Выйди из-за тучки

ГЛАВА 21

— Василий… он самородок. Как раньше трубадуры были, менестрели. Наши русские скоморохи воспринимаются скорее как клоуны или шуты. А Вася не шут, настроение от его творчества другое. Он скорее — бард. Все народные песни, которые живут веками, тоже ведь кто-то выдумал. Не думаю, что сидели и записывали, рифму мучили… Из души вырвалось, они и отпустили, — объясняла мне местный феномен тетя, когда мы возвращались домой.

— А он женат? — старалась я правильно понять для себя причину его сегодняшнего страдания.

— Женат, конечно. Катя всегда вместе с ним приходит, стоит, слушает. Он иногда как пьяный после своих песен и она уводит его. Идут рядышком… хорошая пара, хорошая семья. Дети взрослые уже.

— Как пьяный? Такого раньше назвали бы юродивым…

— Не слушай Антоновича! Все у Василия нормально — и с головой и с мотивациями. И само понятие юродивости со временем извратили. Юродивый раньше считался посредником между Богом и людьми, глашатаем Его отношения и воли.

Возвращались домой мы далеко за полночь. Когда сошли с прогретого за день уличного асфальта в проулок, под ноги легла мокрая от ночной росы прохладная трава, с новой яростью загудели над головой комары. Северная ночь в своей середине уже собиралась взорваться яростным рассветом, который наметился малиновой полосой на восточной стороне. Живут же люди, годами эту красоту наблюдают!

Вовка спал воистину сном младенца. Разув и раздев, я тихонько переложила его в постель, укрыла. И сама легла рядом, укуталась — хотелось согреться после немного сырой ночной прохлады… Проснулись мы ближе к обеду, как, наверное, и многие из тех, кто ходил вчера на кружания.

За те почти два месяца, что мы прожили на Вологодчине, я ходила на эти гуляния каждую субботу. Тому, что они каждый раз проводились, странным образом способствовала погода — все субботы были без дождя и сильного ветра. Я все же станцевала там. Не в тот самый первый вечер, а гораздо позже. И с тем самым Антоновичем. Вначале мне показалось что парень «подбивает ко мне клинья». Именно так выглядело то, что он всегда оказывался рядом с нами, подружился с Вовкой, заговаривал со мной, тянул танцевать… Так оно потом и оказалось, но повернулось все иначе, а не как можно было ожидать. Там, в Куделино, многое казалось странным, но не вызывало отторжения, скорее — чувство необычности и нереальности происходящего.

На кружаниях не обязательно было уметь танцевать так, как «основной состав». Постепенно, разогревшись, так сказать, желающие составляли еще один круг — топтались, кружились и вообще — двигались как хотели, лишь бы под музыку. Антонович вытащил-таки меня, и мы с ним станцевали. Он не стал топтаться и пожимать плечами, а сразу обнял меня и повел в медленном танце, покачиваясь в ритм. Потом прихватил плотнее, прижимая к себе, медленно провел рукой по спине к затылку, заглянул в глаза, загадочно помолчал и вдруг выдал:

— Будем дружить.

Я тоже помолчала, продолжая двигаться под музыку. До этого я просто затаилась в его руках, пытаясь понять — что чувствую? Парень мне нравился — и внешностью, и общительностью, и тем, что оказался моим коллегой — учителем математики и физики в местной школе. У нас нашлась куча общих интересов, мы могли часами обсуждать методы обучения и выражать свое недовольство тем, как скучно — без изюминки, преподается математика и физика в школе. Делились идеями внеплановых занятий и кружка под названием «Занимательная физика», а так же тем для него, способов подачи материала, мечтали о современных наглядных пособиях, даже о маленькой обсерватории.

Но вот так сразу и так категорично — просто дружить? И вдруг поняла, что да — только дружить. Потому что в его руках мне стало просто теплее — по сравнению с «одиночной» прохладой. Мне нравилось, что мы участвуем в танцах, и еще мне было спокойно — я доверяла ему после нашего достаточно долгого знакомства, с ним было комфортно. Я согласилась — мысленно, а вслух поддела его:

— А что ж так категорично-то?

Он тяжко вздохнул и ответил, надо сказать, что совершенно серьезно:

— Просто я надеялся… искры нет, Ань. Я верю в искру. Мы должны были почувствовать притяжение — дрожь, предвкушение, мурашки там… это у тебя. А у меня вообще все наглядно и однозначно…

— С-скотина…

— Сам жалею. Ты мне нравишься и при небольшом усилии… чисто механическом… прижать тебя сильнее, почувствовать ближе, эта скотина однозначно среагировала бы — я не железный. Но вот искра… ее нет, Анька. И у тебя тоже. Ты же даже не вспотела.

