Спасти огонь

Он проспал двадцать три часа подряд. Кармона, новоиспеченный директор тюрьмы, велел охранникам к нему не приставать: «Оставьте его в покое. Он авансом за все нарушения расплатился». Кармоне Моралес сразу показался редкостным мудаком. Он считал, что запереть Хосе Куаутемока в апандо по капризу непростительно. Одним из первых распоряжений на новом посту он велел засыпать эту окаянную дыру.

После того, как Хосе Куаутемоку дали отоспаться, его отвели в душ. С отвращением раздели. Он весь состоял из зловония и был хрупок, как крыло бабочки. Пришлось посадить его на стул и так мыть. Ни дать ни взять чашка японского фарфора — того и гляди разобьется.

Корку грязи снимали ножом. Коричневая масса, пахнущая кабаном в брачный сезон. Все тело протерли несколько раз. Кожа, мозг, сердце — все почернело. Сколько лет уйдет на очищение?

Днем он закрывал глаза, словно опускал жалюзи, и часами молчал. Хотелось снова в темноту. Шумы раздражали. Каждый скрип решетки, каждый крик будили в нем мистера Хайда, готового избить всех и каждого на своем пути.

Едва набравшись сил, он начал записывать то, что сочинил в апандо. На автопилоте печатал страницу за страницей. Как лазерный принтер. Хотел закончить до прихода Марины. Лично вручить ей свой бумажно-чернильный Тадж-Махал.

Лишенный телефона, он мог только ждать мастерской Хулиана, чтобы увидеться с ней. В четверг он явился на занятие, словно воскресший Лазарь. По крайней мере, так на него посмотрели остальные заключенные. Викинг-то уже не тот. Из серебряной гориллы он превратился в шимпанзе. Сел на всегдашнее место. В его отсутствие никто не осмелился занять его. Его престол уважали.

Марина не пришла. Н-Е П-Р-И-Ш-Л-А. Может, она не знает, что его откопали. Он хотел, чтобы она первая услышала написанное в апандо, и отказался читать. Но Хулиан настоял. Ему не терпелось узнать, что там наварил котелок Хосе Куаутемока в черной дыре, в которую все включено.

Тексты произвели на присутствовавших большое впечатление. Кто его знает, что у него там внутри случилось, но качество письма прямо-таки подскочило. Компактное, напряженное, странное повествование. Хулиан не мог поверить. Откуда такая буря прозы в этом несчастном? Откуда эта таинственность, это животное начало, эта нежность, этот ужас, это безумие, эта надежда? Почему он сам не способен так писать? Что нужно, чтобы стать Моцартом, а не Сальери?

После занятия Хулиан подошел поздравить его. Хосе Куаутемок сухо поблагодарил. Кому нужны все эти «какие-невероятные-истории-у-тебя-получились», если единственная, кому они предназначались, не пришла? Хулиан достал из куртки письмо и вручил ему: «Это тебе от Марины».

Хосе Куаутемок, сгорая от нетерпения, прочел. Всего несколько строк: она разрывает отношения. «Я знаю, ты поймешь» — так эта хрень заканчивалась. Понять? Серьезно? Понять? Столько они любили, столько давали друг другу, столько выдержали, чтобы закончить вот так, сраной запиской? Ей даже не хватило эстрогена сказать это ему в лицо. А он-то напридумывал себе нескончаемую, неизбежную, нерушимую любовь. Точно, нерушимую. Они вдвоем всех и вся могли победить. Почему она пошла на попятный? Он не просил ее развестись, он просто хотел любить ее. Любить каждый квадратный сантиметр ее нутра. Как ее вернуть? Написать такую же записку? Не поможет. Нужно, чтобы они смотрели друг другу в глаза. Пусть тогда не побоится сказать: «Я тебя больше не люблю». Если произнесет эти слова, тогда acra ла виста, бэйби. Но она-то написала: «Я тебя люблю и буду любить всегда». Если любит, почему тогда уходит? Почему? Почему? Почему? Их любовь н-е-р-у-ш-и-м-а. Никто их не одолеет. Вернись, Марина, пожалуйста. Приходи, и поговорим лицом к лицу, и ты увидишь, что мы нерушимы.

