Репутация плохой девочки

И кто знает, что еще уготовано мне? На этот раз он бросает меня за решетку. В следующий раз, возможно, он не удовлетворится обычными средствами возмездия. Я бы не хотела видеть, что происходит, когда он решает заняться творчеством.

Помощник шерифа открывает дверь кабинета и указывает мне внутрь, где за своим столом сидит шериф в рубашке поло. Мой отец встает со своего стула и натянуто кивает мне.

— Все хорошо? — он говорит.

— Отлично. — Во всяком случае, настолько хорошо, насколько это возможно. Когда я замечаю бумажный пакет и чашку кофе, стоящую на углу стола, я приподнимаю бровь.

— Это для меня?

— Да, я тебе кое-что принес, — говорит папа. — Подумал, что ты можешь быть голодна.

Я разрываю пакет и практически вдыхаю два жирных бутерброда с колбасой и яйцом. Я не чувствую вкуса, когда запиваю их горячим черным кофе, но сразу чувствую себя лучше. Измученный туман был изгнан, мой живот больше не борется сам с собой. Хотя сейчас мне действительно нужно в туалет.

— Позвольте мне сказать, — говорит шериф Никсон, — я сожалею обо всей этой путанице.

Это только начало.

— Я взглянул на сумочку, — продолжает он. — Удостоверение личности, кредитные карточки, и другие личные вещи явно принадлежат молодой леди по имени Катрина Четник.

Я смотрю на своего отца.

— Это то, что я пыталась ему сказать.

Папа кивает, затем прищуривается, глядя на человека за столом.

— Сидеть рядом с сумкой в переполненном баре — это не преступление. Правильно?

— Нет, это не так. — К чести шерифа, он тоже выглядит раздраженным всем этим сценарием. Раздражен тем, что меня притащили сюда в воскресенье, чтобы расхлебать этот бардак. — Мы приложим все усилия, чтобы найти владельца.

Это означает, что проблемы Трины только начинаются. Но я не могу сказать, что меня это сильно волнует. Проведя ночь в тюрьме, я не собираюсь вмешиваться в ее дела. Она знала, чем рискует. Оглядываясь назад, с ее стороны было дерьмово оставить меня сидеть там с ее сумкой в первую очередь.

Раздается резкий стук в дверь. Мгновение спустя входит Расти Рэндалл. Очевидно, его вызвали из дома, он одет в футболку и джинсы, и я получаю небольшую радость от мысли, что его разбудил срочный звонок, сообщающий ему, что босс сказал тащить сюда свою задницу.

Рэндалл оценивающе смотрит на меня, потом на моего отца. Ничто в этой сцене, по-видимому, не смущает его ни в малейшей степени. Уперев руки в бока, он стоит в центре комнаты.

— Вам нужно было видеть меня, сэр?

— Расти, мы отправляем мисс Уэст домой с нашими искренними извинениями за доставленные ей неприятности. Вы можете позаботиться о бумажной волоките. Я хочу увидеть отчет у себя на столе.

— Хорошо, — говорит он, тугим голосом.

— Ты ничего не хотел бы сказать? — подсказывает шериф, поднимая свою голову.

Рэндалл даже не моргает в мою сторону.

— Я действовал на основании вероятной причины для ареста. Мои действия были вполне уместны. Конечно, я уважаю ваше решение и немедленно займусь этой бумажной работой.

Трус.

Но мы оба знаем, что он скорее натрет ноги, чем извинится или признает, что он был неправ. Впрочем, для меня это не имеет большого значения, потому что мне все равно, что думает этот человек.

— Ронан, — говорит шериф Никсон, — иди и верни ее домой. И мисс Уэст… — Мгновение он смотрит на меня. — Я не думаю, что увижу тебя здесь снова.

Я не уверена, насколько я должна понимать его замечание. Имеет ли он в виду, что проследит за тем, чтобы больше не было никаких грязных арестов, или что он ожидает, что я была напугана. В любом случае, нет, я не верю, что мы будем чаще видеться друг с другом. Нет, если я смогу помочь.

