Под кожей

Глава 12

В пятницу утром я разваливаюсь в синем пузатом кресле доктора Янга, пытаясь устроиться поудобнее. Он о чем-то говорит, но я слушаю только вполуха. Открыв упаковку «Reese’s Peanut Butter Cup» с арахисовым маслом, я протягиваю ему одну тарталетку. Он качает головой.

— Я не могу помочь, если ты сама себе отказываешься помочь, — грузит доктор Янг, выплескивая очередную порцию своей психотерапевтической болтовни. Он сжимает пальцами подбородок. Под глазами у него впадины, а вокруг челюсти — щетина, присыпанная сединой. Похоже, он нуждается в помощи больше, чем я.

Я кладу в рот тарталетку с арахисовым маслом. Закрываю глаза, когда восхитительно сладкий вкус заполняет мой рот.

— Что это вообще значит?

— Ты знаешь, что это значит. Ты не написала письмо с извинениями Джексону Коулу и его семье.

— И?

— Лучше бы ты это сделала. Прошло уже несколько недель. Ты должна знать, что семья Коул все еще угрожает судебным иском. Я не смогу защитить тебя от этого.

Я съедаю вторую тарталетку, сминаю обертку и бросаю ее в мусорное ведро рядом с письменным столом.

— Как скажете.

— Кроме того, тренер Тейлор сообщил, что ты еще на один балл отстаешь по физкультуре. Что ты чувствуешь по этому поводу?

Еще одна попытка психоанализа.

— Я чувствую себя прекрасно. Просто превосходно. Это же слово подходит, да?

Он вздыхает.

— Здесь безопасно говорить о своих чувствах.

Мои чувства — это кипящий чан с ядом, готовый растечься по венам и выплеснуться в мир, как кислота, испепеляя все, к чему прикоснется. Доктора Янга потрясет и оттолкнет уродство во мне. Он сделает один телефонный звонок, и меня с воплями и пинками потащат куда-нибудь в мягкую комнату или, по крайней мере, в камеру с большим, толстым замком.

Никому нет дела. Никто не хочет видеть. Некоторые делают вид, что хотят знать, но на самом деле это не так. Никто не хочет знать обо всех уродливых вещах в мире. Люди не хотят знать, что самые темные, самые отвратительные поступки происходят прямо у них под носом, что настоящие монстры живут среди нас. Никто не хочет этого знать.

Я рассказала одному человеку. Однажды. Летом после восьмого класса, когда моя грудь выросла, как опухоль, и все полетело к чертям. Я отчетливо помню каждую деталь.

Моя мама сидит за кухонным столом в лучах солнца, склонив голову над своим вышиванием. Это была фиолетовая ваза, полная маргариток и незабудок, та самая, которую она вставила в рамку и повесила возле ванной в прихожей.

Она протягивала фиолетовую нить в иголке вперед и назад по белому полотну. Работая, она напевала, и ее лицо раскраснелось. На лбу блестели бисеринки пота. На столе рядом с полупустой бутылкой стоял бокал вина клюквенного цвета.

Я села за стол и впилась ногтем в одну из выбоин в состаренном, медового цвета дереве. Фрэнки и Аарон возились во дворе, учась кататься на блестящих красных самокатах, которые Фрэнк принес домой. Аарону было всего пять лет, но Фрэнк выбрал самокат обычного размера, слишком большой для Аарона. Он постоянно падал на дорогу, крича от досады и разочарования. Фрэнки катался вокруг него, улюлюкая от восторга.

Оконный кондиционер снова не работал, и у мамы стоял комнатный вентилятор, дующий в ее сторону горячим воздухом. Шел август, и во всем доме царила жара. Но я мерзла, мои пальцы так онемели и затекли, что едва могла надеть одежду или поднять ложку за завтраком. Два дня я ходила в каком-то кошмарном сне, мой разум кричал и бился о клетку моего черепа. Но за пределами моей кожи никто не мог слышать, никто не мог видеть, как меня раздирает, выворачивает наизнанку, как плоть обнажается и кровоточит.

