Самодовольный наглец

Глава 24

Антониа

То, что моего отца выволокли из клуба в наручниках, не было для меня таким уж шоком. Это было нормально и, если честно, стало облегчением. Потому что означало, что его враги не достали его. Означало, что одно из тел на полу принадлежало не ему.

И означало, что еще было время все исправить между нами.

Папа провел большую часть своей жизни, опровергая выдвинутые против него обвинения; я не сомневалась, что он победит и сейчас, в чем бы его ни обвиняли. Хотя я и не помню, когда для его ареста привлекали спецназ, но мой отец был жив, а у меня была вера.

Примерно на секунду.

Затем мой взгляд переместился на мужчину, ответственного за блестящие наручники, украшающие запястья моего отца. Мужчину, которому я доверяла, того, кто клялся, что не такой, как все остальные. Мужчину, которого, как я думала, могла бы полюбить и который любил бы меня в ответ. Марко должен был излечить мое сердце, а не разбить его безвозвратно.

Больше всего на свете я ненавижу, когда меня выставляют дурой, а именно ей я сейчас и являюсь. Тупая гребаная дура, которая так жаждала любви и привязанности, что потеряла бдительность и пригласила врага к себе на порог. Те тела, о которых я упоминала, вся эта бойня — из-за меня.

Виноваты я и мое глупое сердце.

И если мой отец никогда больше не увидит дневного света, это тоже будет моя вина.

Звук каблуков, стучащих по полу, привлекает мое внимание, и я поднимаю голову, сразу же замечая их владелицу. Она совершенно шикарная и неприлично богатая. Держу пари, ее туфли стоят больше, чем мой «Харлей».

— Антониа! — восклицает она, бросаясь ко мне.

Не закатывай глаза.

Она нужна, чтобы вытащить отца из хаоса, который ты создала.

— Мама, — коротко здороваюсь я, поднимаясь на ноги. Ее взгляд медленно скользит по мне, и на лице появляется выражение легкого ужаса.

— Что с тобой случилось?

— У меня был тяжелый день. Может, пропустим разговор о моем самочувствии?

— Я не это имела в виду, — возражает она. — Ты плакала.

Кто-нибудь, отполируйте для нее трофей.

— Да, потому что единственный родитель, которому не наплевать на меня, в настоящее время находится в камере, а люди, которые помогали ему меня воспитывать, либо мертвы, либо сидят в соседней камере.

Закрываю глаза, желая, чтобы правда не была такой суровой.

Мир стал немного менее уродливым.

Я не буду плакать перед ней.

Делая глубокий вдох, игнорирую боль, отражающуюся в ее глазах. Мама не должна чувствовать себя плохо. Она ушла от всего этого, и уйдет снова.

— Папа платит тебе кучу денег, чтобы ты ходила в этих дизайнерских туфлях. Заработай их и спаси его от тюрьмы.

Мама не делает ни единого движения, и я теряю терпение. Обвожу взглядом переполненный участок, пока не останавливаюсь на капризной пожилой дежурной, которая украла мои дыни. Протискиваясь мимо матери, направляюсь к ней, вспоминая свой последний визит сюда и пачку сигарет, которую заметила у нее в кармане. Прежде чем успеваю стрельнуть у нее сигаретку, слышу знакомый голос, зовущий меня по имени.

Голос, принадлежащий мужчине, о существовании которого я мечтаю забыть.

— Антониа, — повторяет Марко.

Как будто я, бля*ь, не слышала в первый раз!

— Нам надо поговорить, — говорит он.

Этот мужчина глуп. Если бы мир сгорел дотла, а он был последним оставшимся в живых, я бы не стала тратить на него свой плевок, не говоря уже о том, чтобы говорить с ним.

— Слушай, я знаю, о чем ты думаешь, но…

Что-то внутри меня обрывается, и я оборачиваюсь. Ослепленная яростью, я даже не смотрю на него, когда заношу кулак и бью его в челюсть. Его рука перемещается к щеке, и весь участок замирает, когда Марко смотрит на меня с выражением поражения в своих выразительных глазах.

— Ты понятия не имеешь, о чем я думаю! — кричу я. — Я сказала тебе оставить меня, бля*ь, в покое! Я не хочу тебя видеть! Не хочу с тобой разговаривать… — слова срываются с языка, когда я разжимаю свои пульсирующие пальцы.

Марко убирает руку со щеки и расправляет плечи.

Почему он все еще стоит здесь?

