Вера для Верки

Обида

Вера закуталась в плед и потягивала горячий чай из кружки. Кипяток обжигал губы, но она будто не чувствовала. Жгучая обида обжигала сердце стократ сильнее.

Столько лет, столько лет отдала ему. Верила, как дура, каждому слову. Уже столько лет, а она все ждёт, что вот он однажды придет и скажет. Конечно, пылкие смски «хочу тебя» летят бесконечно… Но скоро она и детей-то родить не сможет, а часики тикают, время идёт неумолимо. И морщинки в зеркале нет-нет, да и напомнят, что уже далеко не та…

Кресло напротив скрипнуло, и Вера, вздрогнув, подняла глаза. Сухая старуха высокая худощавая в сером платке сидела напротив и пристально смотрела на неё: «Ну здравствуй, подружка. Горюешь, значит. Да-а-а-а», — рот ее что-то беззвучно продолжал бормотать, пережевывая слова.

«Вы, простите, как тут вообще оказались, и кто вы?» — в растерянности Вера не знала, толи обдать кипятком непрошенную гостью, толи вежливо чаю предложить.

Бабка расхохоталась, оттого лицо ее еще сильнее сморщилось: «Что ж ты, дочка, совсем не узнала? Я ж обида твоя, обида. Ты столько лет Вадиму отдала, молодость, красоту сгубила. А он мучает ведь тебя, окаянный, жизни без него нет, и с ним нету».

«И что мне теперь? Ну не могу я его выкинуть из головы. Люблю его, понимаешь. Серьезно у нас все. Я детей хочу, чтоб чувствовать его присутствие, просыпаться у него на руке. Чтобы обнимал он меня и рядом был. Что это за жизнь, приехал как солнышко красное на денек, другой и пропал на полгода. Конечно, бизнес у него серьезный. И человек он хороший. И каждый раз говорит: «Не думай ни о чем, ты моя, моя и ничья больше. Все у нас будет, дай мне время. И вот уже столько лет я все жду, понимаешь. А сейчас уже ни в чем не уверена. Сколько еще ждать? Устала я. Устала. Сил нет больше. Ладно, завтра на работу, привидится же. Пора спать.»

Вера привычно забралась в постель, натянула одеяло. И подумала про Вадима, в этот момент старуха обхватила ее костлявыми ручищами и начала душить. Вера отпихнула бабку и заорала: «Ты что, старая, сдурела?»

В темноте фигура обиды выступала серо угловато и особенно грозно: «Слыхала поди выражение, что обида сильно душит. Так я хоть и старая на вид, но силы во мне поболее твоей будет. Мы с тобой таперича неразлучны как сестры. Куда ты, туда и я.»

Верка рассердилась: «Это ж зачем мне такое счастье, таскаться с тобой. Ты лучше, бабуся, проваливай по добру по здорову».

— А ты мне не шикай, сама меня вскормила, взлелеяла, в дом свой пустила. Теперь и смирись, вместе нам век доживать, бабью долю коротать с обидою.

Вера свернулась калачиком в углу дивана и зажмурилась. Чего только не привидится с дуру. Все, надо спать. Хватит. Бред какой-то.

Утром затемно она поднялась, привычно на кухне включила чайник. Слава богу, бабки нигде не было. Вера оделась, подвела глаза и губки и выпорхнула из дома.

В вагоне электрички мелькали узоры деревьев. Вера снова подумала о Вадиме: «Что делать? Как ей поступить мудро, по-женски. Ждать его или уж не надеяться?» В эту секунду костлявые руки сзади ухватили ее за горло и начали душить. Верка вырвалась и отпрыгнула в сторону. Бабка зло посмеиваясь сидела за ней: «Что, думала шутки шутить буду?!»

Электричка остановилась, и Вера влилась в гудящую толпу. Люди текли по проспекту, разливаясь в рукава боковых проулков. Впереди возвышалась серая нависающая громада «БесПросветПотребРаздора». Элитный офис, женщины в строгих костюмах, с причёсками, на шпильках. Стеклянная вертушка, проходная. Сюда явно эту старую не пропустят без пропуска.

Вот он родной уголок, привычная кружка с фазанами, еще полчаса до работы, а телефон уже надрывается верещит. Чайник басовито загудел. Привычный кофе с утра, чтобы день начался нормально. Но телефон снова заверещал истеричкой.

