Выйди из-за тучки

ГЛАВА 26

В один из дней мне все же пришлось выслушать Андрея. И то, что он пришел ко мне с этим… кажется, именно тогда я начала немножко понимать, как он думает и хотя бы догадываться — что происходит. Я тогда первый раз нормально общалась с ним — без нервов. Будто отстранившись душой, постепенно остывая к нему. Или уже остыв?

Смотрела на него и отмечала то, как плохо он выглядит, будто только переболел и еще не отошел от этой тяжелой болезни, хотя одет все так же аккуратно. Его было просто жаль. Сейчас я понимаю, что та ночь перед больницей и стала настоящей точкой не возврата. Он переставал быть для меня родным человеком, а может быть — уже и любимым.

В тот день он сильно задержался у нас. Так задержался, что сам уложил Вовку спать, а потом, вместо того чтобы уйти, прошел на кухню и сел за стол. Уставился на меня, будто гипнотизируя, не давая отвести взгляд в сторону.

— Аня, поздно уже… я сразу по существу — ты должна знать. Я не могу сделать это за твоей спиной. Ты только не нервничай, пожалуйста. Врачи дают плохой прогноз для…

Я в раздражении резко дернула головой — не хочу знать ее имя. Это какой-то психоз, глупость, но я просто категорически не желаю. Он кивнул — понял?

— Да. Плохой прогноз для нее. А ребенку больше семи месяцев — он вполне жизнеспособен.

— Да какой жизнеспособный?! Зачем изначально вся эта борьба за жизнь заведомо тяжелобольного, ослабленного ребенка? Какую жизнь вы готовите ему — с больным сердцем? — не выдержала я, а он будто обрадовался этому моему срыву — стал горячечно объяснять:

— Нет, Аня. Это не генетическая наследственность — у нее осложнение после гриппа. Мать плохо лечила ее. А потом, когда обрисовалась проблема, ее вообще не оказалось рядом — она уехала куда-то. А с девочкой все должно быть хорошо — это девочка.

— А наследственная истерия — это тоже хорошо?

— Это тоже не страшно. Люди живут с этим — десятки тысяч людей, если не сотни. Очень многое значит обстановка в семье, правильное воспитание. Они решают практически все. Я сейчас не об этом. Если случится самое плохое, мне придется долго доказывать свое отцовство, оформлять удочерение, а в это время девочку отправят в дом малютки. И как там, что? Я не знаю. Но я слишком дорого заплатил за ее жизнь, чтобы рисковать ею.

— Ты хочешь сказать, что женишься на ней? А разве ты ушел не за этим? Все и шло к тому, так зачем ты об этом докладываешь?

Он смотрел на меня, будто не зная — как на самом деле объяснить?

— А как иначе, Аня, — решился, наконец, — ты самый близкий мне человек, когда и как ты хотела узнать такое? Я должен был сказать тебе. Чтобы ты не спешила судить хотя бы за это.

— Ты имеешь в виду, что она действительно может умереть? Зачем же вы довели до такого?

— Я?! От меня никогда и ничего не зависело. Она хотела удержать меня таким образом. Ее предупреждали о риске, она подписала бумаги об ответственности. А сейчас уже и от нее ничего не зависит.

— Но удержала же?

— Нет, Аня, ты что? Я же сказал, что не брошу вас. Когда она родит, и если останется жива, я отберу у нее ребенка.

Я покачала головой, глядя на него во все глаза, не веря своим ушам и рассудку, не узнавая его.

— Да, Аня, да! Только так. Ей нельзя доверить даже котенка, не то, что дочку.

— Ты говорил с ней об этом, она знает?

— Сейчас еще нельзя. Скажу потом.

— Андрей, я не понимаю…, но ты же не зверь? Ты сам дал ей надежду, ты… пользовался ею, в конце концов!

— Я не давал! И сразу предупредил… Мною пользовались! Аня, я не могу сейчас, пожалуйста. Я просто хотел сказать, что распишусь, чтобы потом не удочерять девочку и не рисковать ее жизнью. Выживет она — разведусь, а ребенка отберу. Иначе нельзя. Это открывалось постепенно, я узнавал ее постепенно. Это все, что я могу сейчас сказать. Не готов, Аня. Сейчас еще не могу… извини. Это трудно объяснить и стыдно… за свою глупость. Потом. Если захочешь выслушать.

— Делай что хочешь, — согласилась я, ошарашенная таким разговором.

— Спасибо. За то, что выслушала сейчас. Я пойду? Сегодня я никуда не спешу — она надолго в больнице. А-а… тебе же нужно отдыхать, да? Завтра рабочий день.

