, поймёт: Идей поток

Из Образов и проистёк.

Предмет учёнейших забот

Та цепь и круг чудесный тот:

Ведь Мысль нам Образы даёт».

Они пошли; был ровен шаг,

Но видеть мог, вглядевшись, всяк

Его лицо объявший мрак [38].

Второй голос

Брели у волн, влажнивших пляж.

Она в учительственный раж

Вошла, а в нём пропал кураж.

Был жгучим слов её накал,

Ей разговор принадлежал,

А он был словно трутень вял.

«Не устаю тебя учить:

Из мела сыр не получить!» —

Плелась таких речений нить.

Был голос звучен и глубок.

Когда же: «Как?» — спросила вбок,

То стал предельно тон высок.

Ответ, что, сбитый с толку, дал,

Попал под волн роптавших вал

И был потерян в эхе скал.

И сам он знал, что невпопад

Ответ, как будто наугад

Попасть из лука захотят.

Она — в мирке своих реприз;

Тяжёлый взгляд направлен вниз,

Как будто не шагал он близ):

Как только некий довод здрав —

За ним вопрос чудной стремглав

Находит, ясное смешав.

Когда ж с гудящей головой

Воззвал он к смыслу речи той,

Ответом был повтор простой.

И он, страданьем возбудясь,

Решил ответить не таясь,

Презрев значенье слов и связь:

«Наш Мозг... ну, в общем... Существо...

Абстракция... нет... Естество...

Мы видим... так сказать... родство...»

Пыхтит, румянцы щёк горят, —

Умолк он, словно сам не рад;

Она взглянула — он и смят.

Был лишним тихий приговор:

Его пришиб холодный взор,

Не мог он больше дать отпор.

Но слов не пропустив и двух,

Она тот спич, почти не вслух,

Как птичку кот, трепала в пух.

А после, отметя долой

Что сделал с ним её раскрой,

Вновь развернула вывод свой.

«Мужчины! люди! На лету,

В заботах, вспомните ли ту —

Лишь воздержанья красоту?

Кто подтолкнёт? Узрит ли глаз

Ночных чудовищ без прикрас,

Снующих дерзко среди нас?

Ведь полнит воздух крик немой,

Зияют рты, и краснотой

Блестят глаза, а взгляд их — злой.

Гнилушка жёлтый свет несёт,

А темень падает с высот,

Чтоб скрыть гранитной Ночи свод.

И, до седых дожив волос,

Никто сквозь занавес из слёз

Не бросит взгляда — как он рос.

Не вспомнит звука прежних слов,

И стука в двери, и шагов,

Когда затем гремит засов.

Готов он ринуться вперёд, —

Белёсый призрак вдруг встаёт,

И стекленеет взор, и вот

Виденье тех пропавших благ

Сквозь леса спутанного мрак

Морозит кровь, печально так».

И всё из случаев-преград

Восторженно, полувпопад,

Рвала, как зубы, крохи правд,

Пока, как молот водяной

У речки, обмелевшей в зной,

Не завершила тишиной.

За возбуждением — тишь, и пусть:

На станции конечной пуст

В пути набитый омнибус,

И все расселись, млад и стар,

В своих купе; там тишь — как дар;

И лишь машина пустит пар.

Не поднимала глаз с земли,

Губами двигала — не шли

Слова, и складки вкруг легли.

Он, наблюдавший моря сон,

Был зачарован и прельщён

Покоем вод, безмолвьем волн;

Она ж в раздумии своём,

Как эхо грёз вдогон за сном,

Забормотала всё о том.

Склонил он ухо в тот же миг,

Но в смысл речей отнюдь не вник —

Невнятен был её язык.

Отметил лишь: песок волнист,

Рукой она всё вверх да вниз —

И мысли тут же разбрелись.

Пригрезил зала полумрак,

Где ждут тринадцать бедолаг —

Он даже знал, кого, — и так,

Он видел, здесь и там на стул

Понуро каждый прикорнул,

Что вид их совершенно снул.

Любой немее, чем лангуст:

Их мозг иссушен, разум пуст,

Нет мыслей, слов запас не густ.

От одного протяжный стон.

«Вели накрыть уж, — мямлит он, —

Мы три часа сидели, Джон!»

Но всё исчезло в свой черёд,

И та же дама предстаёт,

Чья речь продолжится вот-вот.

Её покинул; отступив,

Он сел и стал смотреть прилив,

Прибрежный полнивший обрыв.

Тут тишь да гладь — простор широк,

Лишь пена белая у ног,

Да в ухо шепчет ветерок.

«А я терпел так долго суд,

И ей внимать предпринял труд!

По правде, это всё абсурд».

Третий голос

Ждала недолго транспорт кладь.

Прошла всего минута, глядь —

И слёзы ливнем, не унять,

Да трепет. И какой-то зов —

Лишь глас, в котором нету слов —

То далее, то ближе вновь:

«Не распалить огня слезам». —

«Откуда, что? Вдобавок, нам

Внимать подземным голосам?

Её слова — душе урон.

Да я бы лучше, — плакал он, —

Тех волн переводил жаргон

Иль возле речки развалюсь

И книжки тёмной наизусть

Зубрить параграфы возьмусь».

Но голос рядом — только глух,

Пригрежен или молвлен вслух —