Антон Владимирович сидел в кабинете мрачнее тучи, видимо, выходные удались: «Вера, у нас проблемы, быстро мне на стол сводку по „Хамтресту“, и заканчивайте там чаи гонять. У нас тут не столовая. Каждый раз не допросишься от вас ничего, как сонное царство. Серьезнее попрошу относиться к должностным обязанностям».

Вера округлила глаза, хотела возразить, но слезы закипели в груди и она, сглотнув ком обиды, выскочила из кабинета.

Бабка сидела на ее кресле закинув ногу на ногу: «Ну что, проглотила? Вот и дальше глотай. Всю жизнь виноватая будешь во всех грехах. По жизни обиженная».

Вера выдернула старую из кресла и уставилась в монитор: «Некогда мне шизофрению разыгрывать. Вечером запишусь к психиатру, дурдом какой-то. Пусть таблетки хоть какие-нибудь выпишет. Совсем чокнулась».

Мобильник брякнул. Вадим прислал пожелание доброго утра, и написал, как страстно мечтал о ней всю ночь. Как сладостно он прижмется к ней, и будет волшебная ночь любви. Вера смотрела в телефон, когда босс черной тучей навис над столом: «Вера Павловна, давайте вы будете работать, а не развлекаться!»

Вера аж поперхнулась: «Я работаю вообще-то».

— Я вижу, — и черная туча скрылась в коридоре.

В офисе уже нигде не горел свет, а Вера все разбирала отчеты, готовила документы для комиссии. Антон Владимирович прошел мимо, буркнув: «До свиданья». Даже не поблагодарил, слова доброго не сказал за весь день, козёл. Все выходные она на работе, задерживается до ночи, приходит раньше всех, и ни спасибо тебе, ни пожалуйста. Типа чаи она распивает и в телефоне сидит. Козёл.

Напротив, на стуле бабка заворочалась и зашамкала: «Тебе столько лет, девка, а все на побегушках. В твои годы женщины уже бизнес возглавляют. А ты жопу этому лижешь, подай-принеси. Не обидно?»

Вера согласно кивнула: «А куда я? Какой, блин, бизнес. Тут кредитов выше головы, за квартиру еще 15лет выплачивать. А я одна. На кого мне надеяться? Вадим только обещаниями кормит. Устала я. Не знаю, что делать, правда, не знаю».

Она поднялась, выключила свет, и офис облегчённо вздохнул, закрыв глаза и погрузившись в сон. Последняя электричка давно ушла. Пришлось ехать на перекладных. За окном мелькала чернота, перемешанная с пятнами фонарей.

Зачем я живу? Для чего? Неужели вот так и умру в этих пыльных бумажках, и состарюсь одна в этой квартирке с пожелтевшими обоями и вечно текущим краном? Господи, как я устала.

Вера звякнула ключами в замке, и бессильно рухнула на пуфик в прихожей. Не хотелось ничего. Лечь и умереть. Она поднялась и пошлёпала в ванную, вода струями смывала грязь минувшего дня. Дышать стало немного легче. Она сделала бутерброд с сыром, налила кружку чая. Бабка сидела на табуретке, уставившись в пол и шамкала чего-то губами. Ладно, Вера поставила еще одну чашку чая и сделала второй бутерброд.

Глаза бабульки благодарно засветились: «Вот спасибо, дочка. Никто обо мне так не заботился. Все только убить хотят. А ты добрая душа».

Вера села напротив: «Ну рассказывай, откуда ты и что с тобой делать?»

— Зовут меня Баба Люба. В молодости Любовью звали. Но любовь прошла, осталась баба Люба. Многие ждут чего-то, надеются, планы строят… Но у жизни свои планы, и когда не совпадают картинки, их придуманные с реальностью, обижаются шибко на судьбу, на людей других, да и на себя тоже.

— Баб Люб, ну а как, хочется ведь, чтоб по уму все. Вот меня возьми, я тоже надеялась, и любила его, сколько поддерживала всегда, он и под судом был, а я рядом, и в больницу к нему ездила, и из всякого дерьма вытаскивала. На работе всю жизнь пашу как лошадь, а взамен одни претензии. Мне обидно, понятно дело. И как с этой обидой справиться, не понимаю, ей богу.

