Роковое наследство

Глава 38

Возвращаясь после ужина с Лилианой, Маркус успел о многом подумать. С некоторых пор он стал остро чувствовать, что мирное течение его жизни может быть прервано в любую минуту. Видел, что у него не так уж мало долгов. И старался по мере сил рассчитаться с ними. А главным его долгом был долг перед будущим ребенком.

Прежде чем лечь спать, Маркус взял ручку, бумагу и написал:

«Родившегося у Лилианы Кашиас ребенка я признаю своим и тем самым даю ему все права, которыми пользуются Медзенги. Никто не имеет права оспаривать мою волю, и я прошу, чтобы настоящее письмо являлось документом». Поставил число и подпись.

Наутро он попросил Димаса отвезти письмо по адресу, но передать только лично сеньоре Лилиане. Лилиана спала, и, хотя Роза просила оставить письмо, Димас, помня строгое распоряжение хозяина, привез его обратно.

— Хорошо, я отдам его сам, — решил Маркус, а про себя подумал, что так оно будет и вернее, и лучше.

Получив от Маркуса такое необычное письмо, Лилиана встревожилась. С Маркусом происходило что-то странное: то ли его тревожило что-то, то ли он что-то задумал. Но она была довольна хотя бы тем, что у ее ребенка будет отец.

Зато Роза, которая никогда Маркуса не жаловала, возмущалась еще больше. Да и было отчего! На вопрос, почему его посыльный не мог оставить письмо ей, Розе, Маркус нахально ответил:

— Да потому, что я вам не верю. Я и на вашей дочери не женился только потому, что понял: я не смогу вас выносить всю жизнь.

У Розы дыхание перехватило от гнева, она слова не смогла вымолвить и только краснела все больше и больше.

Но у нее и своих бед хватало, так что ей было не до Маркуса. Она все никак не могла простить сенатору Шакиты. Их роман доводил ее до бешенства, исступления, сумасшествия!..

А Шакиту мучило отсутствие у нее романа с сенатором.

«И как он может хранить верность такой ужасной женщине? — думала она. — Я же чувствую, что я ему небезразлична. Так за чем дело стало? Сколько же можно изводить меня, и себя?»

Неизвестность — вот что было пыткой для Лейи. К ней опять приходила Марита и сообщила, что по звонку неизвестного была в морге, но человек, которого ей показали, совсем не походил на Ралфа. Между тем Ралф все не появлялся. Марите звонила его матушка, тревожилась из-за отсутствия денег — Ралф посылал ей каждый месяц пятьсот реалов.

— Я пошлю их ей, — внезапно решила Лейя. — Когда Ралф вернется, он мне отдаст.

Через несколько дней Марита пришла к ней снова.

— Деньги не успокоили матушку, — заявила она. — Старушка беспокоится, почему Ралф не появляется у нее. И хочет заявить в полицию о его исчезновении.

— Ралф звонил мне из Уругвая, — внезапно соврала Лейя. — Он там проматывает мои миллион и совсем не хочет, чтобы его разыскивала полиция. Хотя деньги обещал мне вернуть.

В возможность того, что Ралф жив, поверил и Кловис, после того как самолично посетил морг и тоже не опознал труп. Что ж, вполне может быть, что Орестес говорил правду: он приказал только избить любовника своей жены, и, получив по заслугам, Ралф теперь почел за лучшее исчезнуть подальше с глаз своих недоброжелателей.

Исчезновение Ралфа сделало неизбежной продажу фазенды, и теперь старый Жеремиас должен был встретиться с Лейей, чтобы, получив ее подпись, окончательно оформить купчую.

Лейя чувствовала себя очень несчастной и беспомощной в этой такой обидной и невыгодной для нее ситуации и попросила Бруну непременно присутствовать при подписании.

— Хорошо, непременно буду, — пообещал он, хотя и ему оформление этой купчей попортило ему много крови. — Как только ты сообщишь мне точную дату, я мгновенно прилечу.

Сам Бруну оставался пока в Арагвайе, пытаясь немного прийти в себя и обдумать, что ему делать дальше.

Если для Медзенги день подписания купчей был днем траура, то для Бердинацци — днем радости. При одной только мысли об этом дне старый Жеремиас довольно потирал руки.

Сам он внимательно присматривался к Луане, к Рафаэле и Отавинью — трем своим возможным наследникам. Уже кем-кем, а простаком он никогда не был, и ему было очень интересно, как проявляет себя в такой необычной ситуации те, кому он предназначал свое наследство. Собственно, в зависимости от того, как они себя поведут, он и собирался распределить доли.

Но пока всячески заботился о Луане. Они вместе съездили в город и закупили малышу приданое.

Поначалу Луана отказывалась, говоря, что все привезла с собой. А Жеремиас твердил, что вещи, купленные на деньги Медзенги, нужно немедленно выкинуть. Однако видя, что Луана изменилась в лице и даже собралась уехать, пошел на попятный. Тогда уступила и Луана и согласилась, чтобы старик что-то купил малышу.

