Рябиновое танго

— У тебя там малыш? — Огромными от удивления глазами Синеглазка смотрела на живот Маши.

От неожиданности Маша растерялась, стала подбирать слова для ответа, как сама Синеглазка только что подбирала слова без трудной для нее буквы.

— Маша, я знаю, что женщины выящивают в животе детей. — От волнения девочка не смогла подобрать нужного слова, поэтому от досады наморщила носик.

— Вообще-то, Машенька, это мой секрет, и я бы не хотела о нем говорить. Ты меня понимаешь? — как можно серьезнее спросила Маша у девочки.

— Я понимаю, но мне очень нужно, чтобы ты научила это делать мою маму. Она этого не умеет, а меня купила в каком-то магазине, — проговорила Синеглазка, тщательно подбирая слова, и радостно вздохнула, не сделав ошибки.

— Ну хорошо, я поговорю с твоей мамой, — вынуждена была пообещать своей тезке Маша.

И разговор с мамой Синеглазки состоялся. Сама она тактично отошла в сторону, но нет-нет, да и бросала любопытные взгляды в их сторону.

— Вы знаете, Маша, мы теперь в сад бегом бежим, потому что «будем с Машей» танцевать, лепить, сочинять сказку и так далее, — рассказывала мама Синеглазки.

— Это, наверное, потому, что Маша очень хочет братика или сестричку, — засмущалась Маша.

— Так это было еще до того, как Машка узнала, что вы умеете «выращивать малышей в животе». Придется ей сказать, что вы меня этому научили, — рассмеялась молодая красивая женщина с такими же, как у дочери, лучистыми глазами. — Да вы не смущайтесь, это же дети!

«Дети! И у меня скоро будет ребенок!» — счастливо улыбалась Маша, вспоминая разговор с мамой Синеглазки.

Ловко орудуя шваброй, она старалась быстрее закончить уборку. Так же, как она спешила в детский сад, она теперь спешила и в общежитие, теперь ей хотелось остаться одной. Даже в метро, автобусе она прислушивалась к себе, как бы заглядывая внутрь себя. В комнате, радуясь отсутствию соседок, Маша поставила в плейер купленный сегодня диск с классической музыкой, легла на кровать и положила руку на живот. Ей казалось, что так они с малышом лучше поймут друг друга. Рука, как телефонная трубка, стала средством их связи.

— Малыш, ты где? Ты спишь? — тихо спросила она, словно и вправду боялась разбудить его, и ждала ответа.

И ее малыш ответил ей, он снова пошевелился. Он как бы говорил: «Я существую! Я здесь! Я с тобой!»

Такие «разговоры» теперь происходили каждый вечер. Малыш все чаще и требовательнее напоминал о себе, а Маша не оставляла это без внимания. Она не задавалась целью определить пол ребенка, но на УЗИ врач как бы между прочим сообщил ей, что у нее мальчик, тем самым подтвердив ее предположения.

«Я очень рада, что ты — мальчик. Даже сейчас я чувствую твою мужскую поддержку, потому что ты помогаешь мне жить! Ты — мой жизненный стимул. Все, что я делаю, я делаю ради тебя. Наверное, и с моей мамой было то же самое. Малыш, у тебя есть бабушка, только она еще ничего не знает о тебе. Я бы не хотела полностью повторить ее судьбу. Она так и осталась непонятой своими родителями», — как всегда, положив ладонь на живот, думала Маша.

Мысли о матери всколыхнули воспоминания о доме. Их она загнала в самый дальний уголок своей памяти, который боялась навещать. Эти «визиты» будили чувства тоски и раскаяния. Это были запретные чувства. Маша надеялась, что со временем все встанет на свои места, а сейчас не время сожалеть о содеянном и предаваться печали. Отвлекали от грустных мыслей учеба, работа, дети и ночные «беседы» с малышом.

Перед Восьмым марта Машу опять удивили Синеглазка и ее мама.

