Жизнь моя [перевод С. Одинцовой]

* * *

На следующий день после столкновения с Патриком, Антония подвинула к стене кухонный стол, притащила из гостиной псевдотюдоровский стол и устроила рабочее место. Затем, не давая себе передышки, отправилась в Мазеранс за запасами. Она уже вернула арендованную машину, но Вассалс-сын одолжил ей старый «ситроен», годами ржавевший у него в сарае, чем несказанно удивил ее.

Поездка за рулем в Мазеранс была ошибкой. Она забыла тесноту местных дорог и манеру жителей ездить как камикадзе. Когда она вернулась, она была вся белой от пережитого.

Едва она открыла дверь, ее охватило мрачное безмолвие мельницы. Влажные стены, запах плесени и мышей, слабое мерцание сорокаваттной лампочки. Чтобы согреться, она провела полчаса в ванной, которая, к тому времени как наполнилась на три дюйма, совершенно остыла.

В четыре Антония вышла к мосту.

Дом Патрика был темен, ставни закрыты, машины не было. В «Бар-Табак» она узнала, что они с Нериссой сократили срок своего пребывания и вернулись в Лондон.

Ну и прекрасно, подумала она, по крайней мере, не придется созерцать, как они, блаженствуя, разгуливают по округе, почти женатые.

Она перегнулась через парапет и посмотрела вниз, на пенящуюся белую воду. «Как странно, — пришла ей в голову мысль. — Ты тратишь часы, пытаясь сформулировать причину своего пребывания здесь, и выпаливаешь правду Патрику, даже не задумавшись».

«Забудь? Я только это и делала все двенадцать лет. И теперь я к этому вернусь» — так она ему сказала.

Теперь она видела, что все было действительно просто.

Она вынула открытку с Кассием, которую брала с собой в Мазеранс. Взглянув на красивое, проникновенное лицо, она поняла, что потеряла, отказавшись от него. Она всегда чувствовала свою работу — действительно чувствовала. И ее красоту, и фантазию, и радость.

Это вселяло в нее бурлящий оптимизм. Она собиралась быть тем человеком, который решит загадку, как говорил ее отец. Она собиралась показать миру, кто был Кассий на самом деле. Ликарис не была для него некой сухой поэтической конструкцией, она — живая женщина, которую он любил всем сердцем.

Она собиралась доказать это. А что теперь? Ее жизнь свелась к неолитическим мусорным кучам и монографиям по керамике профессора Эджвара. Она забросила то, что любила, убежав прочь. Она отступила и наблюдала со стороны. Если она сейчас все бросит и вернется в Лондон, ничего не изменится. У нее не будет ничего, кроме мусорных куч и монографий до конца жизни. Она погрязнет в бумажной работе. С тем же успехом она могла бы умереть.

Речь уже не шла о вызове Пасморам или Патрику, или даже о том, чтобы оправдать отца и переписать все набело. Уже слишком поздно заниматься этим. Речь идет о возвращении того, что она потеряла.

Она снова взглянула на темную, закрытую ставнями громаду Патрикова дома. Это хорошо, что он уехал. Без него гораздо лучше.

Она разглядывала открытку в сгущающемся сумраке.

— С этого момента, Кассий, — сказала она, — только ты и я.