Мама никогда не отличалась надежностью, даже в свои лучшие дни, но кто еще у меня был? Матери должны защищать своих детей, ограждать их от ужасов ночи. По крайней мере, так обещали в книгах и фильмах.

— Ма?

— Хм-м-м… — Ее лицо тонкое, еще молодое. Она пользовалась тушью и румянами, подчеркивающими бледную кожу. — Доброе утро, соня. Приготовь себе кашу. Я начала делать тосты, но они почему-то подгорели. Наверное, опять что-то не так с тостером.

— Где Фрэнк?

— Не называй его так. Он твой отец. Он пошел на стрельбище. Потом у него какая-то встреча с Дэном Уоллбэком, насчет временной работы на производстве где-то в Детройте.

— Значит, он снова уезжает.

Ма пожала плечами. Несколько лет Фрэнк работал на стоянке подержанных автомобилей на Бродвью у своего школьного приятеля Мака Руса. Но наличие начальника никогда не нравилось ему, и он уволился (или его уволили) в прошлом году. С тех пор он подрабатывал на местных заводах, помогал строить сараи, чинить чьи-то двигатели или трансмиссии — все, что мог найти. По выходным он выпивал с Биллом Бовэ и Гектором Гонзалесом и играл в казино.

— Ма, — попыталась снова. Я перекатывала слова, которые собиралась сказать, на языке. Горькие, неприятные слова. Слова, которые могли бы пробить дыру в ткани нашей залитой солнцем кухни. Мои мышцы напряглись. Мысли беспорядочно метались в голове. Эта штука пожирает мои внутренности… — Мне нужно тебе кое-что сказать.

— О следующем учебном годе? — Она протягивала нить через канву, ловко прокалывая ее иглой. Я наблюдала, как она пропускает нить и возвращается, оставляя тонкую линию цвета фуксии, которой раньше не было. Даже полупьяная, мама все еще могла работать иглой как обычно. За последние несколько лет она закончила дюжину картин, изображавших цветы или старые фермерские дома, вставила их в рамки и повесила в прихожей или в гостиной над диваном.

— Не о школе.

— А о чем тогда?

Я уставилась на сигарету, все еще тлеющую в маминой пепельнице, наблюдая, как тонкий завиток дыма стелется по столу.

— Это… это по поводу папы. Он пьет, очень много.

— Всем нужно выпить, чтобы расслабиться. Твой отец много работает, чтобы обеспечить семью.

— Дело не в этом. Когда пьян, он делает всякое.

Мама посмотрела на меня.

— Только не начинай снова. Вы, дети, напрягаете его до предела. Своими жалобами, своим неуважением, своим отношением. Он будет воспитывать вас правильно, хотите вы этого или нет. Все хорошие родители воспитывают своих детей.

Снаружи закричал Аарон. Фрэнки ответил резким смехом.

Мое сердце заколотилось в груди. Я облизала губы, сжала свои руки под столом, ногти впились в ладони. Ноющая боль не отпускала меня, не давала идти вперед, не позволяла опуститься на стул.

— Дело не в этом. То, как он иногда смотрит на меня. Две ночи назад он пришел в мою комнату, и кое-что сделал. Ма, он…

Мама встала так быстро, что ударилась о стол.

— Ты наглая маленькая шлюха.

Я вскинула голову, как будто она дала мне пощечину.

— Что?

Она сделала большой глоток вина и вытерла рот рукой. Ее глаза больше не выглядели мягкими и сонными.

— Ты расхаживаешь по этому дому, одетая как модная маленькая шлюха, флиртуешь с каждым, у кого есть член. Не думай, что я не вижу тебя, не вижу, что ты делаешь. Девушки лучше и красивее тебя пытались встать между мной и твоим папочкой. Но ничего не вышло. Хочешь знать почему? Потому что у нас есть что-то особенное, то, чего нет ни у кого. Никто не может отнять это у нас.

Мой мозг затянуло туманом. Я едва понимала ее слова.

— Но я не… я не…

— Ты одеваешься как шлюха, ведешь себя как потаскуха. Люди будут относиться к тебе как к мусору. Ты понимаешь это?

Я посмотрела вниз на свои короткие джинсовые шорты, на бледную поверхность бедер. Лямки моей майки с низким вырезом впивались в плечи.