— Мария Ивановна, этот подарок Машенька сама для вас выбирала, «с птичками». Может, потому что Маша просто обожает мультик про Золушку, она назвала их духами для Золушки. — Женщина протянула Маше упакованную в прозрачный целлофан коробку духов. — Поздравляем вас с праздником!

— Ну что вы! Зачем? Не нужно! — засмущалась Маша.

— Маша, это же подаяк, — вмешалась девочка, — а подайкам все ядуются! — Синеглазка от волнения забыла о нелюбимой букве. — И это на самом деле духи для Золушки. Видите! — Синеглазка пальчиком показала на коробку. — Голубь и голубка! И мультик так начинается: они несут в клювиках къясную ленту с цветами и хъюстальным башмачком.

Девочка старалась убедить свою мать и Машу, но при этом не смотрела ни на ту, ни на другую и, волнуясь, картавила. Они переглянулись и, не договариваясь, не стали просить у Машеньки какого-то другого объяснения, чтобы не смущать ее еще больше.

«А почему именно духи для Золушки и почему — мне? Синеглазка могла бы это объяснить, но она либо еще не готова к этому, либо просто стесняется», — подумала Маша и поблагодарила и девочку, и ее маму за внимание и подарок.

Невольным свидетелем этой сцены стала Рогнеда Игоревна. Она шла по коридору, но, заметив Машу с родительницей и ребенком, свернула к телефону и подошла к Маше только тогда, когда те ушли. Лицо Маши пылало, в одной руке она держала швабру, в другой — желтую коробку французских духов.

— Маша, ну зачем же так смущаться? Машенька тебе все правильно объяснила: радоваться надо. В твоем положении нужны только положительные эмоции.

Наверное, смущение Маши почувствовал и ребенок: он так толкнул Машу в бок, что она, поморщившись, отставила швабру к стене и схватилась за живот.

— Что, толкается? — улыбнулась Рогнеда Игоревна.

— Толкается, — улыбнулась в ответ Маша, заметив грустинку в глазах своего любимого директора, — не нравится ему повышенное внимание к его матери.

— Глупости! Внимание всегда приятно. Даже мне приятно за тебя, а не нравятся малышу скорее всего твои занятия со шваброй. Давай мы будем прекращать это дело.

— Хорошо, — спокойно согласилась Маша, но взгляд ее как-то потух.

Маша не готова была потерять работу. От Рогнеды Игоревны не ускользнула перемена, произошедшая в настроении девушки.

— Маша, ты меня не так поняла. Тебе ведь положен декретный отпуск, ты же знаешь. Апрель, май ты должна отдыхать. Но если через месяц ты уйдешь в декрет, то тебе придется жить на одну стипендию, и ты ничего не сможешь больше отложить на будущее. Так?

— Так, — вздохнула Маша, — но вы же знаете, что я уже немного отложила.

— Знаю, но это — капля в море. Я хочу перевести тебя на другую работу. Помнишь, мы как-то с тобой уже говорили об этом? Я предлагаю тебе должность кастелянши. Раньше мне такой человек был не нужен, но время идет, белье от частых стирок изнашивается, требует починки, а заниматься этим некому. Ты можешь этим заняться? Эта работа значительно легче твоей теперешней, — предложила Рогнеда Игоревна, стараясь казаться спокойной.

— Могу, конечно, — засомневалась Маша, — но мне кажется, что вы просто жалеете меня. — Маша покраснела, из глаз ее готовы были брызнуть слезы.

— Да, я тебя жалею! А ты такая гордая, что тебя и пожалеть нельзя? Но ты не о своей гордости думай, а о ребенке! — впервые директор разговаривала со своей любимицей столь резко. — И я не просто жалею тебя. У меня есть своя корысть: без тебя мне не справиться с компьютером.

— Но у вас уже почти все получается. Да и бухгалтера вы взяли. — Маша все еще недоверчиво смотрела на Рогнеду Игоревну.

— А кадры, а родители, а дети?! И железяку эту я по-прежнему боюсь: а вдруг он потеряет документы?

Маша после этих ее слов рассмеялась:

— Не потеряет!