— Ни за что, — соглашаюсь я.

Несмотря на то, что мое имя оправдано, поездка домой только усугубляет мой стыд. Возможно, меня арестовали незаконно, но моему отцу все равно пришлось утром первым делом позвонить шерифу, чтобы вызволить свою единственную дочь из тюрьмы. Это было унизительно для меня, поэтому я подозреваю, что для него это тоже не было пикником.

— Прости, — говорю я, осторожно изучая его профиль.

Он не отвечает, усиливая мое чувство вины.

— Я понимаю, что то, что я делаю, отражается на тебе и на бизнесе. И даже хотя наркотики были не мои, и я их не употребляла, я все равно поставила себя в такую ситуацию. Я знала, что у Трины был кокаин, и я должна была уйти. Потому что, давай будем честны, пару лет назад не было бы ничего необычного в том, что сумочка была бы моей.

— Прежде всего, — говорит он. — Я не злюсь.

Он смотрит на дорогу, пока его челюсть работает, как будто он пытается успокоить его мысли.

— Конечно, ты совершила несколько ошибок. Однако пара лет — это долгий срок, и ты уже не та девушка. — Его голос смягчается. — Я бы пошел туда, что бы ты мне ни говорила. Ты моя дочь, Женевьева. — Папа смотрит на меня. — Но давай внесем ясность. Я не сомневался, что ты говоришь правду. Не думай, что я не заметил изменений в тебе. Они имеют значение.

Эмоции застревают у меня в горле. Внезапно мне приходит в голову, что я потратила так много времени, пытаясь убедить себя, что я была настоящей, что пропустила момент, когда другие люди начали в это верить. Мой отец. Мои друзья. Эван. Я говорю сквозь ком, угрожающий задушить меня.

— Я не хотела, чтобы ты думал, что это я притворяюсь или отступаю. Что из-за мамы или чего-то еще… — Мысль умирает у меня на языке. Он не признает упоминание о ней, о чем я сразу же сожалею. — Но это совсем не так. Я так стараюсь стать лучше, относиться к себе более серьезно и заставлять других делать то же самое. Я бы никогда не поставила это под угрозу, особенно теперь, когда у меня скоро начинается новая работа.

Папа медленно кивает.

— Правильно. Я не знаю, говорил ли я это, когда ты рассказывала мне об отеле, но… Я горжусь тобой, малыш. Это может закончиться для тебя большой карьерой.

— Таков наш план. — Я слабо улыбаюсь ему. — И нет, ты ничего не говорил о гордости. Если я правильно помню, ты сказал «поздравляю», а затем что-то проворчал о том, что Шейн будет ужасным офис-менеджером.

Он смущенно хихикает.

— Я не люблю перемен.

— Кто любит? — Я пожимаю плечами и добавляю: — Не волнуйся, мы не позволим Шейну напортачить с этим офисом. Я уже обещала, что помогу провести собеседование с кандидатами. Мы найдем офис-менеджера еще лучше, чем я.

— Сомневаюсь, — хрипло говорит папа, и будь я проклята, если это не заставляет мое сердце расширятся от гордости. Мое горло тоже немного сжимается.

— Эй, по крайней мере, у моей замены не будет судимости, — говорю я поднимая настроение.

— В любом случае, что за дела с Расти? — спрашивает мой отец, оглядываясь слишком подозрительно. — Он по какой-то причине высказал это тебе?

Вздохнув, я говорю ему правду. Во всяком случае, большую часть; есть еще некоторые вещи, которые я не буду повторять перед моим отцом. Но он уловил суть. Как Рэндалл пристал ко мне в баре. Как гнев и слишком много выпитого привели меня в его гостиную, чтобы травмировать его семью. Угрозы и стычки с тех пор.

— Он обвиняет меня в разрушении его семьи, — признаю я.

— Этот человек сделал это сам с собой. — Черты лица отца холодны и неумолимы. Рэндалл не захочет столкнуться с ним в темном переулке в ближайшее время.