— Вера, имя у тебя славное, значительное очень. В имени твоем и сила, и дар твой. Нет смысла мучать себя да обижаться. Поверь, у бога тоже есть свои планы. И душа твоя пришла не пряники сахарные есть, а уроки проживать. Есть выражение: «Не очаровываться, чтоб не разочаровываться». Потому, чем меньше ждешь, тем больше получаешь.

— Ты вот возьми начальника своего, у него ж ко всем претензии, человек он по жизни обиженный. В детстве мамка с ним строжилась, отец пил, скандалы учинял. А он сам ласки не знал и дать ее людям не умеет. И ждать от такого человека одобрения, это все равно что снега в пустыне. Кем ты хотела стать после школы, помнишь?

— Учителем начальных классов или воспитателем в саду. Ну так мало ли, что я хотела, что теперь, с этими оглоедами за гроши работать? Тоже мне, мечта.

— А сейчас ты больно много получаешь. За столько лет у тебя бы и выслуга лет уже была, и заведующей поставили бы или методистом. И график был бы посвободнее. И жизнь по-другому, может, сложилась бы. А так сидишь в бумажках зарылась, в цифрах нелюбимых, и похвалы ждешь за страдания свои: «Вот, дескать, поглядите на меня, как я страдаю. Орден мне дайте Великомученицы».

— Ну, может, и так, не знаю, но теперь-то уж что. Не пойду же я под 40лет в садик работать, при том без образования. Кем меня туда, нянечкой возьмут?

— Мое дело тебе дорожку подсказать, а уж как ножками по ней пройти, тебе решать. И с Вадимом твоим что ты нянчишься? Ты мамка ему или кто? Если б у мужика серьезные планы были, он бы «жданками» тебя сухими не кормил семь лет к ряду. И потерять бы боялся, и ценил бы. А так ему удобно, что говорить, мозги тебе дуре запудрил, приехал в полгода, а тут и постель нагрета, и баба заждалась. Ты ведь уже далеко не девочка, и родить скоро не сможешь, а все ждёшь его. Даже по сторонам не смотришь, потому что привязана к нему как веревочкой.

— Так, а что мне делать, если не могу я его из головы выбросить? Если у меня чувства?

— А он больно много про тебя беспокоится, того и гляди, заразу какую от баб других притащит, замучаешься лечить. Гляди, дело твое. Только ты, девка, одно пойми, коли ценность к себе бы имела, то и не позволила бы с собой никому так обращаться. А встала бы на дыбошки и глаза за себя выцарапала любому, кто унизить посмел, да ноги об тебя вытереть. Тебе жить, тебе решать.

— Да эт понятно, бабусь. А ты то что, надолго со мной?

— Да пока обида в тебе жить будет, буду душить потихоньку. А коли не образумишься, так и совсем силы последние высосу да придушу. Не со зла я, не серчай, сама ты меня призвала, сама с собой таскаешь, избавиться не торопишься.

— Как же я от тебя избавлюсь? Ты вон и через проходные, и через стены, везде проходишь.

— А ты отпусти меня с миром, я и пойду. А то вцепилась в меня, и сама себя убиваешь. И меня заставляешь творить непотребное.

Вера поставила в раковину чашку и уснула. Сил не было думать, спорить, что-то предпринимать.

Во сне она видела Вадима, в светлых джинсах, смеющегося, он крепко прижимал ее к себе и все шептал: «Моя, моя». Она сама с волосами по плечи в ярком цветастом платье с огромным животом стояла счастливая и громко хохотала. Баба Люба сидела на лугу и что-то чиркала крючковатой палкой. Вера отвернулась, чтобы не видеть старуху. В этот момент по ногам потекла кровь. Густая, вонючая. Вера закричала и начала падать в какую-то черноту. Вадима не было, она была одна. Она пыталась ухватиться хоть за что-нибудь, дотянулась до ближайшей стены. Стена была сделана из переплетенных сосудов и тканей, похожа на стенки матки, по стене текла жижа густая и вонючая. Вера поднесла руку к глазам и увидела на пальцах кровь. Она закричала с новой силой. И открыла глаза: «Господи, какой ужас!».