— Я не понимаю.

Она фыркнула в свой бокал с вином.

— Посмотри на себя. Зачем ты размазываешь помаду по всему рту? Это отвратительно. Убирайся с глаз моих.

Я выбежала на улицу, яростно вытирая рот. Мои глаза горели и мутнели от слез. Ненависть стала самым большим, самым темным чувством, которое я когда-либо испытывала. Она словно чудовище зародилась глубоко внутри меня, существо, хитрое и дрожащее, только и ждущее, чтобы вырваться на свободу и уничтожить все, до чего сможет дотянуться. Я представляла, как сжигаю наш уродливый маленький трейлер, поджигаю весь город.

Аарон завизжал от боли. Он сидел на коричневой траве, держась за локоть, и громко плакал. Я преодолела расстояние между нами в три быстрых шага. Схватила его за рубашку и закричала ему в лицо.

— Заткнись! Заткнись! Заткнись!

Потом повернулась и побежала. Я пробежала полторы мили по асфальтовым дорогам, мерцающим от жары, до школьного кампуса. Я бежала, пока у меня не заболели бока и глаза не затуманились от пота. Следуя за оградой из цепей, я пробралась через заросли вдоль берега реки, пока не добралась до камня. Мы с Жасмин нашли его два года назад в шестом классе, когда впервые стали достаточно смелыми, чтобы прогуливать уроки. Она не решалась сбежать сюда почти год.

Я присела на камень и била по нему кулаками, пока не расшибла костяшки пальцев. Мои внутренности превратились в котел с темными и уродливыми существами, которые плевались, шипели и бушевали. Я била камень и кричала от отчаяния. Никто не мог меня услышать. Не было никого.

Только я. Только ужас, тьма и все уродливое, что живет во мне.

Я вцепилась ногтями в свои голые ноги. Длинные красные полосы появились на моей коже как по волшебству. Медленно, медленно боль возвращала меня в реальность. Я плакала, царапая себя, моя ненависть к себе распирала меня. Но это принесло спокойствие, холодное, резкое облегчение. Рев в моих ушах смягчился до тупого стука сердца. Грохот в груди замедлился до рокота.

Бурая река проносилась под моими ногами, плескаясь о скалы. Я могла бы набить карманы камнями и соскользнуть прямо в воду. Вода проносилась бы у меня над головой, неся меня вниз, вниз, вниз к мутному дну. Рыбы обглодали бы мою раздувшуюся тушу, и тогда бы меня стало не узнать. От меня не осталось бы ничего, кроме острых, сверкающих костей.

— Сидни? Ты в порядке?

Я моргаю и смотрю на доктора Янга, прохладный воздух кондиционера обжигает мою кожу, ворсистая ткань кресла прижимается к моим голым рукам.

— Я в порядке. Просто восхитительно.

— Ты выпала из реальности. Можешь сказать мне, о чем ты думала?

Я качаю головой, борясь с эмоциями, которые не могу позволить себе чувствовать. Однажды я уже пыталась говорить об этом. Я никак не могу сделать это снова.

— Думала о том, что не могу дождаться Хэллоуина.

— И почему же?

Я смаргиваю слезы, которые не могу позволить ему увидеть.

— Всегда хотела снять шкуру с черного кота и принести его в жертву Сатане, чтобы посмотреть, дарует ли он мне темные силы.

Доктор Янг снимает очки и потирает переносицу.

— О чем на самом деле ты задумалась?

После камня в тот день я возвращалась домой, исцарапанная и окровавленная, обливаясь потом. С ужасом представляла, как мама будет сердиться, и боялась, что сделает Фрэнк, когда узнает, что я все рассказала. Но когда я открыла дверь и вошла внутрь, мама стояла у стойки и нарезала арбуз. Мальчики сидели за столом и ели бутерброды с сыром и помидорами. Фрэнк сидел рядом с ними. Стол был завален чистящими прутьями и тряпками, испачканными маслом и растворителями для стволов. Его винтовка и два дробовика лежали на столе, «Глок» 22 калибра по частям был разложен на газете. Он прочистил патронник своей тряпкой для чистки.