Вообще все наскоки Бердинацци на Медзенга она отводила, говоря, что никогда не будет ненавидеть их.

— Ну хотя бы постарайся не думать о своем Бруну, — просил, насупившись, старик.

Как неприятны были Луане выпады Бруну против Бердинацци, так теперь ее обижали и сердили выпады Жеремиаса против Медзенга.

«Ненависть с обеих сторон одинакова, — с печалью думала Луана. — Но в моем ребенке сольются обе крови. И я не хочу растить его в атмосфере ненависти. Думаю, что мне придется уйти отсюда».

Когда она стала укладывать белье малыша в шкаф, то обнаружила, что все привезенное ею пропало. Луана страшно рассердилась, стала спрашивать Жудити, но та ничего не могла ответить. Луана впрямую обвинила в пропаже Жеремиаса, а тот с искренним недоумением стал отрицать свою вину.

— Мы же с тобой обо всем договорились! — твердил он. — Ничего я у тебя в комнате не трогал. Сделал это тот, кто хочет, чтобы ты уехала от меня. А я этого никак хотеть не могу.

Спустя два дня пеленки и распашонки лежали на месте.

Когда Луана поделилась новостью с Жудити, та сказала:

— Совсем твой дядюшка спятил на старости лет!

Луана только вздохнула и опять подумала про себя:

«Нет, придется мне уезжать и отсюда! Если дядюшка такое выделывает с приданым малыша, то что он будет делать с самим малышом, который — никуда не денешься — Медзенга!»

Да, Луана не могла не сказать себе, что была права, когда не хотела ни от кого зависеть, когда полагалась только на свои трудолюбивые руки и свой здравый смысл. Она чувствовала, что рано или поздно, но этим дело кончилось. Потому что жить в атмосфере постоянной ненависти было слишком уж тяжело…

Рафаэла же чувствовала, что Луана не слишком-то держится за наследство и может даже отказаться от него, и собиралась сделать все, чтобы так оно и вышло. Ее страшно раздражало, что теперь дядюшка был один свет в окошке — Луана, а ее, Рафаэлы, словно бы и вовсе не было. Она не могла понять, чем была вызвана эта внезапная перемена. Ведь не мог же старик узнать, что она ждет ребенка от Маркуса? Или кто-то ему проболтался?

Как-то Жудити спросила ее:

— Когда же ты признаешься, что беременна от Медзенги?

— Никогда! — твердо ответила Рафаэла, потому что и сама ни в чем до сих пор не была уверена.

Так что, если кто-то и наговорил на нее дядюшке, она была готова опровергнуть любой навет. Но старик молчал и вел себя так, словно ее и вовсе не было. И его равнодушие до глубины души уязвляло Рафаэлу, которая на самом деле успела привязаться к старику…

А что касается Луаны, то, конечно, Рафаэла хотела бы выжить ее из имения.

Забрав приданное малыша, она хотела восстановить Луану против дядюшки, а дядюшку против Луаны.

После того, как Луана очень расстроилась из-за пропажи, Рафаэла сказала старому Жеремиасу:

— Я не удивлюсь, если она уедет из-за такого ничтожного повода — она же спит и видит, как бы ей оказаться вместе со своим Медзенгой.

Жеремиас только взглянул на нее и ничего не сказал. Но когда он собрался в Сан-Паулу для подписания бумаги и Луана попросилась с ним, спросил:

— Чего ты там не видела?

— Ничего не видела, — ответила Луана. — Я никогда не была в Сан-Паулу.

Старик решил взять ее с собой, хотя и не сомневался, что дело все в том, что Луана действительно спит и видит, как бы ей повидать своего Медзенгу.

Подмигнув ей, он сказал:

— Пока что я Молочный Король и получаю сорок тысяч литров молока в день, но скоро буду и Мясным Королем, вот увидишь! Так что горевать тебе будет не о ком!

Луана только вздохнула. Разве могла она позабыть единственную любовь своей жизни? Она понимала, что дядюшка шуткой хочет ее утешить. Но какие тут шутки? Какое утешение? И конечно, в Сан-Паулу она попросилась только ради того, чтобы повидать Бруну. Она не сомневалась, что он приедет на подписание купчей. Понимала Луана и то, что для дядюшки это не секрет. Иначе бы он так не шутил. Но что толку от того, что они друг друга понимают? Это же не мешает Жеремиасу Бердинаци ненавидеть Бруну Медзенгу и стараться завладеть одним из лучших имений, воспользовавшись непростительной глупостью бывшей жены Бруну.

Однако Луана не чувствовала себя вправе осуждать Лейю — Бруну один, и уже не по вине Лейи, и наверняка несчастен. И она должна его повидать!