Вера для Верки

Без стука

Тёплый ветер обдувал лицо и резвился в завитках причёски. Вера сидела на лавочке и устало наблюдала, как её Нюська, забавная девчушка с конопушками на курносом лице, отчаянно отстаивает свое право на лидерство в кружке дворовых девчонок.

Вера отчётливо помнила, что ещё вчера она прижимала к груди нежную младенческую головку, бережно поддерживая шейку. Ещё вчера малышка обнимала её своими мягкими ручонками и шептала горячо в ухо: «Я тебя юбю». Ничьи признания не были столь дороги, как эти, они стоили целой жизни.

Вера вспомнила маленького Никиту — первенец, сыночек, её радость и гордость. Лучший ученик, красавец, талант. Все учителя в школе пели ему дифирамбы. И она, Вера, гордо вскидывала голову:» Вот видите, какая я мать». Успехи сына орденами честолюбия сверкали на груди: грамоты, медали, кубки.

Это её, Веры, заслуга! Методики раннего развития, «плавать раньше, чем ходить», умные кубики, продвинутый массаж, системы Монтессори, Никитиных, Воскобовича и прочих великих педагогов. На стенах висели развивающие плакаты. Вместе с сыном они ползали на пузе по карте мира, разложенной на полу. Вместе рассматривали звёздное небо и мечтали полететь к звездам, придумывали язык инопланетян. Лучшие репетиторы, лучшие книги, лучшие фильмы. Учиться должно быть интересно!

Сын — самый любимый мужчина её жизни, затмил всех. Даже мужа она так не любила, как этого сероглазого мальчишку. И вдруг как-то резко он стал чужим. Хлопал дверью перед носом, резко одергивал: «Отстань, мои проблемы».

Вера ранено отползала в сторону, стараясь беречь его пространство.

Ведь он личность, ему нужна свобода. Просто устал, просто нагрузка в школе. Она внимательно ловила настроение и взгляд любимых глаз, а он хмуро отворачивался и втыкал наушники. Или натягивал капюшон куртки и уходил к друзьям.

Потом после девятого, когда они с мужем были уверены, что надо идти в десятый, выучиться, устроиться на хорошую работу, сын отрезал: «Достали все», — и он хочет поступать в ПТУ на автослесаря, переехать в бабушкину пустующую квартиру и жить один.

Тогда окончательно рухнул Веркин идеальный мир. Изо всех сил она старалась быть мудрой, доброй, всепонимающей. Спокойно говорить, умненько убеждать. Но каждый раз подходила к бетонной стене, пыталась найти двери, ключи, подняться выше своего эгоизма и перелететь эту глыбу отчуждения. Иногда срывалась и взлохмаченной истеричкой орала, швыряла телефоны, книги, вещи в отчаянной попытке разбить это глухое непонимание. Но стена становилась только выше, только толще. И от боли и отчаяния она беззвучно давилась рыданиями в подушку.

Внутри острым ножом воткнулась обида. Обида на то, что сын не оправдал ожиданий, на то, что перечеркнул все, что она так старательно вкладывала. Получалось, она вырастила махрового эгоиста, которому плевать на родителей, на друзей, да и вообще на все человечество. Огромный кусок её души, её любви растоптали равнодушными подошвами.

Что мог дать этот высокообразованный молодой человек миру?

Что сотворить доброго, мудрого, прекрасного?

Вера была всегда твёрдо уверена, что дети — отражение своих родителей. Но она не могла взять в толк, что такого глобально неправильного сделала в отношении сына, что он стал таким? Перелюбила? Но разве можно перелюбить? Избаловала? Но в чем?

Как-то она прочитала: «Дети не принадлежат нам, но даруются богом на временное хранение, просто помочь им вырасти и выйти в свою собственную жизнь». Да, пожалуй, что так. Проживать свою жизнь, свои уроки.

