Жизнь моя [перевод С. Одинцовой]

Сбитая с толку, она ждала, что он продолжит.

— Они бы проторили дорожку к ее двери. Полиция, пресса. Черт, да, может быть, ее собственные родители: «Так значит, ребенок помогал своему брату стащить кубок? Прекрасно, ну-ка давайте допросим ее! И даже если это еще больше поранит ее и без того травмированную маленькую оболочку, это, конечно, жестко, но мы всего лишь делаем свою работу». А ради чего, Антония? Ну что бы из этого вышло? Она ведь все равно не знает, где он находится.

— Не в этом дело.

— Так в чем же? Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Скажи правду.

— Правду… Пойми, Антония, ей ведь только восемь лет! Именно сейчас правда — это последняя вещь, в которой она нуждается.

— А как же насчет меня? Как насчет того, что нужно мне?

Он вздохнул. Потом обернулся и встретился с ней взглядом.

— Извини, — сказал он наконец. — Он просил меня позаботиться о Моджи, и я не могу просто так отмахнуться от этого. Даже ради тебя.

Несмотря на то, что солнце пригревало, она почувствовала озноб.

Река придала его глазам изменчивую зеленоватую синеву, и за его спиной вода сливалась с атласным потоком серебристой ивовой листвы. Ей казалось, что он движется вместе с ними, уносимый течением потока все дальше и дальше от нее.

Она поняла, что потеряла его.

— Это не из-за Моджи, верно? — спокойно сказала она. — То, что ты говорил на следствии. Это из-за Майлза. Ты пришел попрощаться. Из-за Майлза.

Его лицо стало суровым.

Что-то остро кольнуло ее грудь.

— Патрик, это был несчастный случай! Это не твоя вина.

Он не смотрел на нее.

— Если бы не мы, он был бы жив.

— Но…

— Прости, Антония. Прости.

Несмотря на солнце, она продрогла до костей. Ее зубы начали стучать.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал он тихо, — а то пропущу свой поезд.

Она стояла, глядя на него. Его лицо казалось растерянным и юным, и ей хотелось сказать что-нибудь — неважно что, — чтобы поправить дело. Но здесь сказать было нечего.

В молчании они повернули и пошли вдоль реки, через газоны, мимо вереска и роз, и бассейна, и теннисных кортов, и через огород в сторону дома. Наконец они достигли подъездной аллеи.

— Ты ведь приедешь во вторник, — тихо спросил он, — на похороны?

Чтобы унять дрожь в руках, она сунула их в карманы.

— Нет, не приеду. Дебра написала мне, чтобы я не приезжала.

Он обернулся к ней.

— Что?

— Она не желает меня там видеть. Она выразилась достаточно ясно насчет этого.

Он покачал головой.

— Она не это имела в виду. Она не в себе, она не знает, что…

— Ну пожалуйста! — вскричала она, не в состоянии больше этого выносить. — Избавь меня от оправданий Дебры Пасмор! Я не хочу приходить туда. Понятно? Я не желаю красться в темных очках, пытаясь спрятаться от «Дейли Мейл»! Я не желаю приезжать попозже и уезжать пораньше, только чтобы избежать обмена мнениями с этой ужасной женщиной! Но больше всего, Патрик, я не желаю сидеть там и смотреть, как ты превращаешься в ее приемного сына!

Он вздрогнул, словно она его ударила. Кровь отлила от его лица.

Начался дождь — легкое, мягкое постукивание по кустам, обрамляющим аллею.

— Извини… — сказала она. — Я не должна была этого говорить. Просто… я не могу туда приехать. Вот и все.

Он открыл рот, собираясь что-то сказать, и вновь закрыл его. Затем посмотрел на большой каменный дом позади нее.

— Мне надо идти.

Ей стало дурно.

— Я подброшу тебя до станции.

— Нет, все в порядке, я пешком.

— Это четыре мили.

Чтобы смягчить свой отказ, он изобразил улыбку.

— Спасибо, я доберусь.

Дождь теперь шел вовсю, заставляя рододендроны обвиснуть и поникнуть.

Она сжала губы и кивнула.

— Я пройдусь с тобой до шоссе.

На середине аллеи он повернулся к ней.

— Иди в дом, ты вся дрожишь.

Она покачала головой. Ей пришлось сжать челюсти, чтобы не клацать зубами.

— Иди, — снова сказал он. Он положил руку ей на плечо и слегка подтолкнул. — Иди в дом, ты промокнешь.

Не веря глазам своим, она наблюдала, как он повернулся и пошел прочь. Она смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду. Он не обернулся.