Спасти огонь

Мы услышали приближающиеся голоса детей. Педро захлопнул ноутбук. «Ты чего?» — удивилась я. «Мы уже с ума сходим. Нужно отдохнуть». Я возмутилась: «Там ведь любовь всей моей жизни!» И сама удивилась своим словам. «Любовь всей моей жизни» — такое сильное утверждение сложно переварить. «Не пори чушь, — отрезал Педро. — Иди и займись детьми. Как появятся новости, мы тебе сообщим». Он был прав. Нужно заняться детьми, сделать с ними уроки, накормить ужином.

Они бросились ко мне с объятиями. Бедняжки, считают меня лучшей мамой на свете, а на самом деле я ходячая катастрофа с атрофированным материнским инстинктом. Я велела им надеть пижамы. Они зафыркали. «В шесть?» — изумилась Клаудия. Я хотела отделаться от них и вернуться к новостям. Спокойно, спокойно, сказала я себе. Нельзя жертвовать временем детей. Несправедливо втягивать их в конфликт, разворачивающийся на расстоянии световых лет от них. Я притворилась веселой, хотя внутри все переворачивалось от тревоги. Помогла им с уроками. Не могла сосредоточиться, медленно соображала — особенно когда отвечала Даниеле, которая билась с таблицей умножения.

Хулиан и Педро ушли в одиннадцать. Педро попытался подбодрить меня: «С ним все будет хорошо. Хосе Куаутемок может за себя постоять». Я попыталась поймать взгляд Хулиана в надежде, что он подтвердит оптимистичные слова Педро. Но он уставился в пол, словно не хотел лишний раз пугать меня мрачными мыслями. «Звони, если что понадобится», — сказал он мне на прощание. Я обняла его. За последнее время он стал мне почти как брат.

Я закрыла за ними дверь и тут же почувствовала, что кто-то стоит у меня за спиной. Это была Тереса. «Сеньора, вы извините, что я вас в такой час беспокою. Что-нибудь узнали?» Она наверняка надеялась на милосердную успокоительную ложь. «Все очень плохо, Тереса. Будем надеяться, что муж твоей сестры в безопасности». Она замолчала, и у нее навернулись слезы. «Сеньора, я вам кое-чего не сказала, — медленно произнесла она. — Элеутерио — мой молодой человек». Я подступила ближе к ней: «Разве он не женат на твоей сестре?» — «Да, женат. Я его любовница. — Она опустила голову. По щекам побежали слезы. — Вы не отпустите меня завтра? Я хочу сходить к тюрьме. Не могу больше сидеть и ничего не знать». Договорив, она сглотнула. Я взяла ее за подбородок и заставила посмотреть мне в глаза: «Я поеду с тобой. Я тоже больше не могу».

На зоне была уйма разных насекомых. Заправляли всем тараканы. Властители углов, кладовок и уборных. Некоторые из самых суровых мужиков чуть не блевали при виде них или визжали, как дети малые, когда давили, а из брюшка — вроде как детское пюре «Гербер Манго» ползет. Койки кишели cimex lectularius, более известными как ебучие клопы постельные. Просыпались зэки все в красных точках, как будто сходили на сеанс иглоукалывания. Блох, вшей, гнид и мандавошек тоже хватало: дрим-тим чесотки в башке, в яйцах и в жопе.

Комары играли за высшую лигу. Тюрьма стояла на высушенном озере, и стоило где-то только прыснуть водичке, как они тут же размножались как бешеные. Летом они враз облепляли дурачка, который осмеливался высунуть нос на улицу ближе к вечеру, а по ночам, сволочи, пищали так, что аж храп заглушали.

И только когда разных тварей становилось больше, чем народу на станции метро «Пино Суарес» в час пик, начальство решало проводить обработку. «Это вам не школа для девочек», — говорили благодетели, и — херак! — получите инсектицида, хоть в столовку, хоть в камеру, где вы спите. Никто не задумывался о всяких пустяках, типа, не является ли это вещество канцерогенным или не вызывает ли необратимые последствия в бронхах. Истребить гадов! Все равно, сколько у них ножек — шесть, восемь или две. Все одно гады.

