Спасти огонь

Чтобы его подбодрить, Машина помахал у него перед носом зелененькими. Но тот при виде долларов только головой замотал: «Нет уж. Теперь ты мне хоть выигрышный лотерейный билет принеси — я пас». Он рассказал, что на зоне за последнее время попортили еще двоих — Мясного и Морковку. «Они твоего вражину подрезать пытались. Но „Те Самые" их пасли и чуть не поубивали. Охраняют этого козла как зеницу ока». Машина спросил, когда это было. «Да вот на днях. Всех, кто к нему лез, поимели. Его даже перышком от колибри тронуть не смей».

Машина рассказал ему о своих планах собрать войско сопляков. Тощий главарь воззрился на него, как бы говоря: «Ты сам-то врубаешься, что несешь?» За ним «Те Самые» по всему городу охотятся, а он тут что-то лепит про тринадцатилетних бандитов. «Кореш, кончай дурить. Тебя лопнут скоро, как шарик. Утекай, отвечаю».

Тут главарь кого-то заметил вдалеке: «Вон, гляди, по твою душу». Пока Отелло отворачивался посмотреть, главареныш нырнул в переулок и затерялся между домами. Машина тоже рисковать не стал после таких предупреждений и слился. Его гениальный план по созданию армии сопливых моджахедов накрылся медным тазом.

Он усвоил урок: не доверять другим. Никто не сравнится с ним в закалке и воле, так и сочащихся из всех его пор. Он возьмет убийство блондина полностью на себя. Машина представил себя этаким самураем, одержимым благородной местью. Он убьет его, в этом можно ни секунды не сомневаться. Точно убьет.

Чисто случайно я узнал, что мой брат в тюрьме общается с Педро Лопесом Ромеро, наследником крупного состояния, нажитого на недвижимости, и бойфрендом Эктора Камарго де ла Гарсы, одного из богатейших людей страны и — по совместительству и велению души — известного режиссера и любителя эпатировать публику. С Эктором мы были и раньше знакомы. Входили в советы директоров пары компаний. Виделись на некоторых совещаниях и наладили не слишком близкие, но уважительные отношения, которые со временем привели к возможному сотрудничеству между одной из его фирм и фирмой, которую я недавно приобрел. Бизнес Эктора — угольный — был пережитком прошлого и в скором времени, учитывая тенденции в энергетике, должен был угаснуть. Я же считал, что будущее — за ветряной, солнечной, водяной и даже копроэлектрической энергией (да, да, ты не ослышался: это электричество от турбин, работающих на метане, получаемом из коровьего навоза). Я финансировал рентабельные проекты по чистой энергии не только в Мексике, но и Западном Техасе, Патагонии, Андалусии, а также на побережье Австралии.

Эктор пригласил меня на обед. Он хотел, чтобы я помог ему расширить инвестиционный портфель, поскольку доверял моему чутью в каких-то незнакомых ему самому областях. Я собирался предложить ему одно дело. Некий тип придумал сжимать уголь под таким высоким давлением, что он превращался в алмазы низкого качества, для ювелирного дела непригодные. Зато этими прочнейшими алмазами можно было резать толстые стальные листы. Я купил эту технологию и теперь нуждался в больших объемах угля. А к кому же, как не к Эктору, за этим обращаться?

Мы договорились встретиться в «Джакоме». За несколько минут до встречи он позвонил и спросил, не возражаю ли я, если к нам присоединится его бойфренд Педро. Я не унаследовал твоей пламенной гомофобии и совершенно не стал возражать, хотя, признаюсь, публичные проявления однополой любви подчас меня смущают.

Они пришли точно к назначенному времени. Наконец-то мексиканские бизнесмены научились, что опоздания могут фатально влиять на сделки. Эктор поздоровался сердечно, но сдержанно. Я, конечно, успешный предприниматель, но моя смуглая кожа и индейские черты вызывают подозрения у таких вот белых, как он. Будь я блондином, он наверняка бы меня даже обнял. Наверное, ему было странно вести дела с кем-то, походящим скорее на его шоферов. Он представил меня Педро, который проявил больше непринужденности. «Очень рад знакомству», — сказал он с улыбкой и тепло похлопал меня по спине.