— Нет, Маша, ты мне очень нужна! После выходных приходи на работу как всегда, только сначала зайди ко мне. С утра в понедельник я решу, где будет находиться твой новый кабинет, и оборудую его. А на кухне тебя по-прежнему будет ждать обед, — напомнила директор.

— Хорошо-хорошо, вы не беспокойтесь. Мне и так неудобно: со мной у вас столько хлопот! — виновато улыбалась Маша.

— Ничего, девочка, это приятные хлопоты, — успокоила ее Рогнеда Игоревна.

Не хотелось ей рассказывать Маше о том, что она мечтала о таких хлопотах. О своих планах, касающихся Маши, Рогнеда Игоревна рассказала мужу.

— Я так понимаю, что одним ребенком у тебя стало больше? — выслушав жену, улыбнулся Владимир Сергеевич.

— Этот ребенок не такой, как все. Этот ребенок попал в беду, но держится так стойко, что впору позавидовать! Я знаю, как в ее случае могли поступить многие. Володя, по себе знаю, — горько вздохнула она. — Поэтому я очень хочу помочь этой девочке.

— Ты только не грусти, моя Рогнедушка. Что было, то быльем поросло. Знаешь, о чем я жалею? — Владимир нежно прижал жену к себе.

— Ты о чем-то жалеешь? — удивилась Рогнеда Игоревна.

— Да, милая, я жалею, что мы не встретились двадцать лет назад. Почему меня никаким ветром не занесло в твой Воронеж? Там бы мы уж не разминулись, я бы тебя сразу узнал, как тогда на юге.

— Видно, так вела нас судьба. Я должна была пройти через все то, через что прошла. Со слезами и болью, но прошла. Я сама делала свою жизнь в отличие от тебя. Ты ведь жил по приказу. Вот и сейчас судьба посылает мне новое испытание. Я должна дойти до конца и помочь Маше. Может, помогая появиться на свет новой жизни, я искуплю свой грех? Во всяком случае, доброе дело мне зачтется.

— Не знаю кем и когда, но твоей Машей — точно! Но ты не забывай, что и мне надо очки зарабатывать. — Он поднял руку и указательным пальцем и взглядом показал наверх. — Поэтому обращайся, я буду рад поучаствовать в добрых делах, — ободряюще улыбнулся Владимир.

— Я знала, что ты меня поймешь. Спасибо тебе за это. Я подозревала, что среди твоих достоинств есть и добросердечие, а теперь вот в этом убедилась. — Светло улыбаясь, Рогнеда Игоревна поцеловала мужа.

По календарю наступила весна. Но никаких явных примет этого прекрасного времени года в природе еще не появилось. О наступлении весны свидетельствовало лишь обилие цветов к женскому празднику, которое уже давно можно отнести к явным и существенным приметам весны. По-прежнему еще мело, дуло и морозило. Но Маше казалось, что у морозного воздуха появился другой запах — запах нежной свежести. Весны Маша ждала с нетерпением, не могла дождаться, когда закончится эта ее первая московская зима. Она не нравилась ей совершенно: раздражала вечная слякоть под ногами, неустойчивая погода, толкотня одетых в зимнюю одежду людей. Маша много времени проводила в дороге, возможно, поэтому ей казалось, будто вся Москва живет в транспорте. Поэтому она с нетерпением ждала, когда Москва «похудеет», сменив зимние одежды на демисезонные. Ей отчаянно хотелось перемен, хоть самого незначительного, но чего-то нового. Она ждала этого, но боялась думать о том времени, когда случится самая главная перемена в ее жизни: когда у нее родится ребенок.

«Я буду думать об этом после того, как сдам экзамены. Сейчас мне нельзя нервничать, чтобы ты, малыш, не почувствовал моей тревоги, — думала Маша, вдыхая ароматный весенний воздух и направляясь к общежитию. — Мне нужны положительные эмоции, и я, кажется, знаю, чем могу порадовать себя. Мне давно уже нужна одежда для моего живота. Нужно съездить в специализированный магазин и купить себе комбинезон и сарафан. Нельзя выглядеть смешно в таком положении!»