Под кожей

Глава 9

Я вцепилась пальцами в руль до побеления костяшек. Подумала о том, чтобы свернуть с подъездной дорожки и поехать куда-нибудь еще, — куда угодно, но некуда. Вдалеке грохочет гром. Воздух пахнет озоном и вот-вот разразится гроза.

Я открываю входную дверь, ноги как свинец, сердце колотится в горле.

Он сидит за кухонным столом с мальчиками. Купил им наборы моделей автомобилей, и кухонный стол завален газетами, клеем и кусочками миниатюрных машинок. Аарон стоит на коленях на стуле, поставив локти на стол, его пухлое лицо светлое и счастливое. Фрэнки сидит по другую сторону от Аарона, его глаза прищурены, а лицо напряжено, когда он тщательно наносит клей на боковое зеркало.

Фрэнк смотрит вверх, его загорелая кожа морщится вокруг рта, когда он улыбается.

— Сидни! Моя блудная дочь. Я бы обнял тебя, но сейчас немного испачкан. — Он поднимает руки и шевелит пальцами, на которые попал клей. Он вытирает одну руку о руку Аарона, и Аарон хихикает.

— Фу, гадость, папа!

— Не беспокойся, — говорю я. Мысль о его руках на мне заставляет содрогнуться. Я кручу свои кольца на пальцах, стараясь, чтобы руки не дрожали.

Глаза Фрэнка затуманиваются, но только на мгновение.

— Тогда позже. — Он переключается на Аарона, помогая ему приклеить крыло.

— Где мама?

— Она на кухне. Готовит ужин. Разве ты не чувствуешь запах?

Теперь чувствую. Курица с подливкой. На плите стоит кастрюля с рисом.

— Значит, у нее хороший день?

— Каждый день, когда папочка дома — отличный, правда, парни?

Мальчишки с нетерпением кивают. Они надеются, что так и будет. Я молюсь, чтобы так и было, ведь нас ничто не спасет, если окажется иначе.

— Вот так. — Фрэнк направляет руки Аарона, когда они приклеивают крыло к задней части маленькой металлической машины.

Я просто стою там. Буря эмоций бурлит в моей груди. Фрэнк — красивый мужчина, его блестящие волосы откинуты назад со лба, такие темные, почти иссиня-черные, как у меня. Его глаза похожи на мои: цвет голубого пламени.

— Присаживайся, детка. Сейчас время семьи. — Фрэнк жестом указывает на стул рядом с собой, его тело худощавое и сильное, каждое движение грациозно, и напоминает о временах, когда он был звездой команды «Дикие коты» Брокуотера.

Я чувствую непроизвольную тягу, желание угодить этому красивому, харизматичному мужчине, ставшему моим отцом. Если я просто сяду и наклею на лицо улыбку, тогда все будет по-настоящему. Возможно, я смогу включиться в этот фарс и поверить в него, как Фрэнки и Аарон. Может быть, в этот раз все будет по-другому.

Только вот эхо каждого другого раза бьется в моем теле, в моих костях. Горечь накапливается, и я ничего не могу с собой поделать.

— Где ты был?

— Когда?

— Последние три с половиной недели, когда у твоей семьи едва хватало денег на еду.

— Мне пришлось работать, чтобы добыть деньги. Разве я не всегда приношу деньги? Теперь у нас их много. — Он вытирает руки о газеты и достает из кармана джинсов толстую пачку долларов. Он перебирает купюры, глядя на расширившиеся глаза мальчиков.

— Сколько здесь? — спрашивает Аарон.

— Двадцать штук, малыш. — Глаза Фрэнка сияют. — Твой папочка — настоящий победитель.

Я думаю о новой обуви и рюкзаках для братьев. О ремонте «Камри». О новой посудомоечной машине. Оплате счетов и покупке продуктов на годы. Только это не продлится долго.

— Но куда ты ездил, что ты делал?

Он никогда не уточняет, где берет деньги. Может быть, он ходит в казино «Четыре ветра» в Нью-Буффало, или в «Файеркиперс» в Батл-Крике, или даже в казино в Детройте. Он делает ставки в карточных играх, блэкджеке, стад-покере, рулетке и баккаре. Или нанимается на случайную работу к друзьям, переделывает дома или копает канавы, или, кто знает, может быть, грабит аптеки или угоняет машины. Меня ничто не удивит.

Он хмурится.

— Какая муха тебя укусила? Что случилось с детьми, которые уважали своих родителей, и знали, когда нужно держать рот на замке?

Фрэнки смотрит на меня. Я все испорчу. Я разозлю его, и тогда он выпьет еще больше, и это будет конец модельным машинкам за кухонным столом и ма, готовящей ужин. Я провожу языком по передним зубам. Мне хочется кричать на него, требовать ответов. Я бросаю взгляд на Аарона. Он смотрит на меня с ожиданием, в его карих глазах горит редкий огонек. И что-то сдувается внутри меня. Им нужна эта счастливая иллюзия. Я не буду той, кто отнимет ее у них.

— Ладно, хорошо. — Я обхожу стол.

— Куда ты пошла?

— У меня домашнее задание. Три работы, которые нужно написать к пятнице.

Домашнее задание всегда успокаивает его.

— Хорошая девочка. Как твои оценки? По-прежнему все пятерки?

— Конечно. — Не совсем. Но дайте ему время, и он напьется настолько, что забудет о своем вопросе.

Он тычет пальцем во Фрэнки.

— Видишь? Если твоя бестолковая сестра может это делать, то и ты сможешь. Какие у тебя оценки?