Из всех долбаных насекомых Хосе Куаутемок сильнее всего ненавидел мух. Всепроникающих, вездесущих. Они засира-ли лампочки и окна, на парашах устраивали себе бар, садились на жратву и тонули в кувшинах с лимонадом. Некоторые зэки их прямо так и пили, говорили, мол, питательная ценность: чистый белок с говном, изюм в шоколаде. Но Хосе Куаутемок видеть не мог, как мухи тянут свои сраные хоботки к его хлебу или макаронам. Он заманивал их, просыпая сахар на стол, а когда собирались, прихлопывал огромной пятерней.

Гадючники для супружеских свиданий тоже собирали тучи мух. Они флегматично сидели по стеночкам, пока не начинался чей-нибудь перепихон. Видимо, какие-то гормоны в трахающихся их заводили, потому что они всей шоблой взмывали и пикировали на голые тела. А кому понравится ебстись, когда на спину, на рожу и на жопу все время норовят сесть мухи?

В первое супружеское свидание Хосе Куаутемок больше всего переживал как раз из-за мух. Он боялся, что Марина не вынесет прикосновения их засранных лапок к своей коже. Однажды она задремала у него на груди. Он гладил ее по спине, пока она не уснула глубоким сном. И тут, оу май гад, штук двадцать мух, привлеченных запахом вагинальных соков и семени, начали садиться ей на самые интересные места. Хосе Куаутемок отгонял их, но они как отлетали, так и прилетали обратно.

И этот момент показался ему самым унизительным за все годы за решеткой: мухи, обсасывающие анус его возлюбленной. Это он заслуживает мух, и клопов, и блох, и тараканов, и комаров, и амеб, и бактерий, и опрыскивания инсектицидом, а не она. Он хотел бы хранить ее в хрустальном ларце, защищая от насекомых, от грязи, от гнилостного воздуха, от убийц и от себя самого.

Люкс принес ему невероятное облегчение. Нормальный унитаз, отдельная ванная, горячая вода, гигиеничное приготовление пищи (никакой изюм в шоколаде по кувшинам не плавает), чистые полы и — аллилуйя! — одеяла без рисуночков. Ни следа мух и других насекомых. Они изгнаны из рая богатеев. Вон из храма, фарисеи с крылышками! Санитария покупается за большие деньги. Когда Марина сказала, что скучает по вонючей комнатке, он только посмеялся себе под нос. Типичная буржуйская реакция на кратковременный визит в обиталище низов общества. Первый мир чайной ложечкой прихлебывает из выгребной ямы третьего. Марине, видимо, показалось занятным кувыркаться на веселеньких пледах. Для него это было очередное свидетельство подлости тюремного начальства. Ты ебешься, а на твою жопу пялится какая-то жуткая мышара. Тычут прямо в нос, точнее, прямо в задницу своей властью. А для Марины это наивный китч. Ей прям нравилось кончать на перекошенные морды Гуфи, Микки и Минни. Истинное бунтарство, не то что дурацкие фильмы Эктора.

Хосе Куаутемок ценил Маринину буржуазную незамутнен-ность. Такая она наивная, такая простодушная, чистый ванильный «Несквик». Ее присутствие помогало ему отвлечься, забыть хоть на несколько минут тянучку мертвых тюремных часов. Он был не просто влюблен в нее — он был ей благодарен. И, словно неизлечимый больной, которого предупредили о скором конце, ждал неотвратимого часа, когда она перестанет приходить.

Мятеж, похоже, был частью масштабного плана. Взбунтовалась не только Восточная тюрьма, но и многие другие: Северная, Южная и Санта-Марта-Акатитла в Мехико; Кадерейта, Топо-Чико и Аподака в Нуэво-Леон, а также колонии в Тепике, Колиме, Пьедрас-Неграс, Сакатекасе и других городах. Власти не знали, что делать. «Мы не позволим кучке преступников угрожать стране и демократическим устоям», — заявил министр внутренних дел. Про кого он говорил? Кого имел в виду под «кучкой»? Кто организовал все эти восстания? Через год должны были состояться президентские выборы. Может, это борьба за власть между членами кабинета? Или внешними силами? Партиями? Наркокартелями?