— Антонович… ты однозначно скотина.

— Да, Юрьевна, даа…

Мы продолжали дружить. А тетя еще после первого кружания благословляла и на большее, нечаянно обозначив свой взгляд и на наши отношения с Андреем.

— Ты, если хочешь, походи с Антоновичем, присмотрись. Ничего плохого о нем сказать не могу, кроме того что слишком уж он рассудочный. Не по годам. В таком возрасте еще глупости творить, вздыхать, мечтать нужно, а он живет. Что там с Антоновной случилось в том городе, что она сорвалась к нам — я не знаю, а только должно быть — ничего хорошего. А Антонович доучился и следом за ней приехал. Он младший, но похоже что тоже хорошо жизнью битый. Неплохой мужик кому-то достанется, настоящий.

— Я старше его и намного. И я все еще замужем, теть Рис, на что это вы меня толкаете? — попыталась я перевести все в шутку.

— Ненадолго уже… замужем-то. Нужно жить дальше, Анечка. Ты правильно все сделала… Ради совсем постороннего, безразличного ему человека он такое не вытворял бы. А что Антонович молодой — глупости это и совсем не важно.

Она была права, но искра! Ее и в самом деле не случилось. Может, мы затянули с прелюдией и слишком погрузились в дружеские отношения, которые стали для нас комфортными? Схватил бы меня тогда сразу, прижал к себе, провел бы так рукой, будто готовя к поцелую… представила и поняла, что ничего бы не изменилось. Нет ни сожаления, ни того, что должна бы почувствовать от того, что представила себе это. Значит — будем дружить.

Известия от адвоката о состоявшемся разводе еще не было. А Андрей звонил почти каждый день. Когда на дисплее высвечивалось его имя, я включалась, подзывала Вовку и с радостным выражением на лице совала ему в руки смартфон. Они с отцом разговаривали очень долго, часто включая видеосвязь, а я уходила и даже специально не прислушивалась. Главное — малой не тосковал больше о папке. Он поверил, что тот просто очень занят и что сын ему нужен — он часто звонит и интересуется, чем Вовка занимается и что у него нового? А сын рассказывал, захлебываясь от восторга — про телят, про новых друзей, про клубнику и рыбалку, про танцы, на которые он ходит с мамой и с бабушкой, про детский велосипед, что притащил для него дядя Антонович, которому он подбил глаз.

Я слышала иногда — краем уха, мимоходом и посмеивалась. Тяжелого состояния, что преследовало меня до отъезда из Питера, как и не бывало — я словно жила в другом мире, а его личная информационная оболочка преображала все чувства и переживания, пропуская и фильтруя их через себя. Эта легкость, почти вернувшееся ощущение полноты жизни, прекратившиеся состояния удушья и боли в груди заставляли меня поверить в сакральность Куделинского местоположения. И я радовалась, что приехавшие в конце июля родители были с нами.

Этот таинственный микроклимат — он творил настоящие чудеса. Весь август давление у мамы не повышалось до запредельного, папа ходил поплавать в прохладной уже августовской воде и не мучился после этого межреберной невралгией. Хотя зарабатывал ее регулярно, просто неловко повернувшись или открыв настежь форточку. Все же что-то здесь было такое… особенное, нелогичное и антинаучное.

В конце разговора с Андреем Вовка всегда протягивал мне телефон:

— Папа хочет поговорить с тобой.

Я послушно брала аппарат, незаметно нажимала отбой и щебетала в трубку — о том, какой Вовка послушный, о том, как хорошо он ест, что гоняет на велосипеде и это не опасно — транспорта в поселке почти нет, да и машины здесь не ездят, а почти ползают. Про то, какая гигантская клубника выросла на грядке и название у нее какое смешное, а мы ею объедаемся. И что руки у нас до локтей в царапках, потому что малина за рекой колючая…

Я не хотела слышать его голос, живо вспоминать все и опять чувствовать себя стерво-старухой. Мне это еще предстояло, когда я вернусь домой. А здесь меня и мои чувства защищала иномирная оболочка, отделяющая этот поселок от настоящей реальности. Зачем же было портить ее волшебный эффект?