Чёрч. Книга 2

7

Разговор с Джерри еще долго не выходил у Эммы из головы после того, как они с Марго вошли в лечебницу. Он, как обычно, остался подремать в машине.

Пока Эмма не попыталась покончить с собой, у нее имелись серьезные сомнения относительно того, что Джерри вообще заметил ее присутствие в доме. Но теперь она поняла, что он ее заметил. Заметил и на самом деле о ней заботился. От этой мысли ей стало очень хорошо. Этот тихий, скромный, интересный мужчина заботился о ней только потому, что считал ее особенной и подходящей для своего сына.

Он сказал, что был впечатлен тем, как она всё улаживала со своей матерью. Впечатлен ее силой и характером. Что случилось с этими качествами? Ей было стыдно в этом признаться, но месяц назад они пропали. Отчаянно пытаясь казаться нормальной, она потеряла связь с самыми сильными сторонами своей личности. Стала бы она терпеть такого, как Каспер два месяца назад? Чёрта с два! Если бы он снова прикоснулся к какой-нибудь девушке, Эмма пригрозила бы отрезать ему яйца, а потом исцарапала бы его машину. Она бы ему противостояла.

Угрожать человеку насилием — это плохо, так поступил бы только сумасшедший. Но быть нормальным вовсе не значит закрывать на такое глаза. Нормальный человек просто нашел бы способ справиться с негодяем обдуманным образом.

Как ее учили в детском саду — если кто-то делает что-то плохое, и ты не можешь ему помешать, то должен сообщить об этом взрослому. Вот что было бы нормальным.

Итак, через три дня после того, как она увидела, как мать трахается с ее психотерапевтом, через два дня после того, как он полез к Эмме обниматься, и намного позже чем, когда ей следовало это сделать, она решила покончить с Дрю Касперианом, и за прибавление уверенности должна была благодарить не кого-нибудь, а Джерри.

К счастью, они приехали на «Солнечное ранчо» немного раньше, так что перед групповой терапией Эмма нанесла незапланированный визит в кабинет доктора Розенштейна. Слава богу, Марго осталась внизу, флиртовать с Каспером. В любом случае, в одиночестве Эмма чувствовала себя раскованнее. Сильнее. Увереннее. Она не давала тьме выбраться наружу, рассуждала логично и здраво и собиралась поступить правильно.

Она подождала в приемной, пока врач закончит с другим пациентом, а затем ее проводили к нему в кабинет.

— Эмма, я тебя сегодня не ждал. Как ты? Все в порядке? — спросил Розенштейн своим успокаивающим голосом.

Его тон всегда был мягким и одобрительным. Это уже давно ее беспокоило, она не привыкла к мягкости. И к одобрению. Такие вещи, как правило, казались ей подозрительными.

— Да, доктор, — сказала она, заправив волосы за уши.

Эмма нервничала. Раньше она никогда не делала ничего подобного. За долгие годы самого разного насилия со стороны Марго и ее компании Эмма никогда ни на кого не стучала. Это ей было не свойственно. Поступать разумно.

— В самом деле? Кажется, ты нервничаешь? Что тебя беспокоит? У меня еще есть время до следующего пациента, — сказал он и, усевшись, стал рыться в ящике своего стола.

Затем вытащил ее досье и бросил его на стол.

— Это не займет много времени, — заверила она его. — Я просто… мне уже давно кое что не дает покоя.

— Давно?

— Да, с тех самых пор, как я впервые приехала на «Солнечное ранчо».

— Значит, уже примерно месяц тебе не дает покоя что-то, о чем ты мне не сказала?

— Да…

Мгновение она колебалась, потом сделала глубокий вдох. Иногда было очень легко забыть о своей прежней храбрости. От Эммы осталась лишь оболочка ее прежнего «я». От этой мысли ей стало немного грустно, но она отогнала это чувство.

— Всю жизнь меня учили, что лучше держать рот на замке. Стукачей не ждёт ничего хорошего. Но теперь я начинаю в этом сомневаться. Я хочу… Вы как-то сказали мне верить в систему, верить в свою сеть психологической поддержки. Сейчас я именно это и делаю.