— Да, иди, Андрей. Поздно уже. Выспись, выглядишь уставшим.

— Я пойду…, а ты не забудь принять таблетки, пожалуйста, — оглянулся он уже в дверях.

— Какие таблетки? — растерялась я.

— Те, до которых я довел тебя, солнце мое, — прошептал он, — выпей, не забудь — ты опять перенервничала из-за меня. Извини.

И ушел. А я потом плакала. Не из-за его несуразной женитьбы и не из-за усталости от его проблем и трудностей, которыми он упорно делится со мной. Мне не нужна эта его девочка, да мне и он уже не нужен! Как он не понимает, что и так запоздав с объяснениями, опять толком не сказал ничего?

Я выпила таблетки, я не забыла. Помнила, что инсульт молодеет. Больше того — я изучила все об этом в интернете и сразу же позвонила маме, чтобы подробно узнать — как и чем она лечится? Стоит ли на учете? Как себя чувствует? И радовалась, что летом так и не решилась рассказать ей о том, что творится в нашей семье. Поставлю окончательную жирную точку (для него, для себя я уже все решила), вот тогда — по итогам, так сказать, и со спокойным лицом… Нет, я никогда не забуду выпить таблетки и измерить давление — потому что у меня есть Вовка.

Но я понимала, что он придет снова — когда соберется с силами выдать очередную порцию своей правды. А я уже не хочу ее — я покоя хочу от всего этого. И от него тоже. С ним, неотделимым уже от его с ней общих проблем, мне совсем не тепло и не радостно, а только тяжело.

— Уехать бы тебе отсюда. Хотя бы на время — пока все уляжется. Чую — повиснет на тебе и он сам и бэбик его. Я просто фигею с такого расчетливого цинизма, — поражалась на следующий день Ленка.

Я была на все сто согласна с «уехать», но не умела объяснить ей, что со стороны Андрея это все что угодно, только не цинизм. Все-таки я знаю его лучше. А после этого разговора, кажется, поняла — как он думает обо всем этом. Странно думает, но теперь я смогла увидеть в его поступках хоть какую-то логику — его личную, странноватую, но хоть какое-то объяснение всему.

Он и в самом деле, несмотря ни на что, до сих пор считает нас парой. И как-то очень странно в моем понимании, но любит меня. Это любовь на равных — любовь-дружба. Он признает меня равной себе — такой же сильной, как он и надежной, как скала, в его понимании. Я, очевидно, дала ему повод так думать, а это совсем не так. И все это время он нужен был мне рядом не меньше, а даже больше, чем ей.

Потому что в это время неприятности и даже горе горькое сыпались на меня, как из драного мешка. Будто специально подгадав время, когда он перестанет оберегать и защищать меня, с какого-то уверовав, что я настолько сильная. Да, он любит — хочет в будущем быть со мной рядом и просто — хочет. Это видно по тому, как он смотрит на меня, как беспокоится обо мне, заботится в той мере, в какой считает это необходимым, считая меня сильной. И не понимая, что помощь иногда нужна внезапно — как в случае с ветрянкой, когда я той ночью осталась один на один с болезнью. А сейчас, описывая все это, я могу добавить еще один пример — когда я покачнулась на стуле, а поддержать оказалось некому.

Но он в курсе моей гипертонии, а значит, не бросил меня тогда совсем одну. И отслеживал мое состояние — как минимум один раз говорил с врачом, и отблагодарил его, скорее всего, как и младший медперсонал. Иначе, почему с меня там пылинки сдували? Теперь мне стало понятно это. И тетка эта — их секретарь, она и правда очень надежная. Другой он и не смог бы доверить сына. Они даже подружились с Вовкой. И еще он никак не среагировал тогда на мою рябую физиономию, потому что уже видел ее раньше. Это тоже вдруг стало понятно, потому что он мог быть ко мне каким угодно, но только не равнодушным. И когда это он мог меня увидеть?

Даже изменяя мне, этот гад никогда не отделял себя от меня. И сейчас строил планы на наше общее будущее вместе с чужим для меня ребенком. И это не цинизм — это его вера в незыблемость нашей внутренней связи и наше общее всепрощение.

Вот так он думал и сейчас думает, скорее всего. Руководствуясь своими соображениями, совершенно дикими в моем понимании.

В тот вечер он так и не объяснил до конца всех странностей своего поведения, потому что там было что-то окончательно порочащее его, а я понимала это и не выспрашивала. Потому что видела, что это больно — ему уже, а мне — обязательно будет. А оно мне надо?

А плакала я тогда не из-за всего этого. Я вспоминала, как совсем недавно — меньше года назад, мы планировали родить сестричку для Вовки — девочку.