Я не услышала, как в комнату вошел Клаудио и наклонился к моему плечу. Он смотрел на картинку в моем телефоне. «Что случилось, дорогая? Какие-то проблемы в тюрьме?» Я подскочила как ужаленная: «Не смей меня так пугать!» Клаудио улыбнулся: «Просто ты вся туда ушла». Я рассказала, что начался мятеж, что некоторые наши знакомые, в том числе вежливый охранник, убиты и что, похоже, кризис только усугубится. «Это знак, что нам нужно переехать в Нью-Йорк. Здесь нам делать нечего», — сказал он. В моем мире до Хосе Куаутемока это предложение имело бы смысл. А мне теперешней, влюбленной и сходящей с ума от страха за любимого, оно показалось оскорбительным. «Я не собираюсь уезжать из страны», — лаконично ответила я, хотя на самом деле имела в виду: «Ни за что на свете я не брошу Хосе Куаутемока».

Клаудио пошел в душ (он был так зациклен на гигиене, что мылся два раза в день), а я воспользовалась моментом, чтобы позвонить Педро. «Мне нужна бронированная машина и пара телохранителей. Завтра я поеду в тюрьму». — «А больше ничего не нужно? — раздраженно ответил он. — Не дам. Нечего играть в Ромео и Джульетту под пулями». Я сказала, что все равно поеду, с его помощью или без нее. Он попытался меня отговорить. Безуспешно. «Я поеду с Тересой, новой няней. У нее тоже там родственник». Наконец Педро согласился. «В последний раз ты меня впутываешь в свои интриги», — предупредил он.

Чуть позже я получила сообщение от Хулиана: «Приходит время, когда нужно снять ношеное платье, принявшее форму нашего тела, и позабыть пути, ведущие всегда в одно и то же место. Пора пуститься в плавание. И если мы не осмелимся отойти от берега, то так и останемся на всю жизнь вне себя. Фернандо Пессоа».

Я не поняла, зачем он мне это прислал. В какое плавание я должна была пуститься? К несбыточной иллюзорной любви?

Или он имел в виду, что мой единственный путь — возвращение к стабильной супружеской жизни? Только этого мне не хватало — новых вопросов и новых поводов не спать.

Я и не спала всю ночь — вертелась и поглядывала на будильник: час ночи, два ноль семь, три тридцать пять, четыре сорок. Отключилась где-то в пять. Не слышала будильника Клаудио. Проснулась, только когда за ним хлопнула дверь. Попыталась поспать еще несколько минут. Я была вымотана. Мысли утомляют, а навязчивые — тем более. Пора было поднимать детей в школу. Я старалась каждое утро будить их лаской. Но не в тот день. Я просто зажгла свет и дала полчаса на одевание и завтрак.

Отправила с шофером и няней. Сказала Тересе: «Сейчас уже поедем». Мы погрузились в бронированный внедорожник Педро, а за нами ехал еще один джип с четырьмя телохранителями. По мере приближения к тюрьме я начинала понимать, насколько все серьезно. По периметру стояло оцепление: десятки полицейских-спецназовцев. За десять кварталов нас развернули: полиция не пропускала транспорт. Наш водитель попытался договориться — не получилось. «Нет, молодой человек, проезд запрещен». Мы спросили, как нам попасть к тюрьме. «Пешком. Но не рекомендую: обстановка там сложная». Мы решили припарковаться как можно ближе и оттуда пройти к тюрьме.

Я тем временем проверила последние новости. Правительство после многочасовых безуспешных переговоров с мятежниками решило пойти на штурм. Ожидалась ожесточенная схватка. Репортеры предупреждали: «Не приближайтесь к зоне конфликта». С вертолетов снимали в прямом эфире. Мятежники собрались в центральном дворе, том самом, по которому я столько раз ходила. В середине круга сидели связанные охранники с кляпами во рту. Видна была линия баррикад из столов, матрасов и даже покрышек. Камеры наезжали на захваченных чиновников с поникшими головами. Один заключенный развернул навстречу вертолету плакат: «Требуем соблюдения прав человека в тюрьмах!» Я пыталась углядеть в толпе Хосе Куаутемока. Его легко узнать по росту и светлым волосам. Но камера шарахалась как попало, присмотреться не получалось.