— Я никуда не уйду, пока ты меня не выслушаешь. Я говорил с твоим отцом…

Пронзительный крик срывается с моих губ, я затыкаю пальцами уши и отключаюсь от Марко. Он может взять свои оправдания и засунуть их туда, где не светит солнце! Когда его губы, наконец, перестают шевелиться, я убираю пальцы от ушей и поворачиваюсь к нему спиной. Дежурная смотрит на меня так, будто я сошла с ума, и я начинаю сомневаться, не права ли она.

— Я знаю, что вы курите, — начинаю я. — Видела вас с пачкой сигарет на днях.

— К чему вы клоните?

— У меня вроде как нервный срыв, и мне бы сейчас не помешала сигарета.

Женщина моргает в ответ, и я раздраженно выдыхаю.

— Вы украли мою композицию из съедобных фруктов, леди, и самое меньшее, что вы можете сделать, это одолжить мне сигарету.

— Вы только что напали на одного из офицеров.

— Отлично, так посадите меня! Это вы здесь делаете лучше всего! — закипаю я, ударяя кулаком по стойке. — Знаете что? Оставьте гребаную сигарету себе.

Хочется убраться отсюда к чертовой матери. Я собираюсь выйти из участка, когда Марко хватает меня за руку. Поразительно, но я не противлюсь его прикосновению. Вместо этого мой взгляд блуждает по нашим соединенным рукам.

Я действительно мечтала держать Марко за руку всю оставшуюся жизнь.

— Я не плохой человек, Антониа, — заверяет он. — Дай мне шанс все исправить.

Смотрю на него, и, наконец, отстраняюсь.

— Нет, ты не плохой. Ты еще хуже.

Слезы, которые я так усердно сдерживала, скатываются из уголков глаз, и я не пытаюсь скрыть их. Оглядываю участок в поисках мамы, но ее нигде не видно, отчего сердце сжимается еще сильнее. У меня действительно никого нет.

Всхлип срывается с моих губ, и я выбегаю из участка. Успеваю наполовину спуститься по лестнице, прежде чем окончательно теряю самообладание. Рыдая, падаю на ступеньки, побежденная.

Я должна была знать, что так все закончится.

Я должна была возвести стены вокруг своего сердца.

Я должна была бояться любви.

Я должна была понять, что «долго и счастливо» на самом деле не существует.

Понятия не имею, как долго сижу и плачу, жалея себя, но, когда слез больше не остается, поднимаю голову и замечаю, что солнце зашло. Взяв себя в руки, вытираю глаза и оглядываюсь на полицейский участок. Двери распахиваются, и на улицу выходит моя мама. Она сокращает расстояние между нами и ставит свой портфель на ступеньки. Не говоря ни слова, притягивает меня в свои объятия, и я совершенно замираю.

Не помню, когда моя мать в последний раз обнимала меня.

Аромат ее духов доносится до моего носа, и я чувствую, как у меня сжимается горло. Долгое время я пыталась вспомнить ее запах. Вспомнить, как ее руки касались моих волос. Даже ее смех. Не понимаю, уязвима ли я или в чем дело, но мне нужны эти объятия, и, возможно, мне нужна моя мама.

— Что бы ни случилось, с тобой все будет в порядке. Ты не одна, — шепчет она мне в волосы.

Я хмурюсь и высвобождаюсь из ее объятий.

— Значит, в этот раз ты не сможешь его вытащить?

— Твоему отцу предложили сделку, и я посоветовала ему согласиться. — мама делает паузу, чтобы покачать головой. — Антониа, твой отец уже тридцать лет играет в русскую рулетку с законом. Если он не согласится на сделку, ему грозит минимум пятнадцать лет, и, хотя я чертовски хороший адвокат, не думаю, что смогу замять это дело.

— Ты даже не попыталась, — обвиняю я.

— Это слишком рискованно, — настаивает она. — Не уверена, что он выберется, не отсидев срок. Можно гадать и надеяться, что он выйдет через пятнадцать, но давай называть вещи своими именами, Антониа, такой срок убьет твоего отца. Но пойдя на сделку, он выйдет через пять.

Я качаю головой.

Я и дня не была без него, как мне прожить эти пять лет?

— Это слишком сложно принять, но Танк уже согласился. Мы лишь ждем, пока окружной прокурор соберет документы, а затем он предстанет перед судьей.

— И все? Мы просто дадим ему сесть в тюрьму?

Мама не отвечает.

— Пойдем, я отвезу тебя домой, — предлагает она.

Во мне не осталось сил бороться, поэтому я позволяю ей увести меня из участка, но такое чувство, что я оставляю здесь часть себя.

Все в порядке.

Так или иначе, кому нужно сердце волка в овечьей шкуре?