— Хорошо, хорошо, Эмма. Отлично. И говорить правду — это не «стукачество». То, что ты рассказываешь мне о своей матери и о её…

— Дело не в ней, — перебила его она. — Дело в этом заведении. В Дрю Каспериане.

В комнате воцарилось молчание, и Эмме тут же стало неловко. Она отлично разбиралась в видах молчания, умела их различать и улавливать непроизнесенные слова. Это было нехорошее молчание.

Вообще-то, если она не ошибалась, это было очень плохое молчание.

«Постойте-ка… если что-то кажется слишком хорошим, то скорее всего оно таковым не является, а Вы, доктор Розенштейн, всегда казались мне очень хорошим человеком».

— Хорошо. Эмма, сейчас мы в полной безопасности. Ты можешь всё мне рассказать. Так что у тебя за проблема с мистером Касперианом?

— Моя проблема в том, что он кидается на всё, у чего есть вагина, — прямо заявила она. — Нет, не так, забудьте, он охотится на все, у чего есть вагина. Он использует свое положение и власть, чтобы заставить пациенток с ним спать. Это абсолютно неэтично, не говоря уже о том, что от этого просто тошнит. Я никак не могла понять, почему никто из медсестер или еще кого-нибудь ничего об этом не говорит и не предпринимает. В смысле… здесь в основном больные люди. Большинство здешних девушек с суицидальными наклонностями, а этот парень трахает их, а потом выбрасывает, словно использованные салфетки. Поэтому я подумала… может, Вы не в курсе, поскольку приезжаете сюда только раз в неделю. Но Вы ведь настоящий врач, так что сможете что-то предпринять, верно? Вы должны.

Снова тишина. Он уставился на нее так, как это делали все психотерапевты и психологи. Словно они думали, если вглядятся попристальнее, то прочтут ее мысли. Однако, на этот раз Эмма отказалась нервничать. Она смотрела прямо на него, гадая, хватит ли у него смелости произнести слова, которые, как она уже знала, должны последовать.

— Эмма, — вздохнул он, проиграв их маленький психологический поединок и переведя взгляд на свой стол. — Я хочу поблагодарить тебя за…беспокойство. Это свидетельствует об успехе. Вспомни, какой ты была, когда впервые сюда попала — не думаю, что та девушка так заботилась бы о пациентах.

— Сомневаюсь, что я сейчас это делаю — меня волнует, что он ко мне пристаёт, и последний раз сделал это буквально на днях, — заявила она.

Доктор Розенштейн кивнул и, сняв очки, потёр пальцами переносицу.

— Эмма, Дрю Каспериан… действительно профессионал в своём деле. Он как никто другой умеет разговорить пациентов, расположить их к себе так, как большинство из нас просто не способно. К тому же он молодой, весьма привлекательный мужчина и, как ты сказала, занимает высокое положение, что может показаться очень заманчивым многим молодым женщинам в этом заведении.

«Этого не может быть».

— Вы серьезно заявляете, что это наша вина? Как будто я все это выдумываю, и мы цыпочки просто… просто… от него без ума? — запнулась Эмма.

Розенштейн пожал плечами и вскинул руки.

— Нет, нет, Эмма, не думай, что я тебе не верю, просто я не считаю, что жизнь такая черно-белая, какой ты её видишь. Я очень хорошо знаю Дрю и обязательно поговорю с ним, а также с некоторыми нашими общими пациентками, — попытался успокоить ее он.

Ее нисколько это не успокоило.

— Чушь собачья, — громко сказала она, немного его напугав. — Все это время Вы твердили мне, что я должна уметь постоять за себя. Что мне нужно верить в себя и в свою внутреннюю силу. И вот, когда я это делаю, Вы меня отшиваете. Вы не воспринимаете в серьез ни меня, ни всех остальных девушек.

— Ну же, Эмма, ты сама знаешь, что склонна впадать в крайности. Небо не рухнет на землю, что бы ты ни думала.