Он не знал, порвать Маринину записку или сохранить. В конце концов аккуратно сложил и спрятал в карман робы. Этот клочок бумаги — последнее, что осталось от нее.

Я голая села на кровати. Левая нога непроизвольно дергалась. В животе образовалась пустота. Груди тряслись. Что делать? Что делать? Что делать? Там, на улице, — мужчина, которого я люблю, он же хладнокровный убийца. В тюрьме я никогда не боялась, что он мне что-то сделает, а теперь я просто умирала от страха. Он может запросто силой проникнуть в дом, чтобы забрать меня и убить Клаудио. Или, хуже того, детей. «Думай, Марина, думай». Я снова выглянула в окно: Хосе Куаутемока не было. Может, мимо проезжала патрульная машина и он сбежал. Или вообще все это плод моего воображения. Я посмотрела на экран телефона. Да, вот номер, с которого он звонил. Как он узнал, где я живу? Я ему не говорила, как он, блин, это узнал? «Думай, Марина, думай. Он не причинит тебе вреда. Он тебя любит. Думай, думай, думай». Снова зазвонил телефон. «Жду тебя на углу. Как выйдешь из дома, иди налево, — приказал он. — И принеси мне одежду. Я до сих пор в тюремной робе».

И повесил трубку. Я судорожно вздохнула. Внизу ужинает моя семья. Наверняка сейчас подшучивают над тем, как я сгорела. Или говорят про школу. Или смеются. Клаудио заставляет их доедать все до конца. Это ежевечерняя борьба. «Нельзя зря переводить еду. Множество людей в мире умирает от голода», — говорили мы детям, щеголяя своим прогрессивным сознанием. «Марина, сосредоточься». Хватит отвлекаться. Нужно принять решение. Позвонить Педро и Хулиану и все им рассказать? Попросить, чтобы они немедленно приехали? Вызвать полицию? «Он не причинит тебе вреда, он не причинит тебе вреда…» Руки отчаянно тряслись. Во рту пересохло. Пустота в животе все росла и росла. Воздуху мне, воздуху. «Он не причинит тебе вреда». Если я помогу ему, сама, возможно, окажусь в тюрьме. Укрывать беглецов незаконно. Я не могу одолжить ему вещи Клаудио, так я предам их обоих. К тому же Хосе Куаутемок выше и сильнее. Да, он похудел, но она все равно окажется ему тесна. «Марина, не отвлекайся. Сосредоточься. Думай, Марина, думай».

Я кружила по комнате. От меня несло уксусом, травами, потом и хлоркой из бассейна. «Думай, думай, думай». Мне на глаза попались семейные фотографии на комоде. Мы с Клаудио в день свадьбы. Моя мама и сестры. Отец держит меня маленькую на руках. Клаудия у меня на руках, Мариано на трехколесном велосипеде. Даниела в костюме хиппи для школьного спектакля. «Марина, думай». Я металась из стороны в сторону. Хосе Куаутемок ждал меня на улице. «Мужчина, которого я люблю и который любит меня», — повторила я себе для уверенности: ничего плохого не случится. Воздуха. Мне не хватает воздуха. Пустота в животе давит на кишки. Вот сейчас меня точно подведет сфинктер. Я сжала ягодицы, чтобы не обделаться. Я задыхалась, у меня кружилась голова. В глазах потемнело. «Не падай в обморок, не падай в обморок». Зубы стучали. Как в детстве, когда я плавала в ледяных бассейнах. Я снова закружила по комнате. Зубы колотились. «Думай, Марина, черт бы тебя подрал». Снова чувство, будто сейчас обкакаюсь. Я села на унитаз. Ничего не получилось. Надо дышать, а то задохнусь.

И помру в луже поноса, голая, багровая, сгоревшая. «Сосредоточься, Марина».

Я снова села на кровати. Еще вчера я готова была пойти на смерть, лишь бы увидеться с ним. Вся из себя крутая прохаживалась перед спецназом, прямо по полю боя, рискуя получить пулю в голову. Откуда сейчас этот чертов страх? Хосе Куаутемок — мой мужчина. Всего несколько часов назад я призналась в этом Хулиану и Педро. Сказала им, что беззаветно люблю его. Или Хосе Куаутемоков два? Точно два. Тот, что в тюрьме, и тот, что на воле. И тот, что на воле, приводит меня в ужас.