После расшаркиваний Эктор перешел прямо к делу и начал расспрашивать меня про новейшие источники энергии. Я рассказал о достижениях в геотермальной энергетике, о том, как ученые оценивают перспективы использования тепловой энергии магмы, бурлящей в сотнях метров под землей. Мы договорились вместе инвестировать в эту сферу, а также в искусственные алмазы. Он будет поставлять уголь, я буду его перерабатывать, прибыль пополам.

За десертом заговорили о литературе и кино. Их поразило, что, в отличие от большинства деловых людей, я знаю, кто такие Гуссерль, Кант, Фолкнер, Бароха, и видел десятки фильмов каннской и венецианской программы. От культуры в общем мы перешли к любимому детищу Педро — фонду, а от фонда — к его проектам в Восточной тюрьме, литературной мастерской Хулиана Сото и оригинальным текстам, написанным заключенными. Услышав слова «Восточная тюрьма», я навострил уши. «Кого-то из этих авторов стоит опубликовать?» — осторожно поинтересовался я. Ответ можно было предугадать, папа. «Да, есть такой, Хосе Куаутемок Уистлик. Отбывает пятьдесят лет за убийство. Талантливый, хотя я, честно говоря, его немного побаиваюсь», — ответил Педро.

Видимо, им и в голову не приходило, что я могу оказаться братом Хосе Куаутемока. Подобно Гэтсби, я придумал себе персонажа с альтернативным прошлым. Франсиско Рамирес сильно отличался от Франсиско Куатилауака Уистлика Рамиреса (я не хотел, чтобы мое имя в бизнесе связывали с тобой, столь противоречивой фигурой). Я попросил у них тексты упомянутого автора: «Я недавно приобрел издательство. Может, получится опубликовать» (я купил его не из любви к литературе, папа, а потому что там можно печатать политические газеты и буклеты. Нам, людям с деньгами, нужен резонанс. Мы должны контролировать, что о нас говорят). Педро сразу клюнул. На следующий день один из его телохранителей принес мне в офис коробку с ксерокопиями отпечатанных на машинке листов. Так в мои руки попало творчество твоего сына.

Дома я прочел рукописи. И остался под большим впечатлением. Отличный рассказчик, каких мало. Я дал распоряжение о публикации. Это будет неплохое дельце, ко всему прочему. Сам знаешь, когда преступники хорошо пишут, их книги вызывают фурор. Зачем далеко ходить? Воришки Жене, Довиньяк, Нил Кэссиди снискали не только успешные продажи, но и восхищение критиков. Я уверен, что мой брат станет литературной знаменитостью. Мы устроим широкую и интенсивную рекламную кампанию. Лучшие маркетологи книжной индустрии создадут образ этакого enfant terrible, проклятого гения. Будем его про-моутировать как талантливого Чарльза Мэнсона.

Но у меня есть и еще один сюрприз: мое издательство опубликует полное собрание твоих трудов. Они были рассеяны по университетам и историко-географическим обществам, но я нанял людей, которые собрали твое наследие воедино. Стоимость перевода на основные мировые языки уже подсчитана. Будем распространять в разных странах. Ты окажешься на первых полках книжных магазинов по всем миру, тебя будут изучать в школах и университетах. Вот увидишь, вы с Хосе Куаутемоком наделаете много шуму.

