Спасти огонь

Если бы ты победил Хосе Куаутемока, я не стал бы безжалостным. Не получал бы удовольствия от того, что выбрасываю целые семьи на улицу или разрушаю чей-то бизнес просто потому, что могу. А знаешь, что хуже всего, папа? Я ничего сам не построил. Мое главное умение состояло в захвате крепких фирм, созданных поколениями усердных, трудолюбивых людей. Я был вроде тех птиц, что вторгаются в чужие гнезда. И я даже заработал на этом признание. В финансовых журналах меня называли спасителем компаний на грани банкротства, спасителем рабочих мест. Вздор. Я пил кровь из этих пошатнувшихся предприятий, высасывал все, что можно было высосать, а потом избавлялся от них. Воспользовался хищническими возможностями капитализма, чтобы расквитаться с тобой и братом за причиненный мне вред. В глубине души я всегда знал, что остаюсь трусом.

Я с трудом научился подавлять отвращение к Хосе Куаутемоку. Если бы мне нужно было описать это словами, я бы сказал, что его присутствие умаляет меня. Я завидовал его обаянию, его успехам с женщинами, его решительности. Мои вечные колебания так отличались от его неиссякаемой энергии. Я ненавидел его не за то, кто он есть, а за то, кто есть я по сравнению с ним. Это самая дремучая зависть, она полностью запруживает узкий проток, ведущий нас к уверенности в себе.

Хосе Куаутемок удивился, увидев в коридорах Морковку и Мясного. Они больше походили на привидения, чем на живых существ. Шажок: боль. Еще шажок: боль еще сильнее. Когда шажки переставали даваться, они начинали передвигаться ползком. Зэки стали называть их змейками. А челюсти им так раздолбали, что питались они теперь только кашкой да соком. Спасибо Терминатору и его товарищам — приблизили старость.

Мясной взъелся на Морковку: «Мы бы его прекрасно уделали и через два месяца, как нас и просили. Так нет же, тебе моча в голову ударила, видите ли. Не терпелось тебе». Морковка не остался в долгу: «Да будь ты мужиком, мы бы его завалили. А ты, как пекинес, там чё-то подвякивал только». Мясной взял на вооружение аргумент противника: «Мужиком?! А кто придумал заточки в жопу пихать? Сам-то ты мужик, что ли?» И так они перебрасывались колкостями до бесконечности.

Однако, даже избитые и болезные, они сочли, что им повезло больше, чем Ролексу. Кастрированный, он непрестанно мучился от боли и фантомного зуда в утраченных помидорах и не имел никакой возможности почесаться. Думал он только об одном: как бы убить первого попавшегося ему на пути, и этим первым попавшимся оказался он сам. Через две недели он разбежался вдоль по коридору третьего этажа, вылетел в окно, рухнул вниз головой, словно мастер спорта по прыжкам в воду, и раскроил себе черепушку не хуже кокоса в Акапулько.

И после шести часов неостановимого кровотечения там же скончался. Труп даже не прикрыли, оставили лежать. Только на третий день забрали в морг.

Хосе Куаутемок решил не рассказывать Марине про Эсмеральду. Вон что делается — а все из-за каких-то нескольких часов с фэтилишес. Ролекс помер, Мясной и Морковка еще неизвестно как срастутся, четверо киллеров искалечены, а сам он на мушке. Машина не уймется. Нет, мадам. Ревность вызывает такие страдания, которые снимаются только разрушением, опустошением, умерщвлением. Ревность — библейская, онтологическая страсть. Она вызывала войны, падение империй, запустение царств. В ней берут начало великие битвы, эпопеи, цареубийства. Марк Антоний и Клеопатра, Елена и Ме-нелай, Зевс и Гера, Медея и Ясон. Ревность от начала времен.

Хосе Куаутемок понимал ярость Машины. Измена Эсме-ральды, вероятно, жгла его бывшего кореша, как ножевая рана на шее. Теперь он сам испытывал дикую, достойную мифов любовь к Марине и, случись с ним что-то подобное, уничтожил бы весь мир. Но сочувствие Машине не означает, что нужно лечь кверху лапками и ждать смерти. Инстинкт самосохранения все же сильнее. Пока Машина жив, он, Хосе Куаутемок, остается в первой десятке кандидатов на кремирование. Рано или поздно враг нанесет новый удар. Морковка с Мясным не прикончили его чисто по своей никчемности. Кто попрожженнее, всю бы кровушку из него выпустил, успел бы.

«Неважно, какого размера шавка в драке. Важно, какого размера драка в шавке», — гласит народная мудрость, а уж из-за любви к Марине драки внутри него поприбавилось. Поэтому он не даст себя убить, а если надо будет, и сам убьет ради Марины.

В ту субботу, когда они наконец-то спали рядом, он протянул в темноте руку и пощупал ее плечо. Какое счастье — чувствовать ее так близко. Он притянул ее к себе, обнял и в очередной раз занялся с ней любовью. Кончив, они улеглись рядом, как две креветки в креветочном коктейле, и он снова сказал себе: она здесь, она здесь, она здесь.

Приложил ухо к ее спине. Расслышал один из 446 760 000 вдохов, которые она сделает в течение жизни. Один каждые шесть секунд. Десять в минуту. Да, драка в нем росла. С каждым Марининым вдохом. Никто и ничто его не сломит. Никогда. Он будет отвоевывать каждый миллиметр. Против всех и вся. Его не победить, пока дышит эта женщина в постели рядом с ним.