Некоторое время мы едем в тишине. Я не прерываю то, что кажется его попыткой обработать всю информацию, которую я только что ему дала. В этот момент я понимаю, что нам предстоит долгий путь домой. Мои ладони становятся влажными. Я думаю, это тот разговор, который мы откладывали с тех пор, как я вернулась домой.

— Ты больше всего похожа на свою мать, — внезапно говорит он. Его глаза прямо на дороге. — Я знаю, что вы двое не ладили. Но я клянусь, что ты точная копия ее, когда она была моложе. Тогда она была дикаркой.

Я откидываюсь на спинку сиденья, глядя в окно на маленькие проплывающие мимо дома. На ум приходят мерцающие, размытые образы моей матери. С каждым днем они становятся все более размытыми, детали исчезают.

— Наличие семьи изменило ее. Я думаю, что я изменил ее первой, если честно. Знаешь, в последнее время я часто задавался вопросом, не сломил ли я ее дух-желание иметь большую семью.

Мой взгляд устремляется к нему.

— Я не понимаю.

— Она была такой энергичной, живой женщиной, когда я встретил ее. И немного мало-помалу она потускнела. Я даже не знаю, как много она заметила, пока свет почти не исчез.

— Я всегда думала, что это были мы. — Мой голос слегка дрожит. — Я предположила, что мы ей не нравились, что, возможно, мы оказались не такими, как она надеялась.

Папа делает глубокий вдох, который он выдыхает в порыве.

— Твоя мама перенесла тяжелый приступ послеродовой депрессии после Келлана. Потом мы узнали, что она беременна Шейном, и это, казалось, немного помогло. На какое-то время. По правде говоря, я не знаю, хотела ли она так много детей, потому что хотел я, или она надеялась, что следующий ребенок поможет ей избавиться от этого. Придет следующий и вылечит ее. — Он смотрит на меня, полный раскаяния и печали. — Когда у нее родился Крейг, что-то изменилось. Депрессия не наступила. Какие бы гормоны или химические вещества ни должны были действовать, чтобы помочь женщине сблизиться с младенцем — что ж, это наконец произошло. И это только усилило ее чувство вины. Она так чертовски старалась сблизиться со всеми вами и постоянно боролась с депрессией, мрачными мыслями, а потом с Крейгом вдруг стало легко, и… — Он прерывисто выдыхает, взгляд все еще прикован к дороге впереди.

К тому времени, как он снова заговаривает, я задерживаю дыхание. На булавках и иголках.

— Господи, Жен, ты не представляешь, как сильно это разрывало ее на части, имея такие легкие отношения с ним, когда ее отношения с остальными были такими трудными. Ее самым большим страхом было быть плохой матерью, и это калечило ее. Она не могла избавиться от мысли, что обманывает вас, дети. Я не знаю всего, что творилось в голове Лори, но ты должна понимать, что это была не ее вина. Что бы это ни было, ты знаешь. Химические вещества в ее мозгу или что-то в этом роде. Больше всего она ненавидела себя.

Мои глаза горят, щиплет. Я никогда не думала об этом с такой точки зрения. Это было не то, о чем мы говорили в нашей семье. Казалось, что она ненавидела нас, так что это была правда, в которую мы верили. Или я, по крайней мере. Ни разу мне не приходило в голову, что это была болезнь, что-то, что она не могла контролировать и даже стыдилась. Должно быть, ей было намного легче перестать пытаться, отступить от страха сломать своих детей.

Но, Боже, как сильно мы все пострадали из-за этого. Ничто не меняет наше детство, годы, потерянные без матери.

Боль и мучения от взросления с верой в то, что акт рождения, решение, в котором мы не участвовали, были причиной, по которой она ненавидела нас. Но болезненное признание отца, это новое, печальное знание, во многом меняет то, что я чувствую к ней сейчас. Как я оглядываюсь на нее.

И как я смотрю на себя.