— Все пятерки, — лжет Фрэнки. Я не поправляю его. Когда смотрю на Фрэнки, в моем сердце что-то замирает. Где-то внутри этого одиннадцатилетнего крутого парня скрывается маленький мальчик с огромными глазами, любящий Кролика Банни, храбрый, старающийся быть сильным, когда крик становился слишком громким. Тогда мы утешали друг друга. Теперь этого нет.

— Хорошо. Молодец!

Я огибаю стол и почти свободна, только меня блокируют в проходе между кухней и гостиной. Это ма.

— Вот ты где. Иди помоги мне помешать соус. — Ма вытирает руки о фартук. Она вымыла волосы, убрала длинные пряди назад, сделав что-то вроде французской косы. Ма накрашена, но розовые диски румян на ее щеках мало помогают скрыть бледность кожи. — Смотри, что твой отец купил для меня! — Она держит керамическую банку в виде самого уродливого керамического петуха, которого я когда-либо видела.

— Что это?

— Банка для печенья! Видишь? Вкусняшка, вкусняшка! — Она снимает голову и шею птицы.

Как будто кто-то собирается печь печенье в этом доме. Она передает мне петуха, и я нахожу для него место на стойке рядом с задней дверью.

Мама наклоняется над Фрэнком и целует его в лоб. Он обхватывает ее рукой, поглаживая живот.

— Так чем все занимались, пока я вкалывал как проклятый?

Я отворачиваюсь от этой внезапно ставшей идеальной семьи и помешиваю соус. Фрэнки рассказывает о научных проектах в школе, о местных соревнованиях по скейтбордингу, к которым он готовится на следующей неделе. Аарон болтает о своих учителях, о художественном классе, о создании коллажей из газет и макаронной лапши.

— Ты бы поосторожнее с этим искусством, а то превратишься в педика. — В смехе Фрэнка слышится жесткая нотка.

— Фрэнк. — Голос мамы легкий, дразнящий. Она порхает по кухне, вытаскивает из духовки чесночный хлеб, проверяет курицу, достает с полки стаканы, останавливается у стола, чтобы взъерошить волосы Аарона, сжать плечо Фрэнка. Эта ма, с улыбкой на грубом лице, отличается от больной, потной, плаксивой женщины в кровати, когда Фрэнка нет дома. От хнычущей, неуклюжей коровы, которой она становится под гнетом Фрэнка. Моя мать — хамелеон; ее личность меняется по мановению руки Фрэнка.

— Уберите со стола, мальчики, — говорит она. — Ужин скоро будет готов.

— А чем занималась ты, Сьюзи Кью? — спрашивает Фрэнк, помогая мальчикам укладывать модели машин обратно в коробки.

— О. Ну, ты знаешь. Готовка, уборка, забота о детях и ребенке в моем животе.

Я сжимаю челюсть. Боль в мышцах не дает мне забыть.

— Черта с два ты это делала. Это я убиралась. Я следила за тем, чтобы у мальчиков была нормальная еда. Я поднимала и одевала их, собирала в школу, заставляла принимать душ и чистить зубы. А ты три недели не могла поднять свою ленивую задницу с кровати.

Мама смотрит на меня. Ее глаза становятся жесткими и блестящими.

— Следи за своим языком, девчонка. У нас добрый семейный ужин. Конечно, я вздремнула пару раз. Во мне растет ребенок.

— Уважай свою мать, — рычит Фрэнк. — Или я отрежу твой нахальный язык.

Я должна заткнуться. Мне нужно заткнуться. Но что-то внутри меня острое как стекло, не дает. Я не могу сдержаться.

— Я не лгу! Она не выходила из своей комнаты все это время! Она даже душ почти не принимала. Я все делала.

— Что я тебе говорила, Фрэнк? Она всегда пытается выставить меня в плохом свете. Она пытается настроить тебя против меня.

— Это ложь!

— Хватит! — Фрэнк хлопает кулаком по кухонному столу.

Я прижимаюсь к столешнице. Лица мальчиков побелели от ужаса.

— Оставь свою мать в покое. Ты ленивая, неблагодарная…

— Фрэнк, — вклинивается ма своим сладчайшим голосом. Она подходит к нему сзади и разминает его плечи. — Не позволяй ей все испортить. Мы празднуем! Мы празднуем твой приезд!

Взгляд Фрэнка пронзает меня. Наступает долгий, полный напряжения момент, когда мы все просто ждем и смотрим, что он сделает дальше. Он моргает, поворачивается и улыбается мальчикам.

— Кто хочет сто баксов?

Мои братья ликуют. Фрэнк отделяет хрустящие двадцатидолларовые купюры, такие новые, что они выглядят фальшивыми. Я не получаю ничего. Я этого и не жду. Они наказывают меня за то, что я сказала правду.

Когда еда готова, я убираю газеты, мою стол и расставляю столовое серебро. Фрэнк сидит справа от меня, его присутствие словно излучает тепло. Я ем в тишине и позволяю разговору крутиться где-то рядом. Фрэнки и Аарон едва могут умолкнуть на мгновение, им так хочется рассказать Фрэнку все мельчайшие подробности своей маленькой жизни.

Я заглатываю рис, курицу, кукурузу, подливку. И не чувствую вкуса. Вилка за вилкой. Мой желудок наполняется, и я ем еще, еще, еще, еще, пока вот-вот не взорвусь. Мама приносит яблочный пирог и ванильное мороженое, я съедаю и их тоже.

Ухожу, как только убирают со стола, и провожу остаток вечера в своей комнате. Сегодня порезы длинные и глубокие. Я делаю пять из них, сильно вдавливая лезвие в белую плоть левого бедра. Кровь идет больше часа.