У меня не так много вариантов. Хосе Куаутемок ждет меня на улице. Если я не пойду к нему, он, возможно, ворвется в дом за мной и уничтожит любого, кто встанет у него на пути. Бросить его я тоже не могу. Не далее как вчера я поклялась, что больше никогда его не покину. Разве можно так стремительно отказаться от клятвы? Но одно дело — сказать такое человеку, которому сидеть в тюрьме ближайшие почти пятьдесят лет, и совсем другое — тому, кто вдруг является к твоему дому и требует с ним бежать. К такому я не готова. Даже близко. Мой мозг буржуазной искательницы приключений такой возможности не предвидел. Я, конечно, всегда рада приключениям, но до известной степени. Львы — очень красивые животные, когда видишь их через стекло. А когда они вырываются из вольера — страшные.

Звонить Педро или нет? Просить помощи или нет? Спуститься в кухню, отправить детей по комнатам и признаться Клаудио в измене или нет? Сбежать с любимым мужчиной или нет? Тут я вспомнила про предложение Охада. «Танцедеи», моя карьера, моя страсть к танцу — все это представало в ту минуту далеким, почти недостижимым. В круговороте тревоги мой мир расфокусировался. Стал зыбким. В глазах снова потемнело. Опять захотелось в туалет. И снова затрясло с головы до ног, чтоб меня. Чертова Жизнь, надо же так выбить меня из седла.

Мысли расползались. Я не могла принять решение. Внизу моя семья, на улице Хосе Куаутемок, в животе тигр пожирает мои внутренности. Недаром Росалинда дель Росаль дала мне такой совет: «Я-то знаю, что такое безумие. Тебе туда не надо». Мне и вправду туда не надо. Я не могу туда. Не умею.

Нужно реагировать быстрее. Сейчас они доужинают и поднимутся ко мне. Нельзя же, чтобы они застали меня голой и в нервном ступоре. «Думай, Марина. Думай, черт тебя побери». По странному капризу мозга я обращалась к себе во втором лице. Выхода нет. Мне нужно пойти к нему. Уж лучше я выйду, чем он зайдет. Я с трудом поднялась. Мышцы затекли, ноги не держали. Тело словно чужое, словно подчиняется чьему-то другому мозгу. И от меня по-прежнему несет уксусом, потом и хлоркой.

Я доковыляла до ванной и попыталась одеться в то, в чем была. Временный паркинсон не облегчил мне задачу. Руки тряслись так, что я целую вечность застегивала пуговицы на рубашке и молнию на джинсах. Я слишком медленно все делаю. В гостиной послышались веселые голоса детей. Нужно торопиться.

Я взяла спортивную сумку и вошла в гардеробную Клаудио. Одежды у него было очень много, но он был крайне аккуратен и всегда держал все на своих местах. Если я заберу хоть что-нибудь, сразу нарушу идеальный порядок. Я выбрала тренировочные брюки, футболку, свитшот и спортивную куртку. Засунула в сумку, несколько раз глубоко вдохнула, чтобы унять дрожь, и вышла.

С Клаудио и детьми я столкнулась на лестнице. «Ты так и не пришла, а мы тебя ждали», — упрекнул меня Клаудио. «Мне срочно нужно в „Танцедеи"», — соврала я. Клаудио подозрительно посмотрел на меня: «В такой час?» — «Да, там скандал. Точнее, кое-что отпадное. Потом расскажу, но новости большие, — сказала я и приподняла спортивную сумку. — Я у тебя одолжила треники и кофту для репетиции». Я обернулась к детям. Они разулыбались. Я присела на корточки и обняла Мариано: «Я тебя очень люблю, сынок». К нам тут же весело приникли Клаудия и Даниела. «А мы тебя любим». Они снова посмеялись над тем, что я похожа на креветку. Даниела ухватила меня за шею. От ее пальцев остался след на красной коже. Это насмешило детей еще больше. А я обняла их еще крепче. Я не представляла себе жизни без них. Потому что любила больше жизни. Я чуть было не выпрямилась и не рассказала Клаудио всю правду. Я не могла оставить детей. Но я только спросила: «Уложишь их?» На минуту я испугалась, что он сейчас захочет поехать со мной, но он только мягко сказал: «Конечно, уложу, не волнуйся».