Сколько раз по детству бабушка твердил ей самой, как нужно, и, дескать, с высоты прожитых лет виднее. И как на зло хотелось жить и поступать не по чьей-то указке, а по своему разумению, пускай даже падая и набивая свои шишки. Утешительным ветром периодически проносилась эта мысль, на мгновение сердцу становилось чуть легче: «Она сделала все, что могла. Дальше выбор его души как жить…» Но почему же так больно?!

За младшую Нюську Вера уцепилась как за спасательный круг. Пыталась с ней заниматься по методикам, играть в умные кубики, читать книги. Но дочка была другая. Какая-то странно самостоятельная. Она наотрез отказывалась интересоваться тем, что по мнению матери должно быть интересным. Только супила брови и одевала на лицо безразличную маску тупого упрямства. Образ супер-матери стремительно рушился под обломками разочарований.

Нюська была весёлым жизнерадостным ребёнком, ей нравилось дружить, возиться с кошками и собаками. Но учить буквы и цифры, решать логические задачки, читать умненькое книжки, — все это было ей «до фонаря».

Со временем Вера убедила себя, что оценки — ещё не показатель личного счастья. И главное, чтобы у ребёнка был мир с самим собой. А все остальное как-нибудь приложится. Но учительница начальных классов совершенно не разделяла этой философии. И дочь уверенно вошла в когорту троечников второго «В».

Больше Вера не любила родительских собраний, на которых обречённо рассматривала исчирканные красной ручкой листки контрольных работ.

У Нюськи шла своя другая жизнь, в которой она, кажется, была вполне счастлива. И Вере иногда казалось, что её роль матери странным образом лишняя на этом празднике жизни. Иногда дочь подходила и чмокала её в щеку, обнимала, и тогда становилось тепло, а в носу и глазах начинало щипать от слез.

Ей стукнуло 40, потом 42… Каждое утро из зеркала на неё стала смотреть странная женщина с новыми ниточками седины и паутинками морщин. Эта дама уверенно давала советы и снисходительно смотрела на молодых растерянных мамашек. Какими же зелёными и наивными они казались.

Как-то во дворе одна новоиспеченная родительница, катая коляску, выпячивала грудь и утверждала, что сразу пойдет за вторым, а следом за третьим. И вообще они с мужем готовы иметь хоть пять детей. Вера авторитетно хмыкнула: «Ну-ну, сходите, потом поговорим».

Два года спустя Вере попалась та парламентерша. Изможденная, с двумя орущими сопливиками она ползла в поликлинику. Верочка ещё спросила, когда за третьим собираются. А та посмотрела глазами побитой собаки и расплакалась: «Я так устала. Они все время болеют». И язвительность как рукой сняло.

Жизнь Веркина всегда боевая кипучая, наполненная проблемами и заботами, последнее время все чаще напоминала безвкусный ватный ком. Обычно она придумывала себе кучу сверхзадач, забивая график так, что продохнуть было некогда. И вся семья кружилась в этом событийном урагане, при этом каждый старался найти хотя бы минуту покоя и уединения.

И вот вдруг все стало казаться пресным. Вроде те же события, встречи, хлопоты. С работы-на работу, с работы-на работу, тик-так, тик-так. Дрелью в висок вкручивалась назойливая мысль: «Что дальше? Что она оставит после себя? Дети? Старший — неизвестно, что из него получится, младшая — особых надежд не подаёт. Сама она что видела-то? Вечные развивающие занятия, кружки, секции, на работе нескончаемые бумажки, дома кастрюли, сковородки?»

«Вот и жизнь прошла. Все думаю, зачем жила? Да и жила ли?» — голос раздался неожиданно и где-то около самого уха, Вера аж вздрогнула и резко повернулась. Рядом на лавочке сидела женщина странная на вид, надо заметить. Платье аккуратное полотняное из льняной беленой ткани. Волосы длинные не то чтобы седые, а скорее серебристые. Глаза ледяные будто карельские озера и смотрят глубоко, испытующе, до самых кишок достают. Вроде все как у людей, даже красивая на вид, разве что кожа слишком бледная, и холодом веет невозможным.

