Родовое влечение

– Мой новый роман будет бестселлером. Я назову его «К черту Коран», – орал один.

– Между прочим, работая над биографией Билла Клинтона, я все время ощущаю, что пишу автобиографию, – кричал другой. – Меня приятно удивило, как много у нас общего. Знаете ли, мы жили на одном этаже в Оксфорде.

Женщины были одеты в черное, утянуты в корсеты и молчаливы. Все, кроме Сони, которая вынудила их слушать лекцию о своем идеологически здоровом наряде: о штанах из выросшего естественным образом, без химии, хлопка, о рубашке, выкрашенной растительными красками, о пуговицах, вырезанных из тропического ореха и украшенных переработанным стеклом, о серьгах и ремне, изготовленных из волос представительниц Третьего мира.

– Они не только лучше шелка, – с жаром говорила Вегетарианка от моды, – но и растут в естественных условиях. Я имею в виду, что людей не разводят на фермах ради их волос.

Ее знаменитый муж сидел рядом, изредка – правда, чуть чаще, чем следовало бы, – прикладываясь к фужеру с вином. Мэдди с трудом верилось в то, что она обедает в обществе Самой-знаменитой-в-мире-рок-звезды. Он был национальным достоянием. Такой же ценностью, как Эглинская коллекция мраморных скульптур. И таким же молчаливым.

Мэдди предприняла еще одну отчаянную попытку подвигнуть Хамфри на то, чтобы он выбрал тему из обширного меню.

– Я не веду легких бесед, – последовал ворчливый ответ.

– Ладно, а как насчет трудной беседы? О политике, например?

– Не интересуюсь.

– О литературе?

– Не интересуюсь.

– О небесных телах, бороздящих просторы космоса, и о связанных с ними необъяснимых явлениях?

– Не интересуюсь.

Мэдди обратила внимание на то, что у него цвет лица такой же, как сыр, который он в настоящий момент поглощал.

– Значит, нам не о чем разговаривать. Хамфри надел очки, засунул черные дужки за толстые уши и посмотрел на Мэдди.

– Абсолютно, черт побери, не о чем. Она отпила шампанского. Оно было теплым и выдохшимся.

– Уж очень вы взрослый, – заявила она, поддавшись странному порыву.

Глаза Хамфри превратились в щелочки.

– В каком смысле? – пронзительно взвизгнул он. – Объяснитесь.

Мэдди чувствовала себя невежественной дурой, высоченной и совершенно не отвечающей требованиям.

– Гм…

Ее спасло появление de facto жены Брайса, Имоджин Блисс, светловолосой Модели-превратившейся-в-актрису с малышом индейской наружности на руках. Она прижимала малыша к груди, облаченной в дорогой туалет. Имоджин принадлежала к тем английским красавицам, которые заставляют всех присутствующих женщин чувствовать себя мешком с овсянкой. Они получают все, о чем мечтает другая женщина, причем без макияжа. Однако, на взгляд Мэдди, она была какой-то пластмассовой. Мэдди даже захотелось забраться к ней под юбку и проверить, есть ли у нее половые органы. Имоджин Блисс лежала на кушетках психоаналитиков, в плавательных бассейнах и под кинорежиссерами. Женщинам ее типа не надо беспокоиться о том, что думать, потому что они просто не думают. Они живут по принципу: «Все мужчины – мои». Они радушно улыбаются шуткам, которых не понимают, наклоняют голову под нужным углом, дабы продемонстрировать восторженное внимание. Мэдди пришла к выводу, что английские мужчины принимают эту бессодержательность за тайну и загадку. Если дело касалось породистого мужчины, Имоджин Блисс не была простушкой, поджидающей жениха у себя дома. Как только появлялась подходящая кандидатура, она бежала за ней вдогонку, чтобы не выпустить из своих рук.

Будто по свистку, все джентльмены, возглавляемые Хамфри, вскочили на ноги, уравновесили себя на высоких каблуках, почтительно, словно перед троном, склонили головы и принялись наперебой смеяться над ее плоскими шутками и глупыми анекдотами.

Хамфри, чей скудный вклад в общую беседу до настоящего момента ограничивался анализом пентаметра и отголосков александрийского стиха у Гомера и Вергилия, с восхищенным интересом слушал, как Имоджин классифицирует летние курорты по качеству общественных туалетов. Мэдди не верила своим ушам. Это была не просто легкая беседа, это была беседа в «весе пера». Пылинки.