В последние месяцы в моей жизни царил такой сумбур, что я упустила из виду многие события вокруг себя. Пока я наведывалась в тюрьму, Эктор успел снять фильм, очень быстро, на одной-единственной локации. Но почему-то загубил то, что могло бы стать прекрасной историей, ударившись в несусветную безвкусицу. Фильм рассказывал про ночного сторожа в морге судмедэкспертизы. Морг был под завязку забит свозимыми туда трупами, в основном жертв убийств и вообще не-контролируемоего насилия в стране. Сторож бродил между десятками трупов, пытаясь угадать, кто были эти люди, откуда они происходили, кто их убил. Очень трогательная история — но вдруг она принимала совершенно неожиданный оборот, из-за которого фильм и провалился. Сторож подходил к каждому телу и обнюхивал, определяя издаваемый им запах. «Ты пахнешь апельсином», — говорил он одному. «А ты — лимонной мятой». И мертвецы садились на своих металлических каталках и рассказывали ему какую-нибудь историю из своей жизни, связанную с деревьями или травами. В общем, тихий ужас. Фильм начинался как размышление о насилии в стране, опустошенной бессмысленной войной с наркотиками, а заканчивался как эпизод плохого сериала.

Вспыльчивый и задиристый Эктор поссорился с публикой прямо во время эксклюзивного показа в театре «Метрополитен» (эксклюзивных зрителей собралось тысяча двести человек, но вот в коммерческий прокат он действительно выпускать фильм не стал, чтобы с большей помпой прибыть в Канны). «Да пошли вы на хрен!» — проорал он аудитории, состоявшей в основном из друзей и родственников. Возмущенный свист усилился. Идеальная обстановка для Эктора: разногласия, освистывание, конфронтация.

Я поняла, насколько фильм плох, когда Клаудио сказал, что ему понравилось. «Этот я хоть понял», — с гордостью заявил он. Из всех работ Эктора эта больше всего походила на какой-нибудь ситком. Первый час был жестким, тревожным, пытливым взглядом на безнаказанность и отчаяние. Зато второй — помесью «Хэллоу Китти» с «Бойтесь ходячих мертвецов». И именно вторую часть высоко оценил Клаудио.

В тот вечер исполнялось ровно четыре недели, как я не видела Хосе Куаутемока. Я пыталась не думать о нас. Не получалось. Его было слишком много в моем организме. Мир без него казался пресным, куцым. Разговоры с друзьями — скучными. Эктор — смешным и, о ужас, посредственным. В свете тюремного опыта его фильмы, которыми я раньше упивалась, выглядели плоскими. Они перестали производить на меня впечатление.

Я пыталась нагрузиться обязанностями, чтобы заполнить пустоту. Ходила на все детские дни рождения, которые раньше терпеть не могла из-за сборищ сумасшедших мамаш. Я и сейчас старалась не общаться с мамашами, а больше играть с детьми. Сама возила своих на все кружки и оставалась посмотреть на занятия: конный спорт, карате, волейбол, фехтование, что угодно. Я была настроена не упустить ни одной минуты их детства. Начала ходить в кино с Клаудио, а если он не мог, с подругами. Мастурбировала, думая о Хосе Куаутемоке, и только о нем. Но механическая разрядка никак не могла заменить его рук на моем теле, его дыхания у меня на затылке, его животного неистовства.

Утра я проводила в «Танцедеях». Изменила расписания репетиций — перенесла их со второй половины дня на первую. Так я подавляла в себе желание запрыгнуть в машину и поехать в тюрьму. Хотя мне отчаянно этого хотелось. Я держалась только потому, что решила завязать с ним навсегда. Наши отношения вредили и мне, и, тем более, Хосе Куаутемоку. Мое присутствие могло снова спровоцировать произвол начальства по отношению к нему. Хулиан рассказал, что всего несколько недель назад его пытались убить. Хосе Куаутемок ничего мне не сказал. Наверное, не хотел меня пугать, хотя мне показалось несправедливым, что он утаил от меня такое важное событие. Впервые я почувствовала, что он не позаботился обо мне.

Хореография стала еще более беспорядочной и непредсказуемой — как и я сама. К моему удивлению, труппа вела себя еще более покладисто и уважительно, чем в те времена, когда я спрашивала их мнения по любому поводу. Складывалось ощущение, что они ждали, когда я сама начну принимать решения и навязывать их, ни с кем не советуясь. Так иногда маленькие дети ждут от родителей установления границ.