Вера почувствовала, как вмиг заледенели ступни её и ладони: «Что вы сказали, простите?», —спросила она и закашлялась.

— Жизнь твоя прошла, милая. Я за тобой. Будут какие последние желания? — синеглазка положила ладонь на Веркино плечо и заглянула ей в душу испытующе.

И если в другом раскладе Вера послала бы к черту эту полоумную, то тут онемела и слова молвить не может. Только чувствует, как холод ледяной такой мертвящий по телу разливается. И все живое в ней кричит от ужаса, сопротивляется беспощадному врагу.

— Смерть что ли?

— Ох, до чего ж догадливая, а то прям не знаешь. Ты ж всегда говорила всем «смерть наша всегда слева позади на расстоянии вытянутой руки находится. И коснуться нас в любой момент может. А тут вдруг прям и забыла.»

Да, Вера помнила кастанедовские слова. И смерть свою чувствовала всегда. Но отмахивалась от ощущений этих, как от мух назойливых, что мешают сладко спать. Она робко сказала: «У меня ж дочка маленькая ещё, её вырастить выучить надо».

— Да ничего, не пропадёт твоя дочка. Муж вырастит, мать поможет.

— Плохо ребёнку без мамы, радости мало.

— Так сама ж говоришь, что не нужна ей особо.

— Ну как, все равно нужна. Да и сын у меня.

— Дети не принадлежат родителям, сын уже отрезанный ломоть, —дама вещала как по писаному, послойно снимая мысли из-под самой корки.

— Муж без меня ведь с ума сойдёт, сопьется.

— Да не сочиняй, погорюет, погорюет, да приберут к рукам. Бабешек полно, только и ждут.

Вера судорожно искала свою нужность хоть кому-нибудь, хоть в чем-то. Она неуверенно промямлила: «Работа там у меня не доделана».

Серебряная захохотала: «Работааа! Ну смешная! Да на твоё место полно желающих. Незаменимых нет, — опять ловко ввернула Веркину цитату, —наступил в болото, поначалу след, а потом ряской затягивается».

Действительно, Вера помнила, как уходил её начальник, она даже плакала тогда, столько лет вместе, все привычно, и страшно было от неизвестности, как без него. А потом ничего, ряска затянулась, и работа потекла своим чередом, разобрались, освоились.

— Картина там у меня ещё осталась не дорисована, вышивку начинала, лежит сколько лет, книжка интересно чем закончится… М-да, все ерунда, ты права. Глупая получилась жизнь. Жалко. У людей призвание, они артистами, певцами становятся, великими учителями, врачами, жизни спасают… а что я, всю жизнь жопы детям подтирала, да бумажки на работе перекладывала. Господи, горько-то как, что все бездарно как-то…

Холод мертвенной лавиной навалился, сковал ноги, плечи, голову. Перед взором Веры, как в калейдоскопе, промелькнули образы мужа, дочери, сына, мамы, подруг… Промелькнули и растаяли в тумане покоя и безразличия. Все потеряло смысл и значение. Темнота. Холод. И тишина. Пусто. Спокойно. Вот и всё.

И вдруг в эту секунду Вере так захотелось вдохнуть. Просто сделать вдох, просто дышать, ничего больше.

Она отчаянно дернулась и закричала из немой черноты: «Жить. Я хочу жиииить!!!!!!!»

Холод постепенно начал таять и отпускать коченеющее тело.

Вера увидела себя на лавке во дворе. Яркое солнце. Шум детворы. Ветер обдувает лицо и шелестит запахами горько-сладких тополиных почек. Собеседницы рядом не было.

Внимательно прислушалась и почувствовала: смерть была здесь, совсем рядом, слева со стороны спины на расстоянии вытянутой руки. Она просто ждала, когда придёт время. У Верки было ещё время, сколько-то было. Но сколько, никто не знал. Да и ни к чему оно вовсе знать это. Она набрала полную грудь воздуха так, что аж закололо в лёгких и от счастья заплакала.