– Я занята в постановке на четвертом канале, – ответила Имоджин на вопрос прежде молчавшей, а теперь преисполнившейся энтузиазма Рок-Звезды. – Там еще есть один чернокожий парень.

– Отелло? – подсказал Хамфри.

– Во, точно! – Каждый раз, когда она закидывала ногу на ногу, ее мини-юбка «стретч» подтягивалась вверх, почти до самой талии. – Версия Кена Расселла.

Мэдди мысленно поежилась. Она приготовилась к тому, что Имоджин сейчас уничтожат точно так же, как уничтожили ее. Однако она услышала лишь шелестящее «О, вот как?» и «Как забавно!»

Соня стала неестественно тихой. Она отодвинула свою тарелку и принялась с ожесточением грызть ноги, а потом вообще сбежала в туалет.

Модель-превратившаяся-в-актрису пощекотала ладонь Хамфри.

– Я так рада тебя видеть. – Хамфри расправил плечи, гордо вскинул голову, вздернул подбородок и стал похож на натурщика, позирующего для почтовой марки. – Меня бросает в дрожь от сознания, что я знакома с человеком, который написал «В ожидании Годо».

«Вот сейчас, – подумала Мэдди. – Сейчас они ей…» Но ничего не произошло. Никто и глазом не моргнул. Все только улыбались. Хамфри лишь слегка приподнял брови, давая понять, что заметил ошибку и что это вполне объяснимо.

– Меня уже пригласили играть в пьесе, поставленной по «Моей прекрасной леди». – Жестом, доведенным до совершенства долгими тренировками перед зеркалом, она отбросила свои волосы цвета сливочной карамели.

Хамфри подлил ей шампанского.

– В «Пигмалионе»? – Мэдди подставила свой фужер, но он так и остался пустым. – О, да, – уточнил он. – Искрящееся и чертовски убийственное обвинение в адрес британской классовой системы. – Неожиданно в личности Мистера Грубияна проявилось больше льстивой маслянистости, чем во всей нефти Саудовской Аравии.

Бесплотная Модель-превратившаяся-в-актрису была явно растеряна.

– Классовая система? В Британии? Что-то я никогда не замечала никакой классовой системы.

Мэдди ждала, что хоть кто-нибудь проедет по этой женщине. Накатит на нее бетономешалкой с бархатными колесами, как незадолго до этого накатили на нее. Однако мужчины уважительно кивали, как китайские болванчики. Казалось, они припадают к подножию хрупкой статуи. У всех на глазах происходило Таяние Мужчин.

Из туалета вернулась Соня. Она была бледна, и от нее попахивало блевотиной.

В цепи произошло замыкание, и у Мэдди лопнуло терпение.

– Это потому, что ты круглая дура, – выпалила она. – И если бы ты не была так чертовски красива, кто-нибудь из этих претендентов на звание Лучшего Подхалима Года обязательно сказал бы тебе об этом.

Хамфри смотрел на нее какую-то долю секунды, потом решил отделаться смехом.

– Австралийцы, – извиняющимся тоном произнес он, – так забавны.

Еще не договорив, Мэдди пожалела о том, что выпустила «Спитфайр» в эту Богиню Эротичности. Ведь на самом деле она собиралась атаковать мужчин. Этих «козлов», которые рассуждают о позитивных поступках и воспитании детей, стараются не употреблять слов «пикантность», «штучка», «клиентура» и в то же время тайно мечтают о том, как оденут Имоджин в школьную форму и выставят ее еще большей дурой, чем она есть.

Но Имоджин осталась равнодушной к вспышке Мэдди.

– Я восхищаюсь вашим акцентом, – впервые за все время обратилась она к ней.

– О, – мрачно буркнула Мэдди, – там, откуда я приехала, его можно услышать на каждом углу.

Имоджин передала Брайсу его сына и наследника. Небрежно прислонив малыша к своему плечу, он принялся просвещать собеседников насчет прелестей отцовства. Он любил своего отпрыска. Он любил его, когда тот плакал. Он любил даже его дерьмо. Факсы, мобильные телефоны, «порши», тяга к кокаину – в девяностые все это отошло на второй план, уступив место Авторскому ребенку. Готовая в любой момент схватиться за оружие, Соня направила на него свой «Никон».

– Никаких снимков! – возмущенно заявил Брайс, закрывая ладонью личико ребенка.

Соня покорно опустила фотоаппарат.

– Почему?

Брайс посмотрел на нее как на умственно неполноценную.

– Похитители!