Ее сознание так стремительно захлестнула чёрная волна, что Эмма почувствовала легкое головокружение. Она думала, что давно избавилась от темной Эммы, но та появилась из ниоткуда, словно ее вызвал сам доктор Розенштейн. В мысли и слова Эммы проникла тьма, и если бы ее сейчас не переполнял гнев, то она наслаждалась бы тем, насколько это приятно.

— Вы ещё хуже его, — сказала она, медленно поднимаясь на ноги.

Казалось, его смутила ее интонация.

— Прости, что?

— Вы убеждали меня, что он мне не нужен. Что он всего лишь хотел меня использовать. Что я для него не более чем какая-то вещь. Но, по крайней мере, Чёрч никогда мне не лгал.

— Мне казалось, мы договорились больше не называть это имя — оно было его очередным средством, иллюзией величия, которую он проецировал на тебя. Он просто Пол Логан, такой же человек, как и все.

— Нет, — покачала головой Эмма. — Он Чёрч, и он ужасный. Он использовал меня, бросил и, скорее всего, никогда не любил. Но он никогда не строил из себя рыцаря в сверкающих доспехах. Не то что Вы.

— Я определенно не рыцарь в сияющих доспехах, — согласился Доктор Розенштейн и тоже встал. — И никогда этого не заявлял. Но я никогда и не убеждал тебя в том, что уж лучше смерть, чем разлука со мной. У вас с Полом было очень…

— Минуточку, — Эмма подняла руку. — Что, черт возьми, происходит? Дело вообще не в Чёрче, а в том, что Вы позволяете своему извращенцу-психотерапевту насиловать пациенток. Что Вы творите?

— Я ничего не творю. Паранойя распространенное явление среди самоубийц, они…

Этот человек был ее путеводной звездой. Маяком в темноте, изо всех сил сдерживающий темные волны. Он убедил ее поверить в то, что она считала невозможным.

Убедил ее.

И теперь использовал те же самые средства, чтобы убедить ее в том, что ему хотелось.

«Вы ужасно ненавидите Чёрча, доктор Розенштейн, что весьма странно, учитывая, что Вы с ним очень похожи ».

У нее в голове словно ярко вспыхнула лампочка, но не для того, чтобы что-то осветить — это лишь сгустило наполнившую ее мысли темноту. Эмма вспомнила, как в начале недели застукала мать с Каспером. Как ее впечатлило упорство Марго, которая использовала в своих интересах неосмотрительность Каспера.

У Марго это тогда прокатило.

Так что может прокатить и у Эммы.

— Вы меня выпишите, — выпалила она.

Розенштейн удивленно поморгал, затем начал медленно обходить стол.

— Что?

— Вы подпишите бумагу о том, что я здорова, — продолжила она, пятясь к другому концу стола, чтобы он не мог к ней приблизиться. — Вы скажете какой-нибудь комиссии, или комитету, или судье, или хрен знает кому, что я в своем уме, в полном порядке, что мне больше не нужен опекун.

— Эмма, разумеется, я этого не сделаю. У нас впереди еще много работы, — сказал он.

Она покачала головой.

— Вы это сделаете, или я обойду все госдепартаменты, какие только найду, и сообщу им всё, что Вы только что мне сказали, всё, что Вы пытались сделать, когда я поставила Вас в известность о сексуальном насилии над пациентками, — пригрозила она.

Какое-то мгновение Розенштейн казался огорченным, затем его лицо прояснилось.

Эмма задумалась, всегда ли он носил маску, и проклинала себя за то, что так поздно это заметила. Раньше у нее это хорошо получалось.

— Эмма, ты слишком остро реагируешь и, честно говоря, ведешь себя нелепо. Неужели ты думаешь, что кто-то всерьез воспримет твои обвинения? — спросил он, затем наклонился и взял со стола ее досье. Начал листать страницы. — Ты на протяжении долгого времени злоупотребляла наркотиками и алкоголем, и все это в сочетании с документально подтвержденным аморальным поведением. Откуда мне знать, что ты сама не приставала к мистеру Каспериану, и это не жест отвергнутой женщины, срывающей свой гнев на мужчине